Скульптурный портрет Вс. Н. Иванова. Авт. Г. Потапов. Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова

Считаю, что публикация Константина Пронякина «Полмогилы для Штирлица» весьма важна не только с краеведческой точки зрения, но и с нравственной в первую очередь. Знаю, что над этой темой мой коллега работает давно и мы ни раз обменивались предположениями и открытиями.
 
Конечно, история со сносом предыдущего памятника Всеволоду Никаноровичу Иванову и заменой его на какую-то тумбу омерзительна и останется, судя по всему, безнаказанной, поскольку формальные требования, по мнению сотрудников ритуально-кладбищенской службы, соблюдены.
 
Но есть еще и общественное мнение, и это уже в адрес наследников писателя и лиц, вроде, считающих себя таковыми.
 
Напомню, что формальными наследниками писателя являются родственники по боковой линии его четвертой жены по фамилии Букреевы.
 
Не буду вдаваться в подробности, хотя архивного материала достаточно, но считаю, что Букреевых, что сейчас проживают в Санкт-Петербурге, по моему мнению, чуть ли не «подвинула» другая хабаровская родственница по фамилии Ряскова,.. закрепившая за собой оставшуюся квартиру, и это, увы, благодаря тогдашнему руководителю Хабаровской писательской организации Александровскому.
 
Помню этого добродушного по натуре человека и отношусь с сочувствием, поскольку кончина его была трагичной. Но истина важнее, и в деле с «квартирным следом» еще немало загадок, хотя вывод для себя я уже сделал, но не буду торопиться с выводом.
 
Пусть поработают и другие исследователи, и Константин Пронякин прежде всего, поскольку «накопал» уже немало дополнительной информации.
 
Мне же остаются архивные изыскания и личные воспоминания. И я впервые решил озвучить один деликатный эпизод, ранее не публиковавшийся.
 
Можете найти в интернете мое упоминание и фотографию с посмертной гипсовой маской Всеволода Никаноровича Иванова, десятилетиями хранившейся в редакции журнала «Дальний Восток», а потом куда-то подевавшейся.
 
Так вот о том, кем создавалась эта маска и кто немало поведал мне о дружбе с писателем. Это был художник и публицист Николай Павлович Долбилкин, с которым мы часто беседовали, в том числе на диктофон. И он за несколько дней до собственной кончины спокойно сказал: «Ну вот и я собираюсь в дорогу».
 
Говорили мы ранее и о том, как в декабре семьдесят первого Долбилкин вместе с другим художником, разумеется по просьбе распорядителей похорон, снимал эту гипсовую маску, что на языке криминалистов называется габитоскопией.
 
Традиция изготовления посмертных масок, вообще-то, очень древняя, но не буду вдаваться в подробности. И по словам Долбилкина, было снято пять масок: одну передали в краеведческий музей, другую - в писательскую организацию.
 
Спустя десятилетия, когда я работал заведующим отделом очерка и публицистики журнала «Дальний Восток», посмертная маска Вс.Н. Иванова, покрытая красной материей, лежала и в моем кабинете, и я ни раз с грустью вглядывался в черты лица ушедшего писателя, хотя и не испытывал каких-то мистических чувств, поскольку поработал и научным сотрудником музея археологии, имея дело с костями и черепами давно ушедших людей.
 
Чувствовал, что эта печальная «реликвия» тяготила сотрудников редакции, как и писателей, чьи кабинеты находились ниже, поэтому гипсовую маску неоднократно хотели передать в музей, но там пояснили, что такая же маска есть и у них, хранится в фондах.
 
Спустя годы, когда на моей редакционной должности работал уже другой человек, а сам я уезжал из Хабаровска, чтобы поработать редактором в поселке Ванино, зашел как-то в редакцию и поинтересовался насчет упомянутой маски.
 
И мой собеседник, человек пожилой, но энергичный и прежде так любивший рассказывать об этой маске, на мой вопрос, и где же она, уклончиво ответил: не знаю, куда-то подевалась.
 
Не знаю, что стало с этой маской, да и не считаю ее уникальной и достойной поклонения, поскольку подобные «раритеты» не для меня, но речь о самом отношении к памяти писателя-эмигранта Всеволода Никаноровича Иванова.
 
Поэтому любые воспоминания, архивные документы и даже печальная история с надгробием писателя достойны внимания.
 
А теперь моя публикация «Проклятие хорошей квартиры», где фотокопии писем упомянутых выше Букреевых весьма интересны, прочтите их внимательно.
 
Владимир Иванов-Ардашев.
* * *
 
Проклятие хорошей квартиры
 
Пожалуй, нет такого дальневосточного писателя, чье литературное наследие, личный архив, квартира и даже… памятник на кладбище вызывали бы столько вопросов, как у моего именитого однофамильца Всеволода Никаноровича Иванова, чей жизненный путь закончился в Хабаровске в декабре 1971 года.
 
Сейчас уже почти не осталось очевидцев грустного расставания, упомянутого мной в книгах «Эхо Русского зарубежья» и «И останется Слово». Но печаль и недоумение по-прежнему в моей памяти, поскольку считаю, что архиву писателя изначально не повезло.
 
Еще когда провожали в последний путь этого удивительного человека, многие визитеры, в том числе и писатели, наверное, по доброте душевной взяли на память наиболее ценные раритеты, в том числе Псалтирь XVI века и другие старинные книги. Сам я в этой дележке не участвовал, поскольку был начинающим журналистом и работал в тот момент не в Хабаровске. А позже, общаясь с очевидцами, узнал некоторые подробности, в том числе от нашей редакционной машинистки, перепечатывавшей рукописи писателя и убиравшей в его квартире. И мы не раз обсуждали деликатные детали, не для печати, конечно. Но сейчас, за давностью лет, некоторые штрихи биографии писателя, имеющие отношение к его литературному наследию, я думаю, можно упомянуть.
 
И в отличие от «хрестоматийного» Всеволода Никаноровича, души не чаявшего в своей престарелой супруге Марии Ивановне Букреевой, четвертой по счету жены, реальный Иванов был склонен к ухажерству и заглядывался на женщин до самых преклонных лет. А сентиментальные письма, где он называет «Машеньку раковиной своей души», не более чем фигура речи.
 
К тому же Мария Ивановна, по мнению исследователей, и сама была загадочной личностью. Работая директором Хабаровской краевой научной библиотеки (ныне ДВГНБ) она, разумеется, контактировала с КГБ, но что-то не заладилось и ее отправили на пенсию. Существует версия, что якобы из-за брака с «бывшим белогвардейцем» и писателем Ивановым, вернувшимся из эмиграции, но это вряд ли. У Марии Ивановны Букреевой (а в подлинности этого имени некоторые историки и архивисты сомневаются) было и свое неразгаданное прошлое.
 
Я вовсе не склонен считать Всеволода Никаноровича Иванова советским разведчиком в бытность его эмигрантом, но консультантом по Маньчжурии и Китаю, а также «агентом влияния» он, несомненно, был. И думаю, что супруги, встретившиеся в Хабаровске уже в пожилом возрасте, были всего лишь отстраненными от серьезной работы людьми, где жена Мария Ивановна опекала мужа, а тот делал вид, что ушел с головой в творчество и семейную жизнь.
 
А вообще Всеволод Никанорович был умным и осторожным человеком и, конечно, не посвящал супругу в свои геополитические рукописи, особенно в исследование «Китай и его 24 революция», написанное еще в эмиграции. К тому же, работая над аналитическими материалами, имел обязательства перед упомянутым ведомством, где его творчество по-своему ценили, но не дали разрешения на публикацию. И я надеюсь, что в архивах КГБ (ныне ФСБ) «восточные» рукописи Вс.Н. Иванова по-прежнему хранятся, что гарантирует их сохранность для будущих исследователей.
 
Остальное же архивное наследие писателя постигла незавидная участь - оно раздроблено, а что-то и вовсе пропало. Так, Хабаровскому краеведческому музею, ныне носящему имя Н.И. Гродекова, достались в основном записные книжки, хотя и в немалом количестве; государственному архиву Хабаровского края - книги с автографами, малая часть рукописей и что-то из личных вещей.
 
А в распоряжении комиссии по литературному наследию Хабаровской краевой писательской организации оказался архив, который доверили писателю В.А. Русскову, чего делать было нельзя.
 
И упрек вовсе не конкретному человеку, хотя и он по причине пьянства утратил некоторые доверенные ему материалы: просто писатель не может быть архивистом и литературным секретарем другого писателя, этим должны заниматься профессиональные архивисты и литературоведы. И в этом я убедился на собственном примере, когда мне прислали из Змеиногорска Алтайского края три больших папки с черновиками писателя-эмигранта Альфреда Петровича Хейдока, попросив перепечатать, и я буквально взвыл, поскольку это было в ущерб моим собственным рукописям, и отослал папки обратно.
 
Об отношении к рукописям Вс. Н. Иванова в краевой писательской организации и журнале «Дальний Восток» можно судить по копии протокола комиссии по литературному наследству Вс.Н. Иванова от 26 апреля 1978 года, которую я опубликовал первым на сайте «Дебри ДВ» в подборке материалов под названием «Наследники хотят издать полное собрание сочинений Всеволода Иванова». Публикацию можно найти в интернете, как и другие мои статьи, набрав, к примеру, «Первым Штирлицем был Всеволод Иванов», «Сквозь редакторское сито», «Шелест забытых страниц», «Последняя жена писателя», добавив мою двойную фамилию.
 
Говорю об этом не в укор коллегам-писателям, которые, конечно, имеют свою точку зрения и вполне резонно заявили, что «не все рукописи Всеволода Никаноровича Иванова представляют художественную ценность». Просто специфика журналов такова, что не все может быть отредактировано и учтено должным образом. Да и само редактирование - процесс субъективный.
 
Так, в лице заместителя редактора журнала «Дальний Восток» Виктора Сергеевича Шевченко (ныне покойного) Вс.Н. Иванов нашел отличного собеседника и дотошного редактора, но, согласитесь, править рукописи именитого писателя, отлично владевшего русским языком, весьма неразумно, а Шевченко при подготовке к печати воспоминаний бывшего эмигранта Иванова буквально их искромсал, исправив едва ли не каждое предложение. И все же Шевченко больше других сделал для популяризации литературного наследия Вс.Н. Иванова, и я очень надеюсь, что архив Шевченко, ныне находящийся вдали от Хабаровска, найдет своих исследователей.
 
А теперь о роли наследников Вс.Н. Иванова по фамилии Букреевы. Брат супруги писателя Марии Ивановны, Яков Иванович Букреев, пытался сохранить остатки личного архива писателя, но поскольку жил вдали от Хабаровска, делал это в основном по переписке. К тому же дата смерти и место захоронения Марии Ивановны Букреевой в течение многих лет не были обнародованы, и потому в справочной литературе и интернете возникла путаница, где даже в сообщении краевой научной библиотеки, где когда-то директором была эта женщина, указывалась удивительная дата, что она якобы умерла в 1969 году, то есть… за два года до кончины супруга, хотя провожала его в последний путь. Приводились и другие противоречивые даты.
 
Вместе с журналистом Константином Пронякиным мы провели собственное расследование, где я анализировал рукописи и имевшиеся в моем распоряжении архивные материалы, а напарник занялся кладбищенской темой и перепиской с родственниками М.И. Букреевой, считающимися ныне наследниками. И вот к какому выводу мы пришли.
 
Документы вдовы писателя могли быть иными, а сама она… выселена из квартиры по причине старческой немощи и провалов в памяти. И это, заметьте, за двадцать лет до пресловутых «черных риэлтеров», охотившихся за квартирами стариков.
 
И кто же эти скверные люди? Ответ, увы, прост, чему подтверждением письма родственников М.И. Букреевой, которые я передал в дар Приморской библиотеке имени А.М. Горького в 2016 году, где авторы невольно проговорились насчет своей племянницы Александры Борисовны Рясковой, неожиданно вселившейся в квартиру вдовы писателя по адресу, который называть не буду, но там, на фасаде дома по улице Калинина в Хабаровске, нынче мемориальная доска в честь Вс.Н. Иванова.
 
Не хочется навязывать свою точку зрения, но письма наследников Я.И. и К.И. Букреевых показывают всю неприглядность ситуации. В них упоминается и «благодетель» Виктор Николаевич Александровский, тогдашний секретарь Хабаровского отделения Союза писателей, который почему-то «закрепил» квартиру за упомянутой выше А.Б. Рясковой. А вот другие подробности этого запоздалого, но щекотливого дела нынешние наследники почему-то не хотят вспоминать. И если обратиться к ним с таким запросом, сильно обидятся и прекратят всякие контакты.
 
Зато во всю подчеркивал роль племянника Юрий Яковлевич Букреев, ставший распорядителем литературного наследия Вс.Н. Иванова спустя четверть века после кончины Всеволода Никаноровича. Конечно, кто-то может считать себя племянником четвертой жены писателя, но бравировать этим не стоит, тем более упоминать в шовинистической газете «За Русское дело», редакторы которой уже не раз подвергались судебному преследованию. И Юрий Яковлевич Букреев дал маху, опубликовав в скандальной газете отрывки из рукописи «Китай и его 24 революция», после чего найти серьезного издателя для этой книги стало затруднительно. Хотя сама рукопись весьма интересна и очень надеюсь, будет когда-нибудь издана.
 
Один из экземпляров этой внушительной рукописи, переданной мне коллегами из журнала «Дальний Восток», где я работал заведующим отделом очерка и публицистики, я хранил много лет и прочел досконально, поскольку являюсь историком Русского зарубежья. И думаю, что этот вариант (а всего сохранилось, видимо, три - в архиве ФСБ, у наследников Букреевых и тот, что был в моем распоряжении) наиболее полный и с пометками автора.
 
А теперь вопрос, почему именно Приморской государственной публичной библиотеке имени А.М. Горького я решил передать в дар рукопись Вс.Н. Иванова «Китай и его 24 революция», которую берег долгие годы, а также письма Букреевых в Хабаровскую писательскую организацию, имеющие силу документов? И не будет ли обид со стороны хабаровских музейщиков и архивистов? Обиды, возможно, и будут, поскольку я сотрудничаю со многими учреждениями, имею личные архивные фонды и вправе распоряжаться своей коллекцией. А в Приморской библиотеке имени А.М. Горького не просто хранят литературные коллекции, но и систематизируют, исследуют, готовят к печати и уже выпустили немало книг по истории Русского зарубежья.
 
И, кроме того, Владивосток давно заслуживает, чтобы память о незаурядном журналисте и писателе Всеволоде Никаноровиче Иванове как очевидце былого лихолетья и исхода россиян на чужбину была отражена в библиотечной и музейной памяти.
 
Была мысль подарить эту рукопись и письма Музею восточной ветви Русского зарубежья, но поскольку проект долго «буксовал» и лишь сейчас реализован во Владивостоке, материалы эти пару лет назад передал приморской библиотеке, где они доступны для исследований.
 
И, разумеется, сделал фотокопии писем, поскольку они весьма красноречивы и дают представление о запутанной истории с квартирой писателя Вс.Н. Иванова, почему-то доставшейся родственнице Букреевых, на которую они и сами были в обиде.
 
Приведу лишь одно письмо наследников от 18 декабря 1976 года, где авторы невольно проговорились, указав на родственницу, а потом попытались это затушевать.
 



 
Короче, мутная история, где отличная квартира в центре города, предназначавшаяся краевой писательской организации, досталась неким «фантомам». Причем, участие принял руководитель Хабаровской писательской организации Виктор Николаевич Александровский, человек уважаемый и позже трагически ушедший из жизни.
 
Не хотелось бы вспоминать эти и другие подробности с квартирой и… могилами вокруг захоронения Всеволода Никаноровича Иванова, но, как в булгаковской печальной истории с «нехорошей квартирой», памятник писателю, некогда привлекавший внимание своей выразительностью, вдруг заменился каким-то маленьким и убогим надгробием, а вокруг появились памятники каким-то то ли родственникам наследников, то ли чужим и неведомым людям, навязанным «в свиту» именитому писателю.
 
Впрочем, подробности кладбищенского «детектива» уже не моя тема, хотя и наслышан о них, и думаю, об этом лучше расскажет мой молодой коллега, журналист Константин Пронякин, уже основательно изучивший эту запутанную историю.
 
Мне же остается и дальше идти по следам писателей «русской Маньчжурии», добровольно вернувшихся, либо возвращенных в арестантских вагонах в свое неласковое Отечество.
 
Владимир Иванов-Ардашев (Хабаровск)
«Литературная Россия», № 24, 29.06.2018
https://litrossia.ru/item/prokljatie-horoshej-kvartiry/