...И рожь «муравьевка»
Там, где к Неве выходит Железнодорожный проспект, со средних веков находилась еще одна деревня - Виллола, она же Вилуево. В документах 1500 года она отмечена как «деревня Вилилуево на реке на Неве», было в ней шесть дворов. К концу шведского владычества дворов было уже двенадцать, причем известны имена их хозяев: Андерс Хаверман, Симон Хаверман, Галове Ондреов, Оверка Ондреов, Савва Омелианов, Иван Степанов, Сидор Осипов, Иссуте Осипов, Сифредд Йеранссон, Филип Йеранссон, Лаури Хердерссон, Матс Торкелл.
А вот и еще одно имя, иногда упоминаемое в связи с этими местами, но на деле не имеющее к ним никакого отношения: Бирон. На углу проспекта Обуховской Обороны и Железнодорожной улицы доныне стоит дом (№ 143), который звался когда-то в обиходе дворцом Бирона. В начале XX века здесь помещался извозчичий двор «Бережки», но скромное предназначение не мешало дому быть в центре внимания ценителей старины. Облик его запечатлели на открытках, фотография дома была помещена в книге искусствоведа Георгия Лукомского «Старый Петербург», а другой искусствовед, В. Я. Курбатов, и вовсе заявил, что это здание - детище великого зодчего Джакомо Кваренги.
Еще в 1930-е годы дом этот выглядел весьма представительно. Вот что рассказывал о нем путеводитель той поры:
«Дом, с центральной 2-этажной частью, имеет два 3-этажных крыла, украшен медальонами, на доме надпись: «Дом наследников фон-Моллер» (здесь помещается касса социального страхования, а также частные квартиры); перед домом два египетских сфинкса, очевидно отодвинутые (когда-то стояли, вероятно, у главного подъезда). При входе в подъезд и подъеме по лестнице обращают внимание перекрытия, типичные для конца XVIII века. Если войти во двор - открывается типичный вельможный особняк, с великолепным порталом, поддерживаемым шестью колоннами в классическом стиле; боковые крылья образуют «почетный двор».
Еще одно свидетельство об этом доме принадлежит Льву Успенскому: он в своих «Записках старого петербуржца» описывает уже упомянутых сфинксов.
«Очень забавные маленькие сфинксы-плебеи со стертыми временем лицами охраняли десятилетие назад вход в аптеку на проспекте Обуховской Обороны, недалеко от Володарского моста. Не знаю, почему им не давали покоя: они появлялись то у одного, то у другого крыльца соседних домов - и наконец исчезли. Смотришь, бывало, на них, вспоминаешь старый Шлиссельбургский тракт начала века с его кромешными купеческими и мещанскими домишками, с его окраинным бытом, с трактирами и «полпивными», - и дивишься: кому из тамошних владельцев могла прийти в голову причудливая идея - украсить подъезд именно сфинксами? А ведь вот - украсил!»
Сегодня дом № 143 с уличной стороны ничем не привлекателен: типичная постройка середины XX столетия. Но если зайти со двора, можно увидеть чудом сохранившиеся колонны. Да и боковая пристройка к зданию явно помнит как минимум XIX столетие.
Так что же это за дом? Ответа на этот вопрос в краеведческой литературе нет. Однако отыскать ответ оказалось не столь уж сложно - пришлось лишь перелистать некоторые справочники и исторические труды, а потом сопоставить имеющуюся в них информацию.
В начале XIX века в этих краях находилось сельцо Покровское - аккурат между Александровским и Фарфоровым заводами. Принадлежало оно человеку нерядовому и очень своеобразному - Николаю Назарьевичу Муравьеву (от чьей фамилии сельцо иногда звалось Муравьево-Покровское). Бывший флотский офицер, он был первым браком женат на Екатерине Николаевне Мордвиновой, и от этого союза родился летом 1809 года сын Николай.
Собственно говоря, это рождение и есть главная страница истории сельца Покровского, а также дома № 143, который являлся центром муравьевской усадьбы. Потому что Николаю-младшему суждено было стать выдающимся государственным деятелем, почитаемым доныне. Немалую часть детства он провел в имении отца, где временами обитала вся семья.
Современник, видевший семью Муравьевых в то время, оставил такие воспоминания: «Этот человек, старый моряк, показался мне в то время весьма приятным; он много читал и, по-видимому, владел большим запасом здравого рассудка: но дальнейшая судьба его тому противоречит, так как честолюбие, чванство и чувственность довели его до безрассудных поступков, казавшихся непонятными для тех, кто знавал его прежде. Г-жа Муравьева была достойная женщина, весьма образованная, с направлением религиозным; она рано скончалась, и весьма вероятно, что она своим влиянием спасала мужа от многих ошибок».
Мать умерла, когда Николаю-младшему было 10 лет. Мальчика отдали в частный пансион. Потом благодаря хлопотам отца он поступил в привилегированный Пажеский корпус. Карьера его была долгой и яркой, а венцом ее стала служба в Восточной Сибири. Именно Николай Николаевич Муравьев присоединил к России Приамурье, Хабаровский и Приморский края, увеличив территорию страны на миллион квадратных верст, за что был возведен в графское достоинство с прибавлением к фамилии приставки «Амурский». Доныне граф Муравьев-Амурский - одна из самых легендарных исторических фигур русского Дальнего Востока. Его имя носит главная улица Хабаровска, в этом же городе на берегу Амура стоит памятник Николаю Николаевичу - тот самый, что запечатлен на недавно выпущенной 5000-рублевой купюре.
Как человек Муравьев-Амурский во многом был похож на отца: не случайно современники почти единодушно наряду с талантами отмечали господствовавшие в нем честолюбие и деспотизм. Есть такой эпизод, рассказанный мемуаристом: «В Енисейской губернии, в одну из своих зимних поездок в Петербург, когда почтовая часть находилась уже в ведении Муравьева, он, рассердившись за что-то на одного станционного смотрителя, велел привязать его к отводу своей повозки и в таком положении провез его по морозу до следующей станции. Может быть, это и придумано, но очень характерно для него».
Но это мы уже зашли далеко вперед, пора возвращаться поближе к Невской заставе. Отец Муравьева-Амурского Николай Назарьевич через несколько лет после кончины супруги женился вторично - на юной Елизавете фон Моллер, породнившись тем самым с этим известным дворянским родом.
Как и сын, Николай Назарьевич достиг немалых высот в карьере: был тайным советником, статс-секретарем Николая I. В конце концов «честолюбие, чванство и чувственность», отмеченные мемуаристом, привели к печальным последствиям: Муравьев чуть не разорился, а потом за грубое нарушение служебного этикета был отставлен от службы.
В 1832 году отставник Муравьев поселился в своем имении на левом берегу Невы. Здесь он активно занялся литературой и особенно сельским хозяйством. Он выращивал удивительных размеров картофель и капусту, выводил новые сорта злаков (в том числе получившую большую популярность рожь «муравьевка»), придумывал кулинарные рецепты. О своих достижениях Николай Назарьевич регулярно оповещал общественность на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», «Северной пчелы» и других газет.
Тешили самолюбие Муравьева и его литературные успехи - по большей части мнимые (произведения его встречали весьма прохладный прием, а чаще и насмешки), но самому автору казавшиеся бесспорными. Он высоко ценил свои стихи, переводы, повести и исторические изыскания, высказываясь о них с пафосом и гордостью. Например, так, о своей книге «Забавы отдохновения»:
«В них нет напряжения труда. Намерение краснословить им не принадлежит. В них просто Русский и в благословенной России постигает его окружающие предметы и о них говорит откровенно, искренно, нередко (нет, чаще всего) может быть, то, чего нигде инде и никем другим не постигнуто и не говорено. В них нет ни единой строки, ни единаго слова напрасных и козненных. В них смысл и намерение везде чисты, просты для малейшаго внимания».
А в 1839 году на страницах «Северной пчелы» появился огромный очерк о Покровском, который несомненно отразил стремление Муравьева основать на своих землях крупное предприятие. Возможно, автором неумеренно восторженной статьи был сам Николай Назарьевич.
В начале этой статьи рассказчик описывает, как по кишащему заводами и фабриками Шлиссельбургскому тракту добрался до «сельца Покровского при возвышенном и крутом берегу Невы, с ее радостными видами и великих зданий, и деятельного смышления образованного человечества».
И вот автор разворачивает величественную панораму:
«Главный дом Покровского останавливает на себе ваше внимание. Он милой архитектуры, довольно велик и завлекает к себе глаз, особенно если глядишь на него с Невы. Вы хотите и в нем искать мануфактуру: так много вы их видели и видите вокруг себя. Но их в нем нет еще. Сад сельца Покровского вас занимает, он открыт для всех и каждого. Десять лет перед сим на землях Покровского почти все было дико и бесплодно. Нагулявшись по множеству тропин и излучин на пространстве 50 десятин и не видя конца землям Покровского, вы садитесь отдохнуть.
Пораженные этою отменностью села Покровского посреди, так сказать, молодого мануфактурного города вы вопрошаете первого встречного: почему нет и здесь какого-нибудь издельственного заведения? Потому, что еще не успели этого сделать, отвечает вам встречный. А местность Покровского удивительно для того выгодна; можно сказать, необыкновенно выгодна и по положению ее побережных земель на пространстве десятков десятин, и по тесной смежности ее с Литейным заводом и с заводом богатых станков прядильных и ткацких. Покровское имеет 200 десятин земли обработанной и самой плодородной. Это единственное место для устройства жилищ нескольких тысяч ремесленников мануфактурных. А побережные его десятки десятин могут принять на себя сорок и более фабрик, каких угодно званий, когда проведется из Невы в это пространство неширокий сплавной канал...»
А вот и хозяин Покровского появляется в тексте:
«Да как, думаете и вопрошаете вы, возьмется этому начало? Вам тотчас и просто отвечает встречник: хозяин Покровского человек просвещенный, готов за это взяться всею капитальностью своего поместья, если бы наши просвещенные и предприимчивые мануфактуристы обратились к нему с предложениями и советами. Кажется, уже и были некоторые от них попытки с этим намерением. Разумеется было бы лучше, когда бы несколько достаточных и смышленых мануфактуристов для того из себя составили общество, в которое, вероятно бы, вошел и хозяин Покровского...
Вы, наконец, встречаетесь и с самим хозяином села Покровского, знакомитесь с ним и узнаете от него, сверх всего слышанного, что Покровскими фабриками прядения и тканья может быть спрядена и соткана большая часть русских льнов и пеньки, ныне сплавляемых изнутри России к торговой пристани Петербурга, что ими же может быть спрядена вся хлопчатая бумага, ныне ввозимая из Америки к этой пристани...»
Что тут скажешь - маниловщина в чистом виде! Еще и фабрик никаких нет, а Николай Назарьевич уже предрекает отказ от импорта из Америки и прочие великолепные перспективы.
Увы, никто на столь заманчивые предложения не откликнулся: Муравьеву пришлось и дальше биться в одиночку. Он устроил сахарный завод, где по своему собственному способу вываривал сахар. Пытался даже завести свою текстильную мануфактуру, но успеха в этом деле не имел.
Умер Муравьев в начале 1845 года и был похоронен в церкви Спаса Преображения на близлежащем Фарфоровском кладбище. Эпитафия на его могиле гласила: «Он всегда имел пред очами разумения своего суету сует и всяческую суету рода человеческого и чувством своим был не житель мира сего». Вряд ли будет ошибкой предположить: эпитафию Николай Назарьевич написал для себя сам...
А нам пора вспомнить о другой уже дважды звучавшей в этой главе фамилии: фон Моллер. В истории Петербурга оставили след несколько членов этого рода. Вторая супруга Муравьева была дочерью адмирала Антона Васильевича фон Моллера, морского министра в царствование Николая I.
Еще более известен был брат Елизаветы Федор, художник и ученик Карла Брюллова. Две картины Федора Моллера были некогда известны всей образованной России - «Поцелуй» (эта картина упоминается даже в романе Тургенева «Новь») и классический портрет Николая Васильевича Гоголя. Известный уже нам художник Боголюбов характеризовал своего коллегу Моллера такими словами: «Прекрасный, скромный и душевный человек, весьма образованный и в высшей степени христианин, широко делавший добро ближнему, по своим скромным средствам».
Муравьевы и Моллеры были связаны между собою теснейшим образом, и дело не только в уже известном читателю браке. Семьи были соединены еще дважды: две дочери Николая Назарьевича Муравьева от первого брака вышли замуж за сыновей Федора Антоновича фон Моллера.
Вот это родственные связи!
Ну а мы вернемся к дворцу Бирона, который оказывается на деле дачей Муравьевых, доставшейся потом Моллерам, которые вначале принимали здесь гостей (в дневнике Елены Штакеншнейдер есть упоминание о «великолепной гостиной старинного барского дома Моллеров»), а затем стали сдавать земли имения под выгон скота (об этом есть свидетельство в документах 1860-х годов). При таком отношении к усадьбе уже не удивляет, что «наследники фон Моллер» позволили открыть в родовом поместье извозчичий двор. К тому же дачей старый дом служить вряд ли мог. Земли Покровского были по большей части уже распроданы, да и слишком много развелось кругом заводов.
Напоследок напомним: прежнее название улицы Цимбалина - Муравьевский переулок. В память о Муравьеве и его поместье, конечно...
Дмитрий Шерих,
«Санкт-Петербургские ведомости», № 177.
