 |
| Анна и Владимир Арсеньевы |
| |
«Подпоручик Арсеньев серьёзно стал думать о том, что пора жениться, вероятнее всего уже в первый год службы в гарнизоне городка Ломжа, неподалёку от западной границы Царства Польского, которое входило тогда в состав Российской империи. Ему шёл 24-й год.
В Петербурге ждала его юная соседка по имени Аня, на семь лет его моложе. Влюблена она была в него по уши... Он был уже с ней, правда, тайно и как бы понарошке, даже обручён!
Жениться, так жениться!
7 сентября 1897 года Владимир, убыв из Ломжи в отпуск, приехал навестить родных в Петербург и, повстречавших с Анной, сделал ей уже официальное предложение. Оно было тотчас принято. И его и её родители против не были.
Читаем воспоминания Анны Константиновны Кадашевич-Арсеньевой, записанные хабаровским литератором и краеведом Георгием Пермяковым, когда первой супруге великого географа и писателя, было уже под 80. Но память её, заметим, сохранила много любопытных подробностей из далёкого прошлого.
«Мне было 10, а Володе 17. Он был репетитором у Пети и Вани. Они сыновья моей тётки. Володя готовил их в гимназию… Я звала его «Володя». Он занимал меня и развлекал ребят, которых любил… Он построил нам качели на дереве… Володя за меня делал уроки, баловал меня… Дело было в столице, в центре, Николаевский вокзал. Был казённый дом, посторонних не пускали… Володя в любви мне не объяснялся, мы просто сказали друг другу, что поженимся, когда вырастем. Но Володя боялся, что потеряет меня, и обручился года за два до свадьбы. Но меня целовал до брака осторожно».
Его младший брат вспоминал (записан его рассказ тоже Пермяковым):
«Познакомился Владимир с Анной, её братьями Николаем и Сергеем на катке. Его обычно заливали во дворе товарной станции, где тогда начальником был наш отец. Стал он её провожать домой, благо их семья жила от нас неподалеку. Сдружился с её братьями, и они пригласили как-то Владимира к себе. Там он познакомился с родителями своей будущей невесты и понравился им. Когда Владимира отпускали из юнкерского училища, он, бывало, забежит на минутку домой и к Кадашевичам. Пропадал там целыми днями. Влюбился в Анну «по уши».
Анна Константиновна Кадашевич происходила из довольно состоятельной семьи. Отец был коллежским секретарём. Отличалась Аня неброской красотой, следила за собой, модно одевалась, держаться могла уверенно.
Настоящая юная петербурженка.
Все чин по чину: состоялось венчание в храме, свадьба.
«22 октября ст. ст. 1897 года, - продолжаем цитировать Анну Константиновну, - мы поженились. У меня было 4 шафера, у Володи тоже. Карета, фата, подвенечный наряд, флёрдоранж (искусственные белые цветки в волосах невесты. От франц.: «цветки померанцевого дерева». - Б. С.), много гостей, почти все военные. Свадьбу провели на квартире отца Арсеньева (сейчас это 2-я Советская ул.). Ужин, кортеж длинный, родня, музыка… Володя был в полной парадной форме: эполеты золотые, на них цифры «4» (четвертая дивизия), высокие сапожки, лаковые, брюки напускные, каблук обычный, мундир застёгнут слева на крючки, серебряный кушак... Шаферы Володи были военные и штатские… Мы венчались в рождественской церкви на Шестой улице, позднее её стали называть очень неуклюже: «Шестая Советская». Было всё - хор, свечи, священник, диакон, паникадило, зрители, которые нам улыбались… Крёстный мой был действительный статский советник».
В отпуске молодожён пробыл 26 дней, как зафиксировано в «послужном списке». Скоро укатил по месту службы. Жена пока осталась жить с родителями...
Заключённый по обоюдному согласию брак был ли удачным и счастливым? Однозначно ответить трудно. Назовём пока такую «статистику»: из 22-х лет, которые Арсеньев прожил с Анной, по самым приблизительным подсчетам, был он в отлучке от дома - путешествуя, в командировках, поездках за границу и в столицы - в общей сложности более 10 лет...
Прожила Анна Константиновна на 33 года дольше, чем её муж. Умерла восьмидесятичетырехлетней в 1963 году. Значит, после развода жила почти полвека. Больше в замужестве, насколько известно, не была.
Её воспоминания, которые не раз будем приводить, - живые свидетельства самого близкого человека. Только будем помнить, что Анна Константиновна хорошо понимала, о чём можно, а о чём нельзя было говорить, тем более «для печати». Да и, думаем, подсказывали ей, что надо, так сказать, «отретушировать», приукрасить или упустить вовсе. Упрекать её за то, что она так вспоминала - Боже упаси! Тем более, биографию В. К. Арсеньева не раз «подправляли» люди, куда более образованные, большие специалисты по части истории.
Но всё же попытаемся восстановить историю их семейной жизни, рассказать и о причинах развода...
...Как уже узнал читатель, был Владимир Клавдиевич очень охочим к перемене мест. Даже если пробежать по основным датам его жизни, сразу станет ясно, как часто он передвигался из точки «А» в точку «Б» и далее чуть ли не по всем буквам алфавита.
Примерный подсчет его «отлучек» из дома получился вот такой. До переезда в Хабаровск из Владивостока, где он прослужил 5 лет, Арсеньев проскакал на лошади или прошёл пешим порядком не один месяц, правда, каждый раз не так далеко. Но весь его хабаровский период жизни - с начала 1906 по осень 1918 года - отсутствовал дома примерно пять с половиной лет.
Нами, естественно, учтены лишь заметные его путешествия и поездки по разным служебным делам.
«Странствующий» - вот какое слово лучше других подходит к этой фигуре.
Следом просится второе: «рыцарь». Недаром же Михаил Пришвин в одной из записей в дневнике поставил его рядом с героем Сервантеса. Но если географ Арсеньев и напоминал Дон Кихота своим «стремлением вдаль», то всё же во многом от него отличался. По крайней мере, с ветряными мельницами не сражался. Но, как мы знаем, все странствующие люди романтики.
Однако такие люди обычно не очень-то счастливы в личной жизни.
С «вечным странником» жить женщине ох как нелегко!
А тут ещё и жене приходилось вольно или невольно «странствовать»... Анны во Владивостоке не было во всё время русско-японской войны, так как был приказ офицерам отправить своих близких подальше от крепости, на которую могли напасть японцы. Но она не раз уезжала в Петербург к родным и из Хабаровска: то из-за болезней, но, вероятнее всего, ещё и потому, что скучно было ей ждать мужа-«бродягу».
Понятно, что это не укрепляло семью.
«До 1910 года, - читаем воспоминания Анны Константиновны, - я мало жила в Хабаровске и Владивостоке. Это было время важных познавательных экспедиций Володи. Он надолго уходил в тайгу, квартира была дорогой, поэтому я уезжала к матери… Так что годы с 1901 по 1910 я больше жила в Петербурге». А дальше... «Около 1916 года я ездила в Казань, лечиться. Я стала бояться пространства. Вижу Байкал, и мне страшно… Вижу Хабаровскую главную площадь, и мне страшно, улицы и Амур вдали - страшно, не могу шевельнуться. Меня лечил профессор… Володя отнесся ко мне с сочувствием, только иногда посмеивался: «Вот тебя бы на вершину Сихотэ-Алиня».
Характерно, что в этих рассказах нет ни слова о радости встреч с мужем, о горечи расставаний, тоске ожидания его... Впрочем, не раз повторяет: «Мы любили друг друга».
Но что-то не очень верится этому признанию...
В дневниках Владимира Клавдиевича о своей первой жене сохранилась одна любопытная запись. Появилась, когда час расставания, видимо, был предрешён. И потому интересна даже не тем, как Арсеньев относился к Анне. Он и тут сумел не высказать определённо своего отношения. Врождённая скромность? Или скрытность? Точнее, думается, закрытость от постороннего глаза, понимаемая ещё как деликатность, как черта характера человека, воспитанного по нормам морали того времени. Только в объяснительных для суда при разводе он вынужден будет писать «голую правду».
Путешествуя по Камчатке, Арсеньев вечером 5 сентября 1918 года, видимо, поколебавшись, взял ручку... И написал:
«Вчерашний тяжёлый сон не выходит у меня из головы. Я видел какой-то водопад шириной 1 - 2 версты. Откуда-то взялась нагая жена. Она жаловалась, что у неё болят ноги. Почему-то нам непременно надо было перейти через этот водопад. Мы пошли. Я поддерживал её и со страхом думал, как она выдержит холод и пройдёт такое опасное место и такое большое расстояние по воде. Жена один раз сорвалась, я её поддерживал и стал всячески уговаривать собраться с силами и как-нибудь потерпеть. Целый день я находился под впечатлением этого сна».
Какое смятение он испытал!
Видимо только тогда понял, что развод неизбежен. Ему стало ясно, что, что из такого водопада им вместе не выбраться.
Развод неизбежен.
Расскажем, как это происходило не во сне, а в жизни.
В архиве сохранились некоторые копии бракоразводных документов и один из них - записка Арсеньева (видимо, объяснительная для суда): «Бракоразводный процесс возбудила Анна Константиновна. Уходя из дома, я оставил ей всё свое имущество полностью, даже мой трофей - тигровую шкуру зверя, лично мной убитого. Я взял с собой только книги, без которых не могу работать».
Кроме перечисленного выше, Арсеньев, расторгая брак, взял на себя обязательство выплачивать в течение 10 лет жене и сыну 550 руб. в месяц, по выходу в отставку отдавать половину пенсии, добавив: «Всё движимое имущество, кроме библиотеки и картографических материалов, переходит в её полную собственность, а также весь доход с первого издания «Дерсу Узала». Даже свои драгоценные дневники он решил передать Анне Константиновне, правда, сделав оговорку: «По минованию в них надобностей». И ещё: В.К. Арсеньев взял на себя все расходы по оплате обучения сына Владимира в училище и в университете.
Что послужило причиной для возбуждения процесса со стороны супруги, трудно сказать. Вероятнее всего до неё дошли от кого-то из владивостокских знакомых слухи, что ее мужа «взяла в оборот» одна тамошняя девица...
Что отчасти было правдой.
Основываясь на воспоминаниях своей матери, сестры второй жены Арсеньева, Ольга Окулист утверждала:
«Инициативу развода Арсеньев взял на себя. Он разыграл с друзьями в гостинице «Версаль» целый спектакль, по сценарию которого его якобы застали с женщиной». Так в епархиальном совете Владивостока появилась бумага о «прелюбодеянии» одного из супругов, как причина для официального расторжения венчания.
Рассказывает об этом эпизоде в воспоминаниях и сама Анна Константиновна. Получив бумагу о разводе, она якобы сказала мужу: «Какая некрасивая формулировка: «по прелюбодеянию». «Он смутился и говорит: «Уничтожь бумагу…».
Но тут же утверждение: «Конечно, Володя никогда мне не изменял».
А вот какой «мотив» порвать с женой содержится в официальной записке самого Арсеньева:
«А.Д. Иванов, у которого Анна Константиновна в мой счет взяла 720 рублей, живёт под одною с нею крышей с 1918 года по сиё время. Анна Константиновна, возможно, выставит А.Д. Иванова в качестве свидетеля. Вопрос: Может ли А.Д. Иванов как член семьи (правильнее было бы написать «сожитель». - Б.С.), живущий с нею вместе, выступать свидетелем?»
Георгий Пермяков в письмах к автору этой книги тоже утверждал, что Арсеньев к «амурным делам» относился весьма строго, был в этом отношении выдержан. Он дистанцировался от женщин, считал для себя это непреложным правилом. Лишь одна женщина в Хабаровске стала признаваться Георгию Георгиевичу, что была в молодости якобы в близких отношениях со знаменитым путешественником. «Но скоро я понял, - пишет Пермяков, - что женщина мне лгала или перепутала Арсеньева с каким-то другим любовником».
И добавляет: «Другая женщина, знавшая ВКА по Владивостоку, чистосердечно сказала мне: «Арсеньев был безнадёжно целомудрен!»
Приведём факт из книги А. Хисамутдинова: «В.К. Арсеньев тяжело переживал разрыв с женой. Сгоряча он даже предложил руку и сердце ботанику Евгении Николаевне Клобуковой-Алисовой, жившей в Никольске-Уссурийском, но та ему отказала, понимая, что Владимиром Клавдиевичем движет не столько глубокое чувство к ней, сколько желание поскорее заполнить пустоту в своей личной жизни».
Снова процитируем Анну Константиновну: «Когда Володя стал писателем и известным путешественником, к нему стали приставать женщины. Были такие, что хотели с ним идти в экспедиции. Особенно волочилась за ним одна из Никольска. Такие письма ему писала! Кажется, это была Алисова. Потом она выдумала, что Володя делал ей предложение, а она якобы отказала. Это недобросовестное бахвальство. Но она ему писала недвусмысленные письма: «Я видела вас во сне…» Ещё какая-то староверка, красавица, с которой Володя познакомился во время странствий, писала ему письма, с ошибками. «Изумительная красавица», - говорил о ней Володя. Имя было её… Манефа, Васса, Гликерия? Не помню».
И далее: «После лекции Володи его окружали женщины, надушенные и с высокими бюстами, расфуфыренные. Он был с ними со всеми одинаково вежлив…»
Раз ревновала, значит, всё же любила мужа, даже после развода. И у него, вероятно, долго сохранялась в памяти та девчонка, за которую он когда-то делал уроки, занимая её разными смешными рассказами.
«Он тогда меня любил, - вспоминает Анна, - я была красивой, так все говорили, были ухажёры».
Но только ли формальный повод «кто первым изменил» привел к их расставанию?
Девушка из благополучной столичной семьи вышла замуж за подававшего блестящие надежды «его благородие» подпоручика Арсеньева и совсем не ожидала, как непросто сложится её жизнь с этим, во многом не похожим на людей, окружавших её с младенческих лет, человеком. Она действительно попала в водопад. И муж не мог спасти её из-под бурных потоков. Ведь он сам был причиной этого водопада. Можно добавить: ещё и жизнь в беременной смутами России.
У них были разные представления о «семейном счастье».
Даже в глубокой старости Анна Константиновна вслух не призналась в том, что Володя виновен в её непросто сложившейся судьбе. Даже такая фраза вырвалась: «Если бы он захотел, я бы его приняла обратно, даже с дочерью».
Это уже в воспоминании о времени, когда в его жизнь вошли Маргарита Соловьёва и их дочь Наташа.
Но вернёмся к жизни этой пары в Хабаровске. Вспоминает, например, Анна Константиновна о тех, с кем супруга свела тайга: «Нас часто посещали его лесные друзья, обычно за советом, с просьбой или жалобой. Владимир Клавдиевич терпеливо слушал их длинные речи, угощал густым чаем, который сам любил. Таёжные посетители приносили подарки: дичь, меховые халаты и вышитую обувь, шкурки ценных зверьков. Если гости из леса задерживались, они обычно ночевали во дворе».
Ну хорошо, «лесные друзья» хотя бы разные подарки приносили, те же дорогие меха...
А вот еженедельные научные посиделки допоздна? Всегда ли они могли хозяйке нравиться? Приведём рассказ Анны Константиновны о том, как проходили у них дома «арсеньевские среды».
После пяти часов разных обсуждений или, как говорила его жена, «научного шума», хозяин бил в гонг, и начиналось обычное интеллигентское застолье, заметьте, почти до рассвета.
«О науке теперь не было и речи. Краеведы меняли амплуа и пели хором, послушные дирижёру Арсеньеву. Иногда по просьбе собравшихся Владимир Клавдиевич пел под гитару. Чаще всего он исполнял «Степь», «Баргузин», «В твоих очах» и «Разве можно, братцы, море вынуть и измерить, разве можно, братцы, красным девкам верить».
В воспоминаниях жены ещё и такие подробности: «На ужин подавали горячее мясо, гарнир, обязательно хорошее вино, водку не пили: «водку пьют извозчики». Вино пили все, понемногу, грамотно. Еда была вкусной, повар специально готовил и оставлял еду в духовке».
«На этих средах, - добавляет далее Анна Константиновна, - Владимир Клавдиевич рассказывал друзьям содержание задуманной им книги и читал готовые главы».
Подробно описала она обстановку его кабинета. Слева от стола из красного дерева, покрытого зелёным сукном, висел барометр, на стенах рога оленя и дикого барана, копии картин Шишкина. На столе стояла зеркально-черная бакелитовая доска чернильного прибора с золотыми ручками и двумя массивными хрустальными чернильницами в виде собачьих голов, человеческий череп (его очень боялась горничная Наташа), а некоторое время в углу стоял скелет человека, которого хозяин называл «Берендеем».
Стол Арсеньев прибирал сам, пряча в центральный ящик ценные документы, бумаги. Если его срочно вызывали в штаб и приходилось бросать рукописи в беспорядке, Арсеньев ставил на стол табличку со словом «табу!» Картотека хранилась в полуметровых ящичках из красного дерева. Карточки он расставлял по алфавиту, например, о явлениях природы: «Буря», «Ветер», «Гроза» и т. д. На кожаном диване лежала шкура убитого Арсеньевым крупного тигра, а кресло украшала рысь с кисточками на ушах. На полу лежала шкура черного медведя с белой меткой на груди. «Предметы на его столе располагались П-образно, оставляя внутри «буквы» достаточное рабочее пространство. Сидел он у стола в твердом вращающемся кресле с прорезиненной спинкой. Свой стол Владимир Клавдиевич очень любил и куда бы ни переезжал, возил с собой».
Кабинет этот находился в доме по улице Хабаровской, где Арсеньевы занимали четыре комнаты на втором этаже. «Два крайних справа окна освещали кабинет Владимира Клавдиевича. Нижние стекла окон украшали экзотические восточные божки, нарисованные красками на прозрачной рисовой бумаге. По ним знакомые легко находили обиталище путешественника».
Судя по богатой «декорации» его кабинета, Арсеньев считал, что в городе необходимо жить так, как должно жить людям творческим и как они в большинстве своём в России тогда и жили. И потом: прекрасно оказаться среди красивых, дорогих вещей, в таких удобствах после всех тягот кочевой жизни - ночёвок у костра в глухомани или в душных фанзах, где полно насекомых, а то и под открытым небом лежать у чадящего костра, завернувшись в шинель.
Семейный уют. И все условия для любимых занятий.
Арсеньев при его званиях и должностях получал довольно приличное по тем временам жалованье. Читаем запись из его «Послужного списка»: «Согласно удостоверению, выданному начальником 6-й сибирской стрелковой дивизии от 11 декабря 1911 за № 6.795, выслужил право на получение Амурской пенсии в размере 1/8 части получаемого им содержания. 5 августа 1910 в день выслуги означенной пенсии получал по чину штабс-капитана жалованья 1.034 рубля 38 коп., а всего 1.475 руб. 38 коп.».
Оклад, естественно, рос, когда Арсеньева повышали в чинах. В ноябре 1917 года, став «чиновником особых поручений», Арсеньев получал 3 тыс. руб., а во время экспедиции на Камчатку в 1918 г. ему положили оклад 6 тыс. руб.
Но тогда уже цены «галопировали»!
Здесь уместно поместить цифры положения с зарплатами и среднегодовыми ценами (правда, по Москве) за предвоенный 1913 год. На Дальнем Востоке цены были, конечно же, на какие-то продукты и товары выше, хотя, смотря на что: красная рыба, икра, морепродукты и всё, что тогда собиралось и добывалось в тайге, естественно, были куда дешевле, чем в центре.
(Сведения взяты из официального источника).
Средняя зарплата в России составляла за год 263 рубля, причём квалифицированные рабочие получали в год от 480 до 700 руб. Цены на основные продукты питания в первопрестольной (в копейках за килограмм): черный хлеб - 5, белый - 12, мука ржаная - 6, пшеничная - 7, картофель - 2, молоко (1 л.) - 8, колбаса вареная - 35, копченая - 75, говядина высшего сорта - 50, масло растительное (1 л.) - 32, сливочное - 70-90, крупа гречневая - 9, водка (1 л.) - 30, вино (1 л.) - 40, ситец (1 м) - 18, далее в рублях: чай (фунт) - 1,5, сукно (1 м) - 2,8, ботинки женские - 4, мужские - 3, сапоги - 7, полушубок - 15, сервиз фаянсовый на 12 персон - 10. И, наконец, плата за обучение в школе в месяц составляла довольно приличную сумму - 2 рубля.
А где в Хабаровске жили Арсеньевы? Такое расследование провела в середине 80-х годов историк-краевед М.Ф. Бурилова. Началось всё, чему был свидетелем и автор этих строк, с такого факта: в груде строительного мусора после сноса целого переулка оказалась мемориальная доска, когда-то водружённая на попавшем под нож бульдозера деревянном домике. В ней значилось: «Здесь жил и работал в 1914 - 1918 гг. исследователь Дальнего Востока Арсеньев В.К.». Прискорбный факт привлёк внимание прессы: исчезнувший переулок носил имя Арсеньева. Мария Фёдоровна выяснила, что Арсеньев часто в Хабаровске менял квартиры.
«Это объяснялось, - писала М. Бурилова, - его необычной работой: человек он был военный, совершал длительные путешествия» и ниже добавляла, что когда муж уходил в походы, жена уезжала с сыном к матери в Петербург, квартиру приходилось сдавать.
Когда Владимир Клавдиевич возвращался, то снимал уже новое жильё.
Добавим к этому ещё одно место из воспоминаний польского этнолога Станислава Понятовского. 6 июня 1914 года Владимир Клавдиевич, пригласив его отужинать с ним, объяснил, что отправил жену и сына к родителям, а сам сейчас живёт на даче у своего приятеля полковника А.Ф. Ахмаметьева сразу же за мостом через Амур:
«...Там и поужинаем».
Сначала Арсеньевы жили на территории 23-го Сибирского стрелкового полка, затем на Артиллерийской горе (ныне ул. Ленина). В полуподвале деревянного дома на углу улиц Муравьёва-Амурского и Яковицкой (ныне ул. Шеронова) жила семья в 1911 году (где, приехав на Дальний Восток, и побывал брат Александр). В 1912 году Арсеньевы переехали на улицу Хабаровскую, дом №133. Здесь Владимир Клавдиевич стал плотно работать над своими повестями.
С 1914 по 1916 год Арсеньевы жили в Портовом переулке, а с 1917 по 1919 год на Яковицкой улице. Тогда же они, так как в крае полыхала гражданская война, месяцами жили на даче, которую снимали под станцией Корфовской. Есть в Хабаровском музее письмо сына Владимира Владимировича, написанное в сороковые годы. Он вспоминает: «В 16 году отец отправил больную мать в Россию, и мы жили с ним в маленьком домике в музее, где стоял скелет кита».
Что ни год - новое жильё!
Из этого перечисления можем сделать только одно заключение. Не был большим домоседом наш герой. Настоящим домом его были тайга и горы. Теперь понятнее становится такой вспомнившийся Анне Константиновне факт:
«Иногда Арсеньев тушил электричество и писал при свечах.
- Папа, зачем ты зажигаешь свечку? - спрашивал его маленький Воля. - Ты Богу молишься?
- Свеча напоминает мне тайгу, где я прячусь от комаров в марлевый домик и пишу при её свете.»
Приведём ещё один эпизод. Его записал со слов Анны Константиновны Пермяков:
«В тёплое время года под окнами раздавался неожиданный грохот и треск. Это на первом в Хабаровске автомобиле подкатывал друг Арсеньева, китайский переводчик губернаторства Андрей Александрович Шильников. Писатель бросал работу и с недовольной (выделено мной. - Б.С.) женой и сияющим сыном несколько часов трясся по скверным дорогам в автомобиле, за которым неизменно увязывалась стая неистово лающих собак. Покидая громыхающий и дрожащий автомобиль, Арсеньев благодарил товарища за удовольствие, умывался и снова садился за «Дерсу Узала».
Инерция движения сопровождала Владимира Клавдиевича всюду. Не мог он не знать замечательной песни Людвига ван Бетховена о мельнике, который был всю жизнь «в движенье, в движенье», как та бегущая вода, что падала с его мельничного колеса.
У песни такая пронзительная концовка: «Прости, хозяин дорогой,/ но я иду вслед за водой/ всё дальше, всё дальше, всё дальше, всё дальше»...
Всё дальше уходил Владимир от Анны.
Да и какое, скажите, может быть семейное счастье у женщины, боящейся больших пространств, со скитальцем, не мыслящим своей жизни без них...»
Борис Сумашедов,
«Распятый в дебрях»
