 |
| Арсеньев в костюме инородца, 1910 год. Из архивов музея В.К.Арсеньева. |
| |
О книге хорошо отозвались авторитетные учёные, историк и этнограф Аристов отрецензировал её в «Известиях». «Дебри» высоко оценили Нансен, Пришвин, Горький, сказавший о «счастливом соединении Брема с Ф. Купером»… Арсеньев пришёл к читателю.
К сожалению, пришёл не весь. Полностью он не издан до сих пор. Более того - даже хрестоматийный Арсеньев недопрочитан, недоосмыслен, помещён в краеведческую резервацию, отодвинут на периферию. Причём ряд посылов Арсеньева не потерял в актуальности ни грамма. Идеи писателя гораздо шире сугубо таёжной тематики. Важна и сама личность этого пассионария-интеллектуала. Одним словом, самое время перечитать Арсеньева.
Арсеньев как жанр
Читать Арсеньева непросто - хотя бы потому, что в 1970-х с карт Приморья исчезли почти все нерусские названия, которыми изобилуют его тексты. Да они и без того переполнены специальными сведениями: биология, минералогия, ботаника, этнография…
Порой возникает ощущение, что Арсеньев механически, как робот, заносил в дневник абсолютно всё. Глаз его напоминает фотоаппарат, но Арсеньев не бесстрастен. Он - лирик, хотя кажется сухим наблюдателем: «Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое». Или: «Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке, с седою бородою и с киркою в руках»… И опять километры латыни и терминов, как будто Арсеньев спохватывается: он - не поэт на прогулке, а командир отряда стрелков.
Он писал на стыке нон-фикшн и фикшн, в его текстах смыкаются наука, служебный отчёт и литература. В этом синтезе изящной словесности и документа и слабость его, и сила.
Степень беллетризации в книгах Арсеньева - один из интереснейших вопросов. Он известен точностью и честностью, но литературное произведение строится по своим законам. Взять образ гольда (нанайца) Дерсу Узала: проводник Дэрчу Очжал серьёзно отличался от своего литературного двойника. Это образ собирательный, в нём много и от самого Арсеньева.
Летописец и историк
Первые переселенцы ехали в Приморье месяцами. В начале 1880-х наладили пароходную линию «Одесса - Владивосток», в начале ХХ века достроили Транссиб. Жители Украины, Белоруссии, средней полосы России попадали в тайгу, где гуляли тигры, извивались лианы, росли виноград и пробковое дерево… Об этом великом переселении так и не появилось великого эпоса. Приходится довольствоваться фрагментами, рассыпанными в том числе по арсеньевским страницам.
А что здесь происходило ещё раньше, до нас - точно не скажет никто. В «Материалах по изучению древнейшей истории Уссурийского края» (1912) Арсеньев, реконструируя средневековые события, напоминает Шлимана, искавшего Трою по гомеровским текстам, и Льва Гумилёва. Он предполагает, фантазирует, живописует…
Пользуясь литературой, рассказами «инородцев» (представителей коренных малочисленных народов, сказали бы мы сейчас) и своими наблюдениями, Арсеньев строит хронологию древней истории Приморья: бохайцы, кидане, чжурчжэни… Интерес его был не только чисто научным, но и личным, военным, политическим. Россия пришла сюда всего полвека назад - надо было понять, что её здесь ждёт. Очарованный странник-офицер расшифровывал сигналы тревоги, слабо мерцавшие из прошлого.
Империалист
Арсеньев не знал о политкорректности и писал откровенно. К китайцам он относился плохо: и потому, что они порабощали приморских инородцев, и из-за хищнического отношения к природе, и по геополитическим соображениям. Взять хоть его «Китайцев в Уссурийском крае» (1914): «С какой стати хлопотать о китайцах, когда есть свои туземные инородцы, о которых надо позаботиться!». Арсеньев предлагал выселять китайских охотников как «хищников и браконьеров», вводить квоты на рабсилу - похоже на нынешние споры о гастарбайтерах…
Арсеньев доказывает: Приамурье и Приморье долго были вне китайского внимания. Лишь появление на Амуре русских заставило Китай посмотреть в эту сторону. «Вопреки весьма распространённому, но ни на чём не основанному мнению, что китайцы будто бы владели Уссурийским краем с незапамятных времён, совершенно ясно можно доказать противное: китайцы в Уссурийском крае появились весьма недавно», - пишет он.
Первые китайцы обосновались в Приморье за пару десятилетий до русских. Но если с русскими в конце 1850-х сюда пришло само российское государство, то китайское государство сюда не приходило никогда. Правда, о российской принадлежности Приамурья и Приморья надо было договариваться именно с Китаем. Арсеньев объясняет этот скользкий момент так: «Китайцы вообще плохо знали страну, и если и смотрели на неё как на принадлежащую к Китайской Империи, то так же, как они смотрели и на все окружающие их страны и народы… Вот почему Невельской так легко - без одного выстрела - захватил весь Уссурийский край от Амура до Владивостока». Лишь сами начавшиеся переговоры «дали китайцам мысль, что они имеют право на эту землю», а «отсутствие твёрдой уверенности, что край принадлежит им, исключило какие бы то ни было осложнения».
Что до китайских топонимов, то ими, указывает Арсеньев, пестрят только юг края и долина Уссури, а на остальной территории названия «туземные». Из этого следует: на севере Уссурийского края китайцев не было никогда, на юг же они пришли чуть раньше русских и попытались заменить инородческие топонимы своими.
Арсеньев предлагает новую точку отсчёта: «…Начало российского владычества в Приамурском крае надо считать не с 1859 года… а с начала XVII столетия, то есть со времени фактического владычества русских на Амуре». Он доказывает: Россия имеет куда больше исторических прав на обладание Дальним Востоком, нежели Китай. Тем более странным выглядит явно недостаточное внимание потомков к этой части арсеньевского наследия.
Не жаловал Владимир Клавдиевич и японцев, причём природоохранник в нём был неотделим от государственника: «Все японцы, приезжающие на русское побережье для хищнической ловли рыбы, - шпионы в большей или меньшей степени». Зато надеялся на «инородцев», предлагая использовать их на будущей войне как разведчиков. Настороженно относился к староверам, считая, что при войне с Японией они в лучшем случае займут нейтралитет. «Разрешение жёлтого вопроса в Приамурском крае много зависит от того, насколько вообще наша политика на Дальнем Востоке будет устойчивой… До сего времени она была очень неустойчива» - эти слова Арсеньева ничуть не устарели.
К инородцам Арсеньев относился внимательно и сочувственно, глубоко переживал разрушение образа их жизни и китайцами, и русскими. Приморские аборигены уважали Арсеньева и прозвали его «Чжанге», что значит «судья» или «старшина». А Дерсу звал его «капитаном». Это не воинское звание - так здешние таёжные люди именовали любое российское должностное лицо.
«Зелёный» Арсеньев
Уже в «Отчёте о деятельности Владивостокского общества любителей охоты» (1905) Арсеньев ставил вопрос о хищнических рубках леса и «охотничьем законе». К теме защиты природы он постоянно обращался и потом.
Вот его отряд спугнул изюбрей: «Один из солдатиков хотел было стрелять, но я остановил его - мне жаль было убивать этих прекрасных животных». Дерсу вёл себя так же: «Мог бы убить нескольких изюбрей, но ограничился одним только рябчиком». Гольд вообще обладал развитым экологическим сознанием: «К охране природы, к разумному пользованию её дарами этот дикарь стоял ближе, чем многие европейцы, имеющие претензию на звание людей образованных и культурных».
Китайцы же, пишет Арсеньев, уничтожили у себя всё живое: «У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море… они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту… Приамурский край ожидает та же участь, если… не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев». Ещё век назад он бил тревогу: «В недалёком будущем богатый зверем и лесами Уссурийский край должен превратиться в пустыню». Что сказал бы он сегодня, увидев, как в нашей тайге орудуют и те же китайцы, и отечественные хищники?
На одной из центральных улиц Хабаровска стоит высокий сильный тополь. Табличка под ним гласит: дерево посадил Арсеньев в честь приезда брата.
«Цивилизация родит преступников»
Арсеньев уехал в далёкую провинцию не только из Петербурга. Городу он предпочёл тайгу, Европе - Азию, и это был принципиальный выбор. В его текстах постоянны антигородские и антицивилизационные настроения. Вот первая встреча с Дерсу: «Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге и чужд был тех пороков, которые вместе с собой несёт городская цивилизация». А вот приговор, который выносит Арсеньев у свежей могилы убитого Дерсу: «Цивилизация родит преступников».
Для Арсеньева, отмечавшего «первобытный коммунизм» Дерсу, последний был не дикарём, а носителем высших, благородных правил жизни. Биограф Дерсу Узала Алексей Коровашко пишет о влиянии на Арсеньева философии Руссо с её лозунгом «Назад к природе!» «Было бы наивным полагать, что Дерсу Узала - прямой образец для подражания, - говорит Коровашко. - Подлинное значение этой фигуры в том, что она даёт нам дополнительный контраргумент в споре с тем порядком вещей, который преподносится как единственно правильный и сводится к призыву извлечения прибыли любой ценой».
Критика современной европейской цивилизации - вот содержание книг Арсеньева. Может быть, именно это - его главное послание нам, а вовсе не описания природы.
Летающий человек
У язычника Дерсу всё и все - «люди», «только рубашка другой»: звери, река, огонь, камень… «Его самый главный люди… Его пропади, кругом всё пропади» (о Солнце).
Дерсу выступал Сталкером, ведущим Арсеньева в загадочную Зону. Он принимал сигналы тайги - то «рыба говори, камень стреляй», то дерево падает на тропу… Арсеньев прятал свой скепсис: в здешнем «монастыре» - свой устав, да и все приметы Дерсу странным образом сбывались. «От решения вопросов: где начало творений и где им конец, образованный человек, несмотря на массу знаний, стоит так же далеко, как и первобытный дикарь. И оба уверены. Разница только в том, что у первого суеверие сложнее, а у второго проще», - резюмировал Арсеньев. Кажется, Дерсу в итоге обратил его в свою веру. «Капитан», похоже, начал всерьёз верить в таёжную мистику, хотя мракобесом отнюдь не был.
Позже («В горах Сихотэ-Алиня») Арсеньев, не склонный к фантазиям, описал свою встречу с летающим человеком, фигурирующим в местных мифах. В «Сквозь тайгу» он писал, что проводник Сунцай Геонка «был незаурядный шаман», унаследовавший дар от отца. Описанных удэгейцами женщин с длинными хвостами - обитательниц рек - Арсеньев классифицировал как русалок и совершенно серьёзно предположил, что они когда-то зародились в Средней Азии, откуда попали к славянам и к удэгейцам.
Таёжник на Морском
Арсеньев не пожелал покинуть Россию. Как царский офицер отмечался в ОГПУ, в 1924-м был снят с учёта. Служил российскому государству, как бы оно ни называлось.
Даже в молодости он не был здоров. Перенёс сибирскую язву, страдал варикозом, радикулитом, имел больные сердце и желудок, получил инвалидность. Но вплоть до последнего года ходил в тайгу - железный человек.
Есть основания предполагать, что он успел вовремя уйти, не попав под репрессии. Его вдову вскоре арестовали за принадлежность к шпионской группе, которую якобы возглавлял её покойный муж, а в 1938-м - расстреляли…
Арсеньев хотел быть похороненным в тайге, но его завещание нашли только в XXI веке. Писателя похоронили во Владивостоке, на Эгершельде, потом перенесли прах на Морское кладбище. Аккуратная могила у входа, крест, рядом его товарищ по походам Мерзляков, чуть в стороне - матросы с «Варяга», lady captain Anna - первая женщина-капитан дальнего плавания Анна Щетинина, дальше - знаменитые бандиты 1990-х…
Тот самый профессор Аристов предлагал Арсеньеву прибавить к фамилии «-Уссурийский». Того «титул» смущал, но Аристов уговаривал: это облегчит наведение справок в энциклопедиях… Не случилось. А хорошо бы звучало: Семёнов-Тян-Шанский, Муравьёв-Амурский, Арсеньев-Уссурийский.
Василий Авченко,
DVostok-ТАСС, 16.09.16
