Низовье Амура — дальневосточная глубинка. Здесь начиналась история Хабаровского края. Со временем, однако, вектор развития переместился в другие зоны огромного региона.

 

Амур

В XVIII–XIX веках Россия, расправляя могучие плечи, раздвигала свои границы, расширяя жизненное пространство. Соседи особо и не возражали, потому что не были способны на такое деяние, как освоение Дальнего Востока.

 

Россия неудержимо двинулась на восток, переживая здесь свое второе рождение.

 

К Амуру потекли ручейки русских людей, несущих в себе романтику, предприимчивость, желания, способности и надежду. И они все смогли. В Амурском лимане появился город Николаевск — первый среди главных, старший среди знатных.

 

Не осталось в стороне и Императорское русское географическое общество, организовавшее комплексную Восточно-Сибирскую экспедицию на Амур (1855–1858). Членом ее Императорская Санкт-Петербургская академия художеств определила Егора Егоровича Мейера (1822–1867), исполнявшего обязанности «ландшафтного живописца и рисовальщика предметов естественной истории». Ему было только тридцать пять лет, но уже два года он носил звание академика живописи.

 

Очевидно, и талант он имел «не с миру по нитке», и энергию неудержимую. За время пребывания на Дальнем Востоке он на весельной лодке неоднократно спускался по Амуру от его истоков, проплыл и по Амгуни восемьсот шестьдесят верст, исходил Сахалин вдоль и поперек. Он лично занимался переписью населения Приамурья и Сахалина, представив в отчете военному губернатору П. В. Казакевичу в «ревизских сказках» 9 710 душ аборигенов. Надо думать, что всех он знал в лицо и запечатлел в своем альбоме множество антропологических портретных зарисовок.

 

В Николаевске он работал и областным землемером (статистиком), и управляющим Николаевским округом. В Де-Кастри побегал под разрывами ядер английских кораблей, за что получил медаль «За войну». В 1861 году входил в состав делегации по установлению государственной границы между Россией и Китаем. Но всегда и везде он делал зарисовки и писал картины природы, поселений, городов — от озера Ханка и бухты Ольга до Императорской гавани и Николаевска-на-Амуре. Итогом его работы стали полотна «Озеро Ханка», «Гавань Ольга», «Пост Владивосток», «Гавань Находка» и другие. Кажется, не было предела физическим и творческим возможностям русского подвижника. И хотя его резиденция находилась в Николаевске, где военный губернатор выделил ему дом с большими окнами для хорошего освещения его мастерской, домом чаще для него была лодка, а мастерской — дальневосточная природа.

 

Свои рисунки, полотна он отсылал в Академию художеств, и их широко использовали в своих книгах первые исследователи Амура — Маак, Шренк, Штернберг и другие даже без указания на его авторство. Через «Русский художественный листок», издаваемый академиком Тиммом, жители Петербурга и Москвы, а затем всего мира увидели его глазами «Амур во всех видах».

 

Совершенно очевидно, что заветной целью художника было создание полотна, на котором был бы изображен строящийся Николаевск — с гаванью, рейдом, судами. Но молодой город рос как на дрожжах: появлялись все новые дома, производственные и военные объекты, и зафиксировать вид его раньше, чем он примет более интересный и внушительный облик, он не хотел. Однако художник постоянно искал ракурс, в котором можно было бы отобразить все достопримечательности молодого города.

 

Выдающемуся краеведу Дальнего Востока В. И. Юзефову удалось добыть наброски города с гаванью, сделанные Мейером с борта уходящего вверх по Амуру судна примерно с расстояния десяти километров. В архиве краеведа имеются и наброски рейда и порта с низовьев Амура, с пляжа поселка Красное-Каменка. Художник рисовал Николаевск и с противоположного берега Амура — напротив города. Результатом, вероятно, была законченная работа в виде рисунка карандашом или акварелью. Об этом говорит запись в его путевых заметках: «За полтора года, что я не был в Николаевске, вид города так изменился, что теперь надо рисовать новую панораму. Для меня сюрпризом были новые собор, здание клуба, два эллинга, магазины, Константиновская батарея посреди реки на отмели, встречающая вас у входа в Николаевск». Эта запись сделана в мае — июне 1856 года, когда Мейер возвращался на пароходе «Америка» с Сахалина.

 

Отмеченная им Константиновская батарея была как раз построена за зиму 1856 года и в мае закончена. Она представляла собой искусственный остров-бастион в диаметре 128–130 метров, на три метра возвышавшийся над отмелью, окаймленный шпунтовыми сваями. При его строительстве было израсходовано четыре с половиной тысячи бревен. На вооружении его находилось двадцать четыре крупнокалиберные пушки, снятые с фрегата «Паллада». Процесс создания батареи описан в книге В. И. Юзефова в главе «Так начиналась оборона Нижнего Амура», где помещено изображение города. Но кем оно создано?

 

На первый взгляд, панорама производит впечатление фотографии, тем более подпись под ней уведомляет, что панорама «снята» в 1858 году. Но ведь картину с панорамой города писал и Мейер, как сам и указывал. Известно, что художник создал такое полотно в 1863-м или в 1864 году уже в Санкт-Петербурге, куда уехал с Дальнего Востока. Размер ее два на три метра, и написана она маслом. А кто же создал фотоподобную панораму города в 1858 году?

 

Невероятно, но были у Мейера конкуренты. В эти годы панораму города в карандашно-акварельном варианте пишет госслужащий нерчинских заводов, художник-любитель, проживавший в Николаевске с 1858-го по 1859 год, Гектор Бильдзюкевич. Известно, что художники были хорошо знакомы, вместе рисовали одни и те же пейзажи, и, похоже, художник-профессионал помогал любителю в творчестве. У Бильдзюкевича в творчестве была своя цель — он создавал личный «Живописный альбом», в котором также изображен вид города. Иллюстрация датирована автором 1859 годом с подписью, что рисовал с натуры Гектор Бильдзюкевич. Карандашно-акварельный рисунок сделан им с Константиновской батареи с той же позиции, что и панорама 1858 года, на которой об этом указано. Если иллюстрация художника-любителя не вызывает сомнения, что это рисунок, то панорама 1858 года настолько совершенна, что производит впечатление фотографии. Указание на то, что город Николаевск снят именно с Константиновской батареи, тоже наводит на мысль о фотосъемке. Но, оказывается, в то далекое время слово «снять» использовалось и при создании точного рисунка с какого-либо объекта. Обе панорамы города, таким образом, все же рисунки, выполненные карандашом и акварелью филигранной техникой. Однако класс рисунка 1858 года и художника-любителя отличаются разительно и композицией, и пропорциями объектов изображения. Исходя из указанных дат рисунков, понятно, что первым панораму города изобразил не Бильдзюкевич, как предполагалось раньше.

 

Живописная Россия

Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении. Т. 12. ч. 2/ Восточные окраины России. – М.-СПб.: Изд. товарищества Вольф, 1895. – 470 с.

Но существовало и другое изображение города. Это книжная гравюра, представляющая собой печатный оттиск рельефного рисунка — клише, сделанного, вероятно, на дереве или другом подходящем материале. Рельефный рисунок создает другой художник-гравер, переводящий обычный рисунок или картину на плоскость материала, с которого затем делается оттиск в книге.

Видъ Николаевска на АмурѢ

Этот оттиск-копия (гравюра) с картины опубликован в книге-альбоме «Живописная Россия» (1895. Т. XII), где также не указан ее автор, но дано аналогичное название, как и картины, приобретенной у Мейера императором Александром II, — «Вид города Николаевска-на-Амуре». Привлекает внимание то, что гравюра отличается от карандашно-акварельного варианта 1858 года изображением неба с облаками, лучей солнца, одухотворяющих гравюру (картину), другими деталями, переданными в черно-белом виде. Но композиция и пропорции объектов все те же, что и подтверждает авторство картины Мейера. Отсюда следует, что художник, вернувшись в Петербург, воплотил свой акварельно-карандашный вариант картины в великолепную панораму города, написанную маслом. Могла ли это быть какая-нибудь другая картина? Конечно, нет. Это доказывает совпадение всех аргументов и во времени, и в пространстве с участием в них людей, событий, обстоятельств.

 

Картина была хорошо известна в Академии художеств Петербурга, и с нее, как и с других картин Мейера, была сделана копия-гравюра. Таким образом она в виде гравюры и сохранилась. Видимо, в соответствии с правилами того времени, авторство художников при этом не указывалось, ведь в создании гравюры участвовали как бы два человека — автор картины и художник-гравер.

 

До сего времени гравюра (картина) узнана не была, то есть авторство Е. Мейера оставалось неизвестным. Она публиковалась лишь однажды в «Живописной России». Искусствоведы картину эту до сих пор не обнаружили.

 

Архивисты нашли гравюру под соответствующим названием, но не знали о существовании такого художника. Они прислали фотографию без указания автора В. И. Юзефову, который, имея фотографии акварели и гравюры, не различил их и не связал с именем Е. Мейера, возможно потому, что фотография гравюры была некачественная — без изображения лучей солнца и других деталей, отличающих ее от акварели.

 

Если представить эту картину в красках, то она должна производить завораживающее впечатление на зрителя. Вообразите себе голубовато-лазоревое небо, розовые облака, пронизанные пучками золотистых лучей восходящего солнца, малахитовую гладь Амура с переливающейся солнечной дорожкой, изумрудные леса, синие горы — восхитительный вид. А еще представьте заинтересованные в воссоздании картины лица членов городской и краевой власти, просвещенных деловых людей и романтичных горожан, и тогда вы поймете, что эта картина — не просто шедевр, а связующая нить времен нашего города, и если она рвется, потерянные концы ее необходимо найти и связать, тем более что в 2008 году картине исполнилось сто пятьдесят лет.

 

В 1857 году художник-путешественник Е. Мейер побывал в селе Тыр, расположенном напротив устья Амгуни при впадении ее в Амур. Здесь он написал две картины. Авторство первой картины Мейера было разгадано ее владельцем только в 1996 году, хотя сама картина опубликована им не была. Гравюра второй картины была репродуцирована только раз — в 1895 году.

 

Из научно-исторических источников известно, что буддийские памятники, поставленные в 1413-м и 1433 годах на Тырском утесе, включали два храма, две колонны — малую и большую, две памятные плиты с текстами. Единого мнения историков по расположению их на ландшафте утеса нет. Обе картины явились важнейшими историческими документами, уточняющими локализацию китайских памятников на Тырском утесе. Они стали своеобразным подарком художника дальневосточным историкам — его научным автографом.

 

До почтенного возраста доживают только лучшие картины. Их не трогает рука судьбы, и за долгое время жизни они вбирают в себя энергию людей и космоса, а затем, как намоленные иконы, завораживают и подпитывают энергией своих владельцев. Мне это стало понятно, когда я как краевед напал на след интересующей меня картины и долго не мог получить ее фотокопию от владельца. А получив, стал испытывать такое же нежелание делиться этим волшебным источником, вызывающим не только восхищение чарующими красками, но и наполняющим душу блаженным покоем и умиротворением. Однако картина явилась еще и важным историческим документом, позволяющим постигнуть загадку тырских памятников, так и не раскрытую историками.

 

Картина называется «Селение Тыр на правом берегу реки Амур». За скромным названием ее скрывается и знаменитый Тырский утес, и сенсационные буддийские памятники, и великий мастер художественной кисти, несправедливо забытый потомками, — Егор Егорович Мейер.

 

Картина долгое время была скрыта от общественности и тихо проживала в московской квартире своего хозяина. Они оба вполне достойны друг друга: картина — шедевр, владелец — Герой Советского Союза, генерал авиации, служивший на Сахалине, участник корейской войны и человек, бесконечно влюбленный в Дальний Восток. Ему уже более восьмидесяти лет, а картине в 2007 году исполнилось сто пятьдесят. Зовут этого человека Батиевский Алексей Михайлович. Однажды он написал очерк о своей картине, который был помещен в журнале «Вокруг света» (№ 5, 1996) под названием «Тайна старой картины», но без ее репродукции. Автор описывал и свое открытие художника Мейера, и поселка Тыр в низовье Амура, и чудовищной величины Тырский утес, и буддийские китайские памятники ХV века на нем.

 

Картина, как оказалось, в прошлом была подарена «Его превосходительству г-ну попечителю Сибирского отдела Императорского русского географического общества от членов Сибирского отдела, 21 февраля 1858 г.» А этим превосходительством, как известно, был сам генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев. Алексей Михайлович разгадал тайну старой картины, обнаружив дарственную надпись и автограф художника Мейера. Но для меня, краеведа, с получением от него фотокопии картины загадка изображений на ней продолжала существовать.

 

К этому времени мне уже хорошо была известна хронология пребывания на Нижнем Амуре академика живописи Е. Е. Мейера, сведения о тырских памятниках, история исследования их отечественными и зарубежными учеными.

 

Попов В. В. Древние памятники Нижнего Амура: Очерки краеведа. - Николаевск-на-Амуре: М-Пресс, 2008. – 172 с.

Неоднократно я и сам бывал в Тыре, хорошо изучил ландшафт местности, наблюдал процесс раскопок остатков китайских храмов приморским археологом А. Р. Артемьевым, проанализировал его выводы и заключения, изложенные в монографии. Итогом моих краеведческих поисков стала глава «Тырские памятники» в книге «Древние памятники Нижнего Амура». Наши мнения по локализации памятников на утесе полностью разошлись. Но оказалось, что мы оба напутали, и только картина «расставила» все памятники по своим местам.

 

На ней изображено гиляцкое стойбище, лодка с гребцами, скользящая по переливающейся в лучах вечерней зари глади Амура. Над ними высятся как бы три яруса громадных скал — Тырский утес. Глаза сведущего в истории памятников исследователя ищут и не находят на ней известную большую памятную колонну, и это озадачивает, ведь известно, что она была возведена на утесе.

 

Каменная колонна на Тырском утесе на Амуре. рис. Г.М. Пермикина. 1858 г.

На втором ярусе скал угадываются другие памятники — плиты, фрагмент лежащей колонны и ее пьедестал. Третий ярус почти не виден и зарос зеленью. Это именно то место, где сейчас стоит памятник-пушка, придающий утесу некоторый исторический колорит. Но в ХV веке здесь располагался китайский буддийский храм, и все исследователи считали, что перед ним находились и памятные плиты с текстами, и малая колонна. Но, как показано на картине, эти памятники располагались значительно ниже вершины утеса. Большой колонны на этой картине вообще не оказалось, хотя Мейер в это же время изобразил ее на другой картине под названием «Памятник близ деревни Тыр на Нижнем Амуре». Авторство этой картины до сих пор было неизвестно. Да и сохранилась не сама картина, а гравюра с нее, обнаруженная в ХII томе красочного издания «Живописная Россия». В правом углу ее достаточно четко прочитывается автограф художника: «Мейеръ». Графическое изображение этой колонны оставил и первый исследователь тырских памятников геолог Г. М. Пермикин. Практически они идентичны.

 

В своих письмах с Амура Мейер дал сравнительное описание этой колонны и памятных плит: «Камни эти (плиты) чисты, а вот столб (колонна) точно выкрашен — так испещрен он пятнами времени и различными желтыми и другими мхами. Столбик этот имеет вид колонки, вроде индийской архитектуры, следовательно, он похож и на китайскую, и на японскую колонку…» Из этого описания складывается впечатление, что эти памятники находились рядом, а ведь между ними было расстояние в сто пятьдесят саженей (264 м), что следует из указания Г. М. Пермикина, который, на первый взгляд, в описании их ничего не упустил. Однако то, что ему в то время было очевидно, для нас оказалось загадкой. Вот что он писал: «В расстоянии не более одной версты от деревни Тыр огромный отвесный утес выдвинулся к реке, и на открытой верхушке его, к удивлению моему, я действительно увидел замечательные древние памятники.

 

Первый из них, вышиною в два аршина, поставлен в двух шагах от речного обрыва; подножие его сделано из гранита, а верх — из серого мелкозернистого мрамора. Памятник состоит из неправильного квадрата, несколько округленного сверху: на двух из широких его сторон высечены по четыре буквы, под которыми помещены мелкие письмена столбцами; на боковых сторонах камня также высечены буквы в два столбца. Второй памятник от первого мраморного лежит в четырех шагах, а от обрыва речного в одном. По-видимому, он сделан из трех составных частей, восьмиугольного пьедестала и двух колонн, одна над другой, скрепленных между собой стержнем. Время, а может быть и люди, уничтожили верхнюю часть колонны, она обрушилась в реку. Камень этот сделан из порфира, а письмен на нем никаких нет. От этой колонны в пяти шагах находится третий памятник, несколько похожий на первый и по величине ему равный. Он высечен из мелкозернистого серого гранита, с основанием несколько расширенным; на широкой стороне, обращенной к Амуру, находятся письмена.

 

Далее в ста пятидесяти саженях от этих памятников, на узком мысу, отвесно спустившемуся к реке, стоит восьмиугольная колонна, несколько похожая на второй памятник. Колонна эта также состоит из трех частей, довольно резко отличающихся друг от друга. Верхняя часть изображает собой как бы урну; но письмен на ней никаких нет».

 

В дальнейшем Пермикин ссылался на своего спутника по амурскому путешествию Сычевского, который слышал от гиляков, что несколько выше памятников, на горе, был построен небольшой молитвенный храм, следов которого в настоящее время не видно.

 

Артемьев А. Р. Буддийские храмы XV в. в низовьях Амура: Монография. ДВО РАН. Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока. – Владивосток: ООО К и Партнеры, 2005. – 202 с., ил.

Уже только этой информации достаточно, чтобы правильно локализовать памятники на утесе. А взглянув на картину Мейера и на современный ландшафт утеса, нетрудно понять, что открытой верхушкой утеса исследователь называл не ту верхнюю площадку его, где сейчас стоит пушка, а место на пятьдесят — шестьдесят метров ниже ее. Здесь же на картине Мейером изображены и памятники. Верхняя площадка называлась Пермикиным горой (на картине она заросла зеленью), где не обнаружилось следов молитвенного храма, хотя именно здесь он и находился, как показали раскопки Артемьева. Но ошибка археолога заключалась в том, что на верхней площадке, рядом с храмом 1433 года, он расположил и плиты с малой колонной. Они же находились несколько ниже, там, где Артемьевым обнаружены остатки другого якобы храма 1413 года. Это подтвердили в 1873 году и исследователи Г. Н. Панов и Кустер, которые видели здесь памятные плиты, а в пятидесяти — шестидесяти метрах выше их нашли «битые горшки» (цилиндрическую черепицу крыши храма 1433 года).

 

Как следует из описания Пермикина, второй памятник представлял собой небольшую трехчастную составную колонну, верхняя часть которой была утрачена, средняя лежала на склоне, а нижняя — восьмиугольный пьедестал — находилась в вертикальном положении. Пермикин изобразил его на рисунке, который сохранился до настоящего времени. Средняя часть колонны осталась не зарисованной им, или ее изображение не сохранилось.

 

Теперь о большой памятной колонне. Ее следует отличать от малой трехчастной, что не всегда делают исследователи памятников. Возведение ее не зафиксировано в текстах китайских плит, и находилась она вдалеке от комплекса памятников, напомню — на расстоянии двухсот шестидесяти четырех метров. Высоту ее и характер каменных блоков, из которых она сложена, не определил никто из исследователей. Только Мейер отметил признаки ее большей древности, чем плит. Я нашел объяснение этому, побывав на горной круче: она стояла на недоступном для исследователя обрыве, как указал Пермикин, на узком мысу, отвесно спускавшемся к реке.

 

И сейчас это место из-за большой высоты (более 35 метров) и крутизны выступа скалы опасно для пребывания здесь.

 

Пожалуй, это и самое высокое, и самое красивое место среди скал. Именно на него приходится расстояние в сто пятьдесят саженей от плит, по направлению на восток. Сто пятьдесят лет назад оно, конечно, выглядело по-другому.

 

На фотографии показан этот обрыв с компьютерной реконструкцией на нем колонны с картины Мейера. По соотношению изображения колонны на картине и окружающего ландшафта настоящего времени высота ее была примерно пять — шесть метров. Склон скалы, показанный на картине слева, подтверждает расположение колонны именно здесь. Но археолог Артемьев казуистически поместил ее на месте нахождения храма 1413 года как бы в память о его разрушении, хотя здесь нет узкого мыса и расстояние до обрыва составляет около двадцати метров. В настоящее время следует признать происхождение этой колонны неизвестным.

 

Но не без основания ее можно отнести к буддийской архитектуре, так как навершие ее в виде урны символизирует бутон лотоса. Подобные символы обнаруживаются в древнеиндийской архитектуре еще в 4–3 веке до нашей эры.

 

Миссионерскую связь буддистов Индии с аборигенами Нижнего Амура можно предположить в 3 веке до нашей эры.

 

Известно, что в это время знаменитый царь Индии Ашока (272–232 гг. до н.э.), обратившись в буддизм, развернул бурную миссионерскую деятельность и отправил проповедников буддизма на Цейлон, в Сирию, Египет, Македонию и, возможно, на северо-восток — в Забайкалье и далее. Неслучайно эта религия прижилась позже у бурят, китайцев и японцев. Ашока оставил много надписей на скалах и специально сооруженных колоннах, где возвеличивалось буддийское учение. Возможно, и Тырская колонна была одной из них. Известно, что в более позднее время, в ХIII веке нашей эры, в Тыре побывало китайское воинство Юаньской династии, которое тоже могло поставить колонну.

 

Итак, вновь определенная локализация памятников на ландшафте прибрежных скал выглядит вполне достоверно. Она основана не на домыслах исследователей, а на документальных первоисточниках — описании памятников Пермикиным и художественном изображении их Мейером. Привязка исторических сведений о памятниках к современному ландшафту утеса с уточнением местоположения большой колонны — по меньшей мере открытие. Предположения о происхождении этой колонны — гипотезы, имеющие право на существование, тем более что других пока нет. Описание Пермикиным местонахождения памятников известно давно, но было неправильно интерпретировано историками.

 

Документом, разъясняющим заблуждение, явилась картина Е. Е. Мейера «Селение Тыр на правом берегу реки Амур». Она и сама по себе стала открытием, так как представляет шедевр мирового художественного уровня.

 

Вадим Попов,

«Дальний Восток», № 5, 2009.

----------

 

Мейер Егор Егорович

1822-1867

 

Егор Егорович Мейер был одним из пионеров по запечатлению красками на холстах красот Сибири. В 1839 году он стал вольноприходящим учеником Императорской Академии художеств. В 1844 получил большую серебряную медаль за два пейзажа с необычайными для тех художественных времен видами: Цепь гор Шабина Ола с долиной и рекой Алаш в китайской провинции Улотай и Ущелье Карасу близ китайской границы.

 

В 1845 году в Академии произошло редкое событие: вольноприходящий выпускник Егор Мейер, получивший большую золотую медаль и звание художника XIV класса за картину Источник, протекающий в лесу, был награжден и правом пенсионерской поездки за границу, куда и отбыл в 1846 году. Однако использовать все шесть лет для пребывания и работы в Европе Е.Е. Мейер не стал. Через три года он возвращается в Россию и использует оставшееся пенсионерство для путешествий по южным окраинам страны.

 

Работал много и мастеровито, потому в 1853 году за одну из достойных картин южного цикла — Горное ущелье — ему присудили звание академика. Из последующих заметных событий в общем-то непродолжительной жизни Е.Е. Мейера стало его большое путешествие по Сибири, которую он посетил с художественной целью. Картины живописца являются желанными экспонатами коллекций многих отечественных музеев.

 

Е. Мейер. Горное озеро, 1844

Е. Мейер. Пейзаж

www.bg-gallery.ru.