Автор эссе Екатерина Самойлова, доктор психологических наук (г.Москва)

Это - вторая статья о «горячих точках биографии» (напоминаю, что термин введен выдающимся ученым, врачом психиатром и психологом, основателем первого в СССР телефона доверия - прообраза нашей службы, профессором Айной Григорьевной Амбрумовой в 1978 году). Здесь пойдет речь о мужском критическом возрасте, аналогичном «бальзаковскому возрасту» женщин. [см. 1-ю ст. «Бальзаковский возраст, или между Федрой и Иокастой»]

 

Вспомним Владимира Высоцкого:

 

 

У Василия Макаровича Шукшина все главные герои - крепкие мужики - Степан Разин, Егор Прокудин, Иван Расторгуев, Максим («Верую»), вечно недовольный Яковлев и др., «ломались» в 40 лет: или спивались, или закон преступали, или самоубийством жизнь кончали.

 

Вот, например, Максим: «…он был сорокалетний мужик, злой и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много.., ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели».  

 

В 40 лет Максим (да и сам Шукшин) задумался, чтобы понять, что такое душа - и пришел к вере. Но и поп Максиму не помог понять, ни что такое душа, ни что такое вера. Вот и получилось у Максима: «Верую-у! В барсучье сало, в бычий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякоть телесную-у!..».

 

Еще «крепких мужиков» в критическом возрасте спасало то, что они начинали чудить, например, изобретать вечный двигатель. А сам Василий Макарович в сорок лет написал в «дневнике»: «Русский писатель непременно психолог. Но - больной!»  

 

Если женщина в «бальзаковском возрасте» неистово хочет любить или (и) быть любимой, то мужчина также неистово начинает стремиться в ДАЛЬ СВЕТЛУЮ («Позови меня в даль светлую»). И ее, и его, в этой горячей точке биографии, разносит неутолимыми страстями.

 

В рассказе «Гена Пройдисвет» читаем: «Мужик, он ведь как: достиг возраста - и смяк телом. А башка ишо ясная - какие-нибудь вопросы хочет решать. Вот и начинается: один на вино напирает - башку туманит, чтоб она ни в какие вопросы не тыркалась, другой… Миколай вон Алфимов, знаешь ведь его? - историю колхоза стал писать. Кто куда, лишь бы голова не пустовала. А Григорий наш, вишь, в бога ударился. Пускай, он никому вреда не приносит…»

 

А, вот Лев Николаевич Толстой, который также выделил критический возраст мужчины, полагал, что это - 50 лет («Чем люди живы»).

      

Но, давайте взглянем на критический возраст мужчин, выделенный, забегая вперед, скажем,  опять же Софоклом, с точки зрения последней «даты» - возраста смерти. Высоцкий и Шукшин - люди одного поколения и одной страны. Разница в критическом возрасте у Высоцкого (37 лет), и Шукшина  (40 лет) = 3 года.

 

Ровно на столько лет Василий Макарович прожил на земле больше Владимира Высоцкого, хотя умер на шесть лет раньше своего друга. Ну и совсем, вроде бы не к месту: Владимир Семенович умер в день рождения (даже часы совпадают!) Василия Макаровича; а Шукшин умер накануне дня рождения Сергея Есенина...

 

Кстати, Шукшин интересовался и «бальзаковским возрастом». У него мало женщин - героинь. Но, Люба Байкалова и Нюра Расторгуева -  тридцатилетние женщины. А в рассказе «Генка Пройдисвет», где Василий Макарович описывает, как понимает «критический возраст», дочь дяди Гришы, с которой они вдвоем живут, тридцатилетняя, и зовут ее… Анна (редкое, скажем, для русской сибирской деревни женское имя!):

 

«Анна, рослая, скуластая, добрая, любила играть на гармошке. Играла, а играть толком не умела - тянет туда-сюда, слушала и о чем-то думала…Чего замуж-то не выходишь? - поинтересовался Генка. «За кого?» «Нашла бы какого-нибудь…» «Какого-нибудь мне не надо, одна проживу». «Это ненормально…» «Ничего. Нормально»…»Какие ведь все уверенные, все-то они знают! - обозлился Генка. - Все понимают. А спросишь - ответить толком не умеют».

 

Вот так понимал «бальзаковский возраст» Василий Макарович Шукшин. В отношении женщин он и с Бальзаком и с Львом Николаевичем согласен… Не случайно свою героиню назвал Анной.

 

Лев Николаевич Толстой умер в 82 года. В этом возрасте, его можно вычислить по формуле смерти Евгения Васильевича Черносвитова, умирают мужчины, для которых «критический возраст» проходит гладко между 40 и 50 годами (Высоцкий и Шукшин не пережили своего «критического возраста»). Ибо они с ним сами справляются. То есть, речь идет о сильных духом личностях. Или,  о духовных личностях, по выражению выдающегося советского нейрофизиолога, лауреата ленинской премии, академика и, одновременно, епископа Охтинского, Алексея Алексеевича Ухтомского. Здесь требуется лирическое пояснение.

 

«Духовность» отнюдь не идентична «добру». Есть злой дух и добрый дух. «Духовность» не тождественна созиданию. Есть дух созидания и дух разрушения. Духовность симметрична демону. Великие «духовники» - Прометей, Моисей, Люцифер, - не подпадают под определение добра и зла, созидания и разрушения. А все Боги непременно громовержцы. Поэтому: все боится времени, а время боится пирамид! А, также, не создавай себе кумира: любые тени преходящи. Вспомним Лермонтова:

 

 

Нимбы духовников легко превращаются в рога. И, наоборот: рога -  в нимбы. Не поэтому ли Моисей у Микеланджело и Шагала - рогатый?

 

Иллюстрация к «Мастер и Маргарита» Павла Юрьевича Черносвитова, художника и доктора культурологи

Булгаковский Воланд (Люцифер) отказывается от своего призвания дарить людям свет. И, договорившись с Богом, дарует Мастеру и Понтию,  Пилату, вместо света -  покой. Мастеру было 40 лет, Маргарите 30 лет, Понтию Пилату - 83 года. И Кирилл Лавров умер на 82 году жизни.

 

А человек, возвысившийся до титана, тут же оказывается повержен Богом. Вот поэтому, Высоцкий и Шукшин не пережили свой критический возраст! Они были не «демонами». Они были «титанами».

 

Теперь все подготовлено к смыслу трагедии, как  критическому «возрасту» мужчины.

 

А теперь о Софокле, о смысле tragodia… Эсхил, предшественник Софокла, о котором принято говорить, что он - отец трагедии, скорее всего бы оскорбился, если бы смог такое услышать!

 

Ведь tragodia - в переводе с греческого - козлиная песнь.

 

В последствие, видимо из-за неблагозвучности, «козлиную песнь» подменили на лебединую песнь. Хотя и в русском фольклоре «старый козел» - прижилось (а - «старого лебедя» нет). Эсхил не был литератором. Он сочинял для обрядов (самое известно обрядовое «произведение» Эсхила «Семеро против Фив»).

 

Обрядовые действа Эсхила преследовали только одну цель - вызвать у толпы katharsis. Эсхил был не драматургом, в точном значении этого слова, а социальным психотерапевтом. Его занимало состояние толпы, которой он мог бы и помогать, и манипулировать по указу свыше. Ведь жил он в Афинах, которым все время приходилось доказывать соседним греческим городам-государствам, что они, Афины, самый великий город в мире. Афиняне нуждались в Эсхиле, в его коллективной психотерапии и суггестии. Это было до великого Перикла, который многовековую мечту афинян сделал реальностью.

 

Софокл творил во времена Перикла. Тогда в центре общественных интересов была уже не толпа, а отдельная личность, то есть, per sonat!

 

«Личность» (славянское личина - маска) и «персона» (буквально - за маской) - то, что инстинктивно пряталось, и прежде всего, от себя!

 

Софокл видел перед собой задачу не социального психолога и психотерапевта, как Эсхил, а индивидуального душевного «лекаря». Главной персоной в афинском социуме при Перикле был мужчина. Видимо поэтому Софокл начал с помощи мужчине, когда он оказывался в критическом возрасте.

 

Нужно сказать, что Софокл был заядлым охотником и хорошо знал повадки зверей. Он не раз видел в горах, как молодые самцы-козлы, объединившись, выталкивают, избивая, старого козла, своего отца. И, фактически, доводят его до самоубийства - козел, спев свою последнюю песню, бросается с высокой скалы в пропасть, разбиваясь о камни.

 

Софокл писал: «Нет ничего печальнее на свете, чем козлиная песнь перед смертью. В ней - плач брошенного матерью дитя, в ней - плач, брошенной мужчиной женщины, и самое ужасное, в ней плач мужчины…»

 

Не Фрейд, а Софокл описал первым изгнание детьми из «семьи» и убийство (самоубийство, если так можно сказать о животных) отца - вожака стада. Сначала  выросшие самцы объединяются, чтобы справиться с вожаком-отцом. А потом уже, после его гибели, бьются между собой за его место в семье. У людей - как у животных! Поэтому Софокл стал называть свои пьесы козлиной песнью. В этом - подлинный смысл трагедии.

 

Он, а не Эсхил, создал жанр трагедии, как индивидуальной психотерапии. У Эсхила перед сценой была толпа, как один коллективный зритель. Перед ним на сцене Эсхил ставил «зеркало» - хор (эхо). Долго эсхиловские  психотерапевтические обряды происходили так: один актер произносил короткое «заклинание». Хор его повторял, как эхо. Вслед за хором его повторяла толпа. И так, пока не наступал катарсис.

 

В конце жизни Эсхил ввел второго актера, и тогда возник диалог. Из коллективного субъекта начинал выделяться индивидуум, в котором, по словам Гете, две души и обе не в ладах друг с другом. Человеческая психика разделилась на сознание и бессознательное. Софокл это уже хорошо понимал, и поэтому у него не было необходимости в «зеркале» (эхо). Зато появилась необходимость в многоголосии.

 

Во всех трагедиях Софокла много актеров, много ролей. Но главную роль всегда играет мужчина, который находится в состоянии трагедии. «Критический возраст» оказался «размытым». Но суть его осталась: сорвут боги с человека маску и он погибнет (без маски человек не может играть роль ни в семье, ни в социуме).

 

Софокл подверг инвентаризации человеческие маски. Продолжили дело Софокла Еврипид и Шекспир. Для Карла Юнга они подготовили полный набор архетипов.

 

Получается, что великая литература началась с психологии и психотерапии толпы (Шукшин это понимал, как все русские классики, писатели и поэты. Поэтому Есенин и Высоцкий были «больны»).

 

Кульминация жизни есть критический возраст: «бальзаковский» для женщины, и трагедия - для мужчины. Три четверти пути, по Владимиру Высоцкому. Привязывать «критический возраст» к какой-то земной дате - нелепо. Не физиология его определяет, а состояние души, то есть, психология.

 

Екатерина Самойлова,

доктор психологических наук

г.Москва

 

P.S.

Сравни «Три четверти пути» Владимира Высоцкого с «Ностальгией» Андрея Тарковского. «Зеркало» А.Тарковского - с «Семеро против Фив» Эсхила.

.