У Ани заболело горло, ей дали освобождение от занятий, но Аня продолжала ходить в школу, не хотела пропускать занятия. Пришла из школы печальная и сказала, что медсестра сделала ей прививку от гриппа.

— Я ей сказала, что больна. Я сопротивлялась. Но она меня выдернула за руку из строя и заорала: «Все вы врете!» — и впрыснула мне сыворотку. Я заплакала, а она сказала: «Ничего с тобой не случится, дней пять поболеешь, и все пройдет».

Этого было достаточно, чтобы девочка тяжело, нет — смертельно заболела.

После прививки у Ани сразу стала повышаться температура, вечером поднялась до 38,5. Мы вызвали «скорую», те дали ей аспирин и сказали, что все пройдет.

Потом участковый врач выписал ей направление в инфекционную больницу.

Утром мы с женой были у стен биробиджанской больницы, куда накануне «скорая» отвезла нашу девочку, долго ходили вокруг этого мрачного здания, высматривая дочь в окнах второго этажа. Наконец увидели ее бледное личико в замерзшем окне. Она знаками показала, что ей ничего не надо.

…На следующий день, лечащий врач Т. говорит, что Аня не их больной, что мы должны быть готовыми ко всему: у нее, видимо, заболевание крови.

— Может быть, матери можно побыть с дочкой? — робко спрашиваю я.

— Конечно! — моментально отвечает доктор. — Это даже нужно.

— А почему вы раньше не сказали об этом? — спрашиваю я.

— Так вы же не спросили, — удивляется врач.

Вечером жена мне говорит по телефону, что Аню поместили в палату, в которую кто-то из медперсонала приводит на день свою дочь, как в детсад. Это была очень шустрая девочка, которая лазала по койкам. Раскачивалась на капельнице, забиралась на Аню.

Аня была не только очень слаба, но и привязана к койке, ей капали лекарство и привязывали руки, чтобы она их не сгибала.

Еду Ане приносили в палату, оставляли и через некоторое время убирали. Иногда ее кормили, но чаще она оставалась голодной, так как была привязана и не могла поесть. За эти дни Аня совсем ослабела и даже не могла стоять на ногах, когда Валентину пустили к ней. Маме пришлось спать на стульях в ногах у дочери.

Врачи решают переводить Аню в детскую больницу, завотделением детской больницы преспокойно поясняет мне: «Взять ребенка не могу — мест нет».

На следующий день предлагают везти ребенка в онкогематологическое отделение Хабаровской детской краевой больницы.

Но там сказали, что ребенок им не нужен, им нужны анализы, если по анализам ребенок окажется их, то ее возьмут. Круг замкнулся.

Аню перевозят в детскую больницу, но там решают отсрочить забор костного мозга на три дня, впереди выходные. Ее помещают в палату, где две девочки, включив на полную мощность радио, прыгают через кровати, пыль до потолка, у ребенка температура 39.

Валя сказала врачу, что ребенок тяжелобольной, ей тяжело в общей палате.

— Тяжелобольные в реанимации! — отрезал врач.

Кто-то подсказал, что есть платная палата, я принес деньги. Нас заверили: «За девочкой будет индивидуальный уход».

Мать с больной дочерью оставить категорически не разрешили: дескать, у нее нет разрешения заведующего отделением.

Утром следующего дня мы в больнице. Вид дочери ужасный.

— Я всю ночь не спала, — рассказывает Аня. — Вечером ко мне в палату завалились три тетки, одна из них уборщица. Они легли и всю ночь храпели, я не могла спать.

Через несколько дней из Хабаровска пришел ответ, что Аня их больная и ее нужно срочно везти к ним. Завотделением детской больницы сказал, что девочку никуда не надо везти, потому что… она все равно умрет. Ошеломленная таким заявлением, Валя долго металась и ничего не могла сообразить. Когда Аню уложили в машину, то напутственными словами завотделением было буквально:

— На полдороге девочка все равно умрет…

«Люди без надежды будут жить...»

…Во втором часу ночи, когда Аню повезли в отделение хабаровской больницы, мама Валя задержалась, оформляя документы. Переобуваясь в отделении, Валя отметила, что кто-то в халатике переминается около нее на худющих ногах. Подняв взгляд, она увидела желтолицую старушонку — свою девочку-дочь.

В больнице Биробиджана Аня все время лежала, и эти изменения были вроде незаметны. Ужас, что стало с дочкой в эти страшные дни.

В боксе Аню подключили к кислороду, дали жаропонижающие, ввели антибиотики и массу других лекарств. На утро было видно, что жар прошел, Аня счастливая прижимается к матери.

— Мамочка, спасибо, что ты была со мной. Когда я вырасту, стану известным поэтом, заработаю много денег и тебе в центре города поставлю памятник.

Аню, как тяжелобольную, положили с мамой в отдельную палату.

Людмила Александровна — опытный лечащий врач, сразу полюбилась Ане. Если кто-то называл ее «врачихой», дочка кидалась в защиту: «Она хорошая!»

Потом, когда дочке стало немного полегче, завотделением Е. стала выгонять Валю из больницы, мотивируя это тем, что девочка большая и сама себя может обслужить. Ей было безразлично, какую травму она наносит ребенку, лишая ее общения с любимой и очень нужной мамой.

Об отношении медперсонала к родителям больных детей мне «популярно» поведала пьяная психолог, дежурившая в отделении в праздники:

— Для нас, врачей, вы все, родители, — мразь. Тьфу! Дети совсем другое, —разглагольствовала не очень трезвая женщина.

Аня написала стихотворение о заведующей онкогематологией и просила меня: «Папа, ты его никому не показывай, а то меня выгонят из больницы…»

У Ани стал повышаться сахар в крови, поставили диагноз «диабет». Строгая диета. После очередного высокого анализа завотделением забегает в палату и орет: «Зачем ты ела мороженое и яблоко?»

Да не ела Аня ничего. Она уже забыла вкус мороженого и яблока. Просто хотела сорвать зло на ребенке, который не может ей никак ответить, заставить его переживать и плакать — это было излюбленное действо завотделением.

Ане очень тяжело после каждой процедуры химиотерапии — она лежит пластом, мама не отходит от нее ни на шаг. Поздний вечер. Аня тяжело спит на спине, вдруг рвота фонтаном.

Входит недовольный дежурный врач, приводит Аню в чувство.

— Быстро убери палату, — приказывает маме Вале. Та меняет простыни, моет полы.

Снова входит доктор, оглядывает палату:

— Убирайся отсюда вон, чтобы духу твоего не было.

Валя плачет, пытается объяснить, что сейчас поздно, транспорт уже не ходит, куда ей ехать…

Все же Валентина одевается и уходит — врач не умолим… Идти ей некуда, она спустилась в подвал и остаток ночи провела там.

Валю стали все чаще выгонять из больницы. Поясняли врачи свои действия так: Аня уже не тяжелобольная. Еще выгоняли ее для острастки молодых мам, которые пили и дрались в отделении, но их детям не было еще пяти лет. Медперсонал называл Валю пренебрежительно — «старуха». Дочка сильно переживала по этому поводу, и советовала Вале уехать домой.

— Мне жутко видеть, как они издеваются над тобой, — говорила девочка.

Аня оставалась ребенком. Она любила рисовать, играть в шахматы, писать стихи. Врач Сергей Николаевич во время дежурства любил «развлекаться»: выгребая содержимое из Аниной тумбочки, разбрасывал все по полу и подоконнику.

Затем он звал сестру-хозяйку (горластую и злую женщину): «Смотри, какой у Синяковой бардак». Та с воплями набрасывалась на Аню и маму, сметая все, как ураган.

Эти врачебные развлечения тяжело сказывались на психике больной девочки, маме приходилось ее подолгу успокаивать. Аня искренне уверовала в торжество зла:

«Почему на свете  

Слякоть, дождь и ветер?

Почему так многим не везет?

Почему, ответьте, счастье нам не светит?

Оттого, что зло вперед идет.

А добра немного, в ад ему дорога,

Зло никто не сможет победить.

И добро растает,

От борьбы устанет,

Люди без надежды будут жить…» — написала она тогда эти строки…

Прощай навсегда

После реанимации мысли о безысходности стали все чаще посещать Аню, порой она говорила Вале: «Как мне это все надоело, у меня нет сил». И лежала без движения. Мама прочла ей статью о Караченцове, как он превозмогал свою болезнь.

У Ани все болит, вздут живот, приподнять или поддержать дочку невозможно, она кричит от боли. Она пьет только с ложечки и ничего не ест уже девять дней. Обе руки с живота уже не на миг не убирает. Сделали УЗИ и сказали, что у Ани скопление жидкости в животе.

Однажды утром Аня проснулась и сказала Вале: «Я почему-то чувствую, что мои мучения сегодня закончатся и мы уедим далеко-далеко…»

Дочке страшно, она сказала:

— Мама, я не должна у… — она замолчала, не смогла продолжить это ужасное слово. — А если… — Аня опять запнулась на этом страшном слове, помолчала, собрала силы и продолжила: — Возьмите с собой в Благовещенск компьютер, и не оставляйте Женю (брата.— прим. А.Я.)

Хирурги сказали, что Ане необходима операция, но девочка очень слаба и может не выдержать наркоза. За окном палаты страшный ветер остервенело рвал макушки деревьев и остервенело сдирал листву. Макушки деревьев хороводились и метались со стороны в сторону, готовые отломиться в любую секунду. Природа переживала, вместе с родителями, переживала перед предстоящей операцией…

Каталку увозят в операционную, я улыбаюсь Ане и машу ей рукой: «Не вешай нос. Все будет хорошо».

Она в ответ улыбается и машет мне рукой. Мы обмениваемся воздушными поцелуями. Двери операционной закрываются.

Мы с Валей спускаемся и тихо сидим в палате. Ждем результатов операции.

За окном до жути тихо, деревья и листва неподвижны. Все замерло...

…В двадцать часов дежурный врач сообщает нам, что операция прошла успешно. Вырезали полметра кишок вместе с аппендицитом, под печенью кишки были сварены и перфорированы. Остальной кишечник совсем не поврежден.

…В двадцать два часа звонит телефон. Аня умерла…

Хирург сказал, что Аня закашлялась и у нее лопнула аорта. Кровь била струей, пока не остановилось сердце. Все кончилось очень быстро…

Я говорю Вале, что хочу Аню похоронить в Благовещенске, там у меня много родных, а в Биробиджане нет никого.

Валя ответила, что она тоже думала о Благовещенске, это любимый город Ани.

Вечером Аню укладываем в гроб. Она красивая и спокойная. Милая и прекрасная наша девочка.  

Наша несостоявшаяся мечта…

Наша несбывшаяся надежда…

Я креплюсь — надо же кому-то соображать здраво (я наплачусь позже, когда буду писать, вспоминать все, что запомнил о своей любимой доченьке).

Вот и сбылось еще одно предсказание нашей девочки — все мучения ее закончились, и мы едим далеко-далеко….

Ритуальный зал в Благовещенске. Аня после длительной поездки выглядит осунувшийся, но все такой же красивой.

Вот и ничего у нее не болит, и она далеко-далеко от всех болезней и нас…

Крокодил Кроша навсегда лег в гроб к ногам своей повелительницы.

Последние прикосновения к твоему и уже не к твоему, доченька, телу.

Последние поцелуи.

Прощай, милая.

Прощай навсегда.