См. Ч.1. Поиски истины

Ч.2. Дальневосточная республика

Ч.3. «Тряпицын был борцом за власть Советов...»

Ч.4. Вариант биографии

Ч.5. Амурский поход

Ч.6. Клостер-кампское сидение

Ч.7. Николаевская страда, Китайская Цусима Амурского разлива

Ч. 8. «Штурмовые ночи Спасска, Николаевские дни»

Ч. 9. Николаевск-на-Амуре в Гражданскую войну

Ч. 10. Николаевский инцидент

Ч. 11. Пропуск слова «Социалистическая»

Ч. 12. Антибуферная политика

Ч. 13. Заговор против Тряпицына

Ч. 14. Агония «Николаевской коммуны»

Ч. 15. Уничтоженный город

Ч. 16. Керби. Амгуньский террор и бандитизм

Ч. 17. Промежуточный этап эвакуации - Кербинские золотые прииски

Ч. 18. Мятеж

Ч. 19. Арест Тряпицына и захват Керби

Ч. 20. Суд 103-х

Керби. Поздний вечер 9 июля 1920 года. Солнце недавно скрылось за горизонт и сумерки, неспешно двигаясь, шаг за шагом своими серыми тенями заполняют окрестности. Воды Амгуни, кое-где окрашенные закатом в зловещий пурпурный цвет, лёгкими всплесками накатываются на песчаный берег.

 

От реки поднимается лёгкий, похожий на смертный саван, белёсый туман. Он струится по открытой местности и зловеще клубясь, стелется по околице посёлка Керби. В тёплом, не успевшим остыть от дневной июльской жары воздухе, витает какое-то незримое напряжение. Несмотря на поздний час, привыкшие пораньше ложиться люди, не спят.

 

То там, то здесь вдоль берега видны группы бывших беженцев из Николаевска-на-Амуре, местных жителей, партизан. В их поведении просматриваются различные, еле сдерживаемые эмоции. Мужики нервно затягиваются махорочным дымом, цигарки красными звёздочками, то тут, то там вспыхивают в быстро надвигающейся темноте.

 

Ребятишки пугливо жмутся к матерям, в глазах которых разлилось какое-то неясное ожидание, пугающее своей безысходностью. Все ждут, когда из трюма пришвартованной у берега баржи, выведут приговоренных к смертной казни.

 

Вокруг усиленные караулы, к самой барже, где находятся арестованные, никого не подпускают. Одиннадцать часов вечера. На берег, в окружении своих соратников, пришел председатель временного военно-революционного штаба И. Андреев.

 

Тут же, находятся члены президиума «суда 103-х» П. Воробьев, С. Жемайтис, С. Слепак, А.Овчинников, С. Птицын и другие.

 

На барже зловеще скрипнула железная дверь трюма, по реке прокатилось зловещее эхо. Неясно слышится какая-то команда.

 

Из трюма на палубу стали выводить осужденных. Стоило последнему ступить на деревянный настил, как дверь с лязгом быстро захлопнули. На палубе, в плотном окружении вооружённых людей, ненадолго застыли семь фигур. Едва успев ощутить дыхание ночи, они, подгоняемые конвоирами, зашагали к сходням.

 

Первым на трап, под охраной, вступил теперь уже бывший командующий партизанской Красной армии Николаевского фронта анархист-индивидуалист Яков Тряпицын.

 

Без головного убора, с высоко поднятой головой, в холщевой белой рубашке навыпуск, поверх которой накинута кожаная куртка, закованный в кандальные цепи, он медленно шел по скрипящему трапу, припадая на раненную ногу.

 

Следом за ним, нежно прижимая левую руку к слегка округлившимуся животу, (она была на четвёртом месяце беременности) спускалась, поскрипывая хромовыми сапогами, бывший начальник штаба партизанской Красной армии максималистка Нина Лебедева. Она выглядела сильно изменившейся, осунувшейся. Чёрное шерстяное платье, придающее её облику скорбный вид, подчёркивало ввалившиеся глаза с тёмными кругами.

 

Затем на берег сошли другие осужденные - Ефим Сасов-Беспощадный, Иван Оцевилли-Павлуцкий, Макар Харьковский, Иосиф Трубчанинов-Кручёный. Замыкал шествие бывший председатель Сахалинского областного Совета коммунист Федор Железин. Он грустно и виновато улыбался.

 

Когда все семь приговоренных к смертной казни оказались на берегу, конвоиры начали их построение для последнего похода по земле.

 

Первым встал, как и положено командующему - пусть и бывшему, закованный в кандалы Тряпицын. Рядом с ним боевая подруга и жена - Нина Лебедева. За ними попарно расположились все остальные. Группу тут же окружили кольцом вооружённые охранники, для верности опутали длинными верёвками и она начала свой *Via combusta (лат.) - сожжённый путь.

 

Вокруг плотного оцепления сразу образовалась толпа из беженцев, партизан, местных жителей.

 

Послышался глухой ропот. Люди пытались выбраться на дорогу, партизаны оцепления с трудом сдерживали эту массу. Крики, ругань. По мере приближения арестованных шум толпы становился всё тише.

 

Народ вел себя сдержанно, только изредка слышались проклятия в адрес смертников. Тряпицын услышал, как откуда-то сбоку донеслось: «Ну, что, хромой царёк - докоцался? Теперяча и тебя шлёпнем, сволочь».

 

На всём пути следования от баржи почти до места казни - сплошной людской коридор. Участники тех событий, конвоиры в своих воспоминаниях рассказывают, что во время движения Тряпицын и Лебедева достаточно громко переговаривались. Яков пытался успокоить Нину и своим поведением старался вернуть ей уверенность и надежду.

 

«Яшенька, неужели нас действительно хотят расстрелять?»

«Ну, что ты, Нина. Посмотри вокруг. Разве в такую прекрасную ночь расстреливают? Ты не волнуйся, все будет хорошо. Это просто демонстрация».

 

Шли не быстро, но всякий путь рано или поздно заканчивается. На окраине села, рядом с телеграфной станцией, конвой остановился.

 

Два взвода, вызванных в оцепление на границу населённого пункта, оттеснили любопытных к околице, подальше от вырытой ямы. Приговорённых подвели к яме-могиле и поставили в ряд.

 

Позади чернела тайга. Её чистый, хвойный запах заставлял глубоко дышать, вызывая непреодолимое желание жизни. На ясном небе сияла полная луна, серебряный свет от которой освещал всё вокруг.

 

Несколько человек подошли к осуждённым, и один из них, заместитель председателя народного суда Пётр Воробьёв, достал из планшета лист бумаги. Кто-то встал рядом, услужливо поднёся зажжённый фонарь. Воробьёв сбиваясь и запинаясь, стал зачитывать приговор.

 

Голос его хорошо слышен вокруг: «За содеянные преступления, постоянно подрывающие доверие к коммунистическому строю, могущие нанести удар авторитету Советской власти, подвергнуть смертной казни...»

 

Осуждённые, до этого тихо переговаривающиеся между собой, слушали его молча. Тряпицын не питал иллюзий на свой счёт - сам вынося смертные приговоры, случалось и собственноручно, он знал как всё происходит - революция и торжество справедливости, не могут обойтись без жертв, поэтому его совершенно не интересовала протокольная часть.

 

Никак не реагируя на зачитываемый Воробьёвым приговор и пропуская слова между ушей, Тряпицын вглядывался в лица партизан, многих из которых знал лично. Лунный свет, изменил лица боевых товарищей до неузнаваемости, предав их чертам мертвенную бледность - словно встали из дощатых гробов, похороненные в Николаевском сквере, павшие в жестоком бою с японцами.

 

Яков молча смотрел на эти призрачные фигуры, стараясь угадать их мысли и достучаться до их совести. Ведь когда-то они верили ему и были готовы идти за ним в огонь и воду, теперь же встретившись с его взглядом, стыдливо отводили глаза, некоторые злорадно улыбались.

 

Зная, что обречён, он всё-таки, как любой человек, на что-то надеялся в душе.

 

Но именно в этих лицах он прочёл свой смертный приговор. Не в силах больше молчать Тряпицын с сожалением, громко произнёс: «Вёл я вас, а до конца довести не дали».

 

Его грубо оборвали, не дав договорить. Что ж, ладно. Умереть не страшно. Страшно другое - столько жертв, неужели всё в пустую? Не поверили, гады! Надо было не сюсюкаться с ними. Эти только силу уважают. Накатила ярость. Зло посмотрев в небо, он вдруг ощутил умиротворение, и понял, что не прав. Через мгновение гнев улетучился и ему на смену пришло спокойствие неизбежности. Вернувшееся чувство реальности подсказало - Нина!

 

Яков резко к ней повернулся. Её милые, голубые глаза расширились от страха, а в его переполненное эмоциями сознание, словно раскат грома, грохотом обрушились слова: «...подвергнуть смертной казни».

 

Нина вздрогнула, её плечи опустились, на лбу проступили капельки пота. Г лаза предательски заблестели и на ресницах повисли бусинки слёз. Тряпицын что-то сказал, чтобы успокоить, но понял - не слышит. Хотел обнять, но мешали чёртовы цепи. Вокруг засуетилась людская масса - палачи, жертвы. Скорее! Время!

 

Командир взвода конвоя Приходько резко командует: «Конвой, отойти в сторону!» Бухая сапогами и тяжёлыми башмаками по осевшей придорожной пыли, охрана спешно уходит прочь. Ей на смену, напротив приговоренных, уже расположился шеренгой взвод бывших артиллеристов, под командой ротного Есипова.

 

Именно Якову Сергеевичу Есипову, как проверенному товарищу, который не дрогнет в последнюю минуту, что им неоднократно доказывалось, например, при взятии крепости Чныррах, доверили мятежники руководить расстрелом и привести приговор в исполнение. И не ошиблись.

 

Стальным голосом он спокойно командует: «Взвод» - цепочка военных напряглась, руки судорожно впились в винтовки. «Приготовиться» - зловеще лязгнули затворы. Винтовки, взметнувшись, нацелились в потенциальные жертвы.

 

Расстрельная команда замерла. Возникла пауза. Среди приговорённых послышался ропот. Фёдор Железин - председатель Сахалинского облисполкома не выдержал и срывающимся голосом закричал: «Стреляйте! Но помните, что за нами придёт мировой пролетариат и он сметёт Вас!» Что-то пытается крикнуть Иван Оцивелли-Павлуцкий. Слышится. «Да здравствует мировая революция! Да здравствует Советская власть!..»

 

Есипов, как будто ища совета, неуловимо с кем-то переглянулся. Зло разносится команда: «Пли-и!». Ночную тишь июльского лета разорвал недружный залп, два или три выстрела запоздали. Крик Железина оборвался. Пули, терзая плоть, нашли свои жертвы, тёмные фигуры приговорённых, хорошо различимые в лунном свете, нелепо попадали.

 

За околицей, среди сгрудившихся жителей и цепочки сдерживающих их партизан, прокатился гул. Заголосила баба, ей вторила другая, раздался детский плач и тут же надрывно залаяли собаки.

 

Яков Есипов вслушался - среди расстрелянных доносились как-будто бы какие-то неясные голоса, стоны, кто-то натужно хрипел. Взмахнув зажатым в руке, наганом в сторону помощника начальника гарнизона Керби Приходько, как бы приглашая того следовать за собой, он зашагал к месту казни.

 

Последний, ловко вытащив свой револьвер из кобуры, быстро поспешил за ним. Тщательно осмотрев поверженные тела бывших партизанских командиров, они добили ещё живых контрольными выстрелами в голову.

 

Последнее, что видел Яков Тряпицын в этом мире - воронёный ствол, хищно смотревший в его глаза.

 

Чёрный ворон, чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной?..

Чую, смерть моя подходит,

Чёрный ворон, весь я твой.

* * *

 

Очевидец казни Науменко-Наумов отмечал: «Тряпицын до конца, до последней секунды вел себя стойко, не выказывая слабости, Лебедева и другие были тряпками. Когда был дан залп по осужденным, то все упали, Тряпицын лёжа, раненый обратился к Нине, сказав: - Нина, ты жива? - и получив утвердительный ответ, добавил: - Мне только тебя и жалко. Остальные пропадай пропадом... После этого подошел командующий карательным отрядом и выстрелом каждому в висок из револьвера покончил с преступниками.»

 

Картину расстрела дополняет воспоминание бывшего партизана Ивана Константиновича Латышева. «Когда происходила казнь Тряпицына и его сообщников, я в составе взводного караула стоял на границе поселка и места казни, не допуская туда прохода посторонних. Казнь проходила светлым июльским вечером в 12-ом часу... После первого залпа полуроты Есипова те, кто был не убит, достреливались единичными выстрелами при проверке комиссии, которая была там. Тряпицына, Лебедеву и еще кого- то пристрелили уже раненых и лежащих на земле. Похоронили их на другой день в обед, а до этого времени народ свободно ходил на место казни. При расстреле второй группы я в наряде уже не был, а готовился с отрядом в поездку за золотом, которое Тряпицын отправил на Софийский прииск...»

 

Так, 9 июля 1920 года, ближе к полуночи, в дальневосточном селе Керби завершилось очередное трагическое событие, которыми в изобилии переполнены страницы гражданской войны в России. Убитые, им уже было всё равно, под охраной особого поста остались лежать на краю вырытой ямы до следующего дня.

 

Похоронили расстрелянных спустя день, когда все жители и желающие смогли лично убедиться, что приговор в отношении Тряпицына и «злодеев», терроризировавших мирное население и виновных в гибели нескольких тысяч мирных жителей, в сожжении их родного Николаевска, приведён в исполнение.

 

Житель Керби Мамоненко И.Д. констатировал: «Бабы вымещали теперь всю ненависть к ней тем, что раздели её тело до нага и забросали грязью и песком..». Очевидец вспоминает: «.в грязном от близости человеческого жилья кустарнике...на краю убогого селения Керби, под могильной насыпью, связанные верёвками, закованные в якорные цепи нашли свой последний приют анархисты, максималисты и коммунисты Тряпицын, Лебедева, Железин, Оцевилли-Павлуцкий, Трубчанинов, Сасов и Харьковский. Если бы не крошечный простой крест, каких много на убогих погостах сирот-бедняков, воздвигнутый неизвестной наивной чистой душой, то и в ум не пришло бы, что тут, в яму для нечистот, истерзанные, обагрённые кровью, оплёванные и проклятые свалены люди.».

 

Из протокола следственной комиссии от 17 июля 1920 г: «Зовут меня Сю-Хай-Сан, живу в России, православное имя Александр Цыганов... Когда арестовали Тряпицына, я был в Керби. Тряпицын шибко плохо делал, хотел народ убивать, а сам бежать. Когда народ узнал это, то Андреев пришёл из Сергиево-Михайловского и арестовал его. Расстреляли 7 человек: Тряпицына, его бабу и ещё пять, которых не знаю. Я сам видел трупы: у Тряпицына три раны: в висок, грудь и живот, а у Нины две: в грудь и правый бок. Перебито николаевских жителей много, детей бросали в воду, одну девочку лет 12-13, я сам видел, у неё срублено полголовы. Труп её приносили, показывали Тряпицыну, он говорит: «я не знаю, это не я». Андреев тоже хочет вести всех в Благовещенск, у меня здесь семья и я не хочу идти и потому убежал. Прочитано неграмотный».

 

Как видно из протокола - пиар-акция с несчастной девочкой сделала своё дело, и все слухи по поводу безвинно убиённых обрели под собой почву и народ поверил в виновность Тряпицына, на которого заговорщики усиленно и пытались всё списать, даже свои грехи.

* * *

Креста на месте расстрела и «захоронения» Тряпицына и его товарищей давным- давно нет. Ставить на могиле двадцати трех расстрелянных какой-либо знак власти не разрешали категорически. За долгие годы чего только не возникало на этом месте, когда- то оно находилось на окраине села, а затем попало в зону застройки, посему жители то картошку посадят, то огород разобьют, а то и вовсе какой-то мужик-собственник участка по незнанию соорудил на могиле героев... туалет, но, узнав о своей оплошности, тем не менее, оставил туалет на месте.

 

В связи с этим, говорят люди, в посёлок прибыл директор Хабаровского краеведческого музея и известный на Дальнем Востоке писатель-натуралист Всеволод Петрович Сысоев.

 

Он объяснил мужику ситуацию и полушёпотом приказал туалет - убрать.

 

Полушёпотом потому, что в посёлке жили два «стукача» КГБ: секретарь райисполкома и её муж - заведующий орготделом тамошнего райкома КПСС, которые, не медля, сообщали, куда надо, обо всех посторонних, интересующихся местонахождением «захоронения» и его состоянием.

 

Он знал об этом от проводившего с ним профилактическую «беседу» работника КГБ любезно сообщившего ему их имена и должности.

 

Кстати, говорят, что тело Якова Ивановича Тряпицына, также загадочно исчезло спустя какое-то время после погребения. Ходят слухи, что останки Якова Тряпицына и Нины Лебедевой перезахоронены в середине прошлого века, но по сей день никто точно не знает, где находится их последний приют. Очевидцев тех событий давно нет в живых. Остались только обрывочные воспоминания. Указываются разные места.

* * *

Удачное устранение основных фигурантов, придало мятежникам сил. Жажда крови требовала новые жертвы. На второй день судили еще 10 человек, теперь особенно не торопились. После судебного разбирательства их тоже приговорили к расстрелу.

 

Из книги воспоминаний партизана Птицына С.С. «Николаевск в 20-х»: «На следующий день суд продолжался, судили вторую группу арестованных по делу Тряпицына, менее важных по занимаемым ими должностям, а кроме того, лиц, исполнявших обязанности палачей и экзекуторов. В следующей группе были разобраны дела Г орелова, Амурова, Гракова, Деда Пономарева, Ведьманова, Яхонтова, Дубицкого, Волкова, провокаторов Молодцова и Константинова, убийц Будрина и Мизина - Козодаева и Подопригора. Обвинение всем этим лицам предъявлялось в пособничестве Тряпицыну, а также в хулиганстве, насилиях, порках и убийствах. Разбирательство этих дел заняло дня три, и после разбора был вынесен приговор: расстрелять Горелова, Молодцова, Константинова, Козицына (бывший член ЧК, связанный с делом Переваловых), Г ракова, Амурова, его брата Козодаева и Волкова; остальных обвиняемых - Деда Пономарева, Ведьманова, Яхонтова и Дубицкого - к заключению на 2 года».

 

Поскольку некоторые члены «Суда 103-х» уклонялись от участия в судейском спектакле, то пришлось набирать новых. Чуть позднее, 13 июля, были осуждены очередные заподозренные в «тряпицынщине».

 

В рядах партизан появилось недовольство. В суд стали поступать заявления от коллективов, родственников, знакомых о помиловании арестованных.

 

Для успокоения масс и чтобы не перегнуть палку, суд перестал выносить «расстрельные» решения, тем более, что основная масса арестованных, представляющая опасность для мятежников, уже была уничтожена. Поэтому в приговорах смертную казнь стали заменять на различные срока наказания с отбытием в тюрьмах Благовещенска. Такие решения были вынесены более чем 60 партизанам, в том числе Борису Дылдину - председателю ревтрибунала г. Николаевска-на-Амуре, Ефграфу Беляеву - председателю ВЧК, Павлу Виноградову - члену ВЧК Николаевска и председателю ВЧК с. Керби, Степану Пономареву - комиссару продовольствия Сахалинского облисполкома, Федору Павличенко и Сергею Стрельцову-Курбатову - бывшим командирам отрядов. Эту группу сразу же отправили, от греха подальше, под конвоем в Благовещенск.

 

 

Суд 103-х закончил свою работу и потрудился на славу! Подведём итоги судилища: всего к суду привлекли, аж, 133 человека, из них 23 расстреляли, 33 - осудили к тюремному заключению, 50 - освободили, а 27 дел так и не было рассмотрено - стали не актуальны. А теперь проанализируем, кто был расстрелян и их партийную принадлежность.

 

Первые 7 расстрелянных: командующий Красной Армии Охотского фронта Я.И. Тряпицын (анархист), начальник штаба армии Н.М. Лебедева (эсерка- максималистка), председатель Сахалинского областного исполкома Советов Федор Васильевич Железин (большевик, к которому у партизан-сахалинцев было много претензий за стремление навести порядок в их полу уголовной вольнице), командующий Амгуно-Тырским фронтом Ефим Варфоломеевич Сасов-Беспощадный (большевик), командир партизанского отряда и комиссар труда областного исполкома Иван Кирьянович Оцевилли-Павлуцкий (анархист), начальник снабжения армии Макар Михайлович Харьковский (большевик), член Чрезвычайной следственной комиссии Иосиф Сидорович Трубчанинов-Крученый (беспартийный).

 

В последующие дни по приговору суда расстреляли командиров полков и отдельных отрядов, работников Советской власти и просто стоявших близко к Тряпицыну, а также тех, кто занимался бандитизмом с провокатором Биценко: Б.В. Амуров-Козадаев, Ф.В. Козадаев, М.С. Подопригоров, М.Е. Морозов, Ф.И. Горелов, А.Л. Фаинберг, А.С. Козицин, А.И. Иванов, А.И. Волков-Соколов, И.Д. Куликов-Федоров, Г.Н. Константинов, К.И. Молодцов, И.Г. Живный, В.Н. Буря, Л.В. Граков, В. Лобастов. Расстрел адъютанта Биценко Абрама Леонтьевича Фаинберга и его соратников В.Н. Бури, В. Лобастова, И.Г. Живного в данной ситуации создавал иллюзию справедливости и правомерности расстрелов. Итого расстреляны 23 руководящих работника нижнеамурской партизанской армии.

 

Из них 12 большевиков, 8 беспартийных, 2 анархиста, одна эсерка-максималистка. Некоторым, таких единицы, удалось избежать суда.

 

Например, Илья Пак начальник штаба корейского отряда, несмотря на то, что пользовался расположением Тряпицына, владел русским языком и в силу этого решал все вопросы взаимоотношений штаба и отряда, вообще не был привлечен к ответственности и даже более, после суда над Тряпицыным он был выдвинут в члены вновь организованного революционного штаба.

 

Здесь сказалось то, что мятежники прекрасно понимали - главное устранить командира отряда Ефима Сасова, а корейцы сами по себе угрозы не представляют, их всегда можно направить в нужное русло.

 

Для этой цели вместо казнённого, командиром корейского отряда был назначен т. Леодорский, которого вскоре заменил, отличившийся при аресте Тряпицына, Василий Пак. Избрали и нового начштаба - Иннокентия Ким.

 

Итак, с жертвами, попавшими в жернова кербинского правосудия, разобрались. Теперь посмотрим, на тех, кого кукловоды поставили изображать Фемиду в красочно-жестоком маскараде? Остановимся на двух фигурах, руководящих сим действом. Просим любить и жаловать - первый председатель суда Антон Захарович Овчинников, возраст 20 лет, пришёл в марте с группой около 70 человек с острова Сахалин и стал командиром роты той самой «сахалы», которая прославилась грабежами и убийствами в Николаевске.

 

В 1918 г., с первых дней мятежа Чехословацкого корпуса, вступил солдатом-добровольцем в 1-й русско-чехословацкий добровольческий полк белой армии. Когда понял, что колчаковская власть весьма непрочна, дезертировал и сбежал на Сахалин, где служил в милиции в одной из волостей. При свержении колчаковской власти примкнул к противникам белогвардейцев, что привело его в Николаевск.

 

По родословной его определяют, как сына служителя религиозного христианского культа, имеющего помещичьи корни. После первых заседаний, несмотря на то, что он приговорил Тряпицына и др. к расстрелу, Овчинникову не доверяли и ему на смену поставили любимца баптистов Николаевска, по совместительству заместители председателя суда - П.Я. Воробьёва. Воробьев служил в белой милиции на Кербинских приисках и был родственником расстрелянного в Николаевске богача- белогвардейца Чемерзева, но умудрился во время переметнуться на сторону красных партизан.

 

Напомним, главные действующие лица заговора - Андреев и Леодорский тоже из бывших белых. В трудах А. Гутмана имеются упоминания об А.Н. Леодорском, которые позволяют усомниться в праведности последнего: «Я сам видел, как издевались над трупами офицеров: Слёзкина, фон дер Лаунца и Андреева, застреленного партизанами в спину, - ругались матерно, топтали ногами, рубили шашками, кололи штыками. Особенно отличился некий Леодорский, один из командиров, убивший впоследствии нотариуса Козлова и старуху Войнерман» (Гутманъ А.Я. Гибель Николаевска, Русскш экономистъ, Берлинъ, 1924, стр.199). «Не ограничиваясь избиениями арестованных, партизаны врывались в дома мирных жителей и убивали их, так, например, они вывели из дома на конюшню жену рыбопромышленника, еврейку, старуху Вейнерман и тут же её расстреляли. Нотариуса Козлова взяли из квартиры под предлогом ареста, увели на конюшню Райцына и там расстреляли, сняв с него верхнее платье. Сестру золотопромышленника Аккермана... вывели во двор и там убили. Все эти кошмарные убийства проводились под командой партизана Леодорского» (Гутманъ А.Я. Гибель Николаевска, Русскш экономистъ, Берлинъ, 1924, стр. 52).

 

Вспомним и убитого Дылдиным, сеявшего вокруг смерть, ещё одного тщательно законспирируемого белогвардейца - Биценко, который внёс раскол среди партизан, умело стравив большевиков и анархистов. Невольно напрашивается мысль, а ведь не случайно Биценко не выдал Андреева, когда сдал Будрина и компанию, и останься он в живых, были бы они заодно.

 

Так что мы имеем в конечном итоге? О каком разгроме «анархической диктатуры Тряпицына» ведётся речь? На лицо лишь одно - бывшие белогвардейцы по суду расстреляли большевиков больше, чем было расстреляно по всем приговорам Чрезвычайной следственной комиссии Красной Армии Нижнего Амура, что ставилось в вину, как раз Тряпицыну. Как говориться, без комментариев. Торжество контрреволюции на лицо!

 

Для оправдания своих действий в глазах общественности, заговорщики выпустили прокламации, в которых, в частности, говорилось:

«Кучка авантюристов во главе с Тряпицыным... прикрываясь громкими, красиво звучащими лозунгами, захватила власть в свои руки и, заботясь якобы о благах народа, расстреливала без суда и следствия направо и налево, правых и виноватых, довела наконец до того, что это-то так усердно опекаемый народ до того был терроризирован, до того напуган, что каждый из нас не мог с уверенностью сказать, будет ли он завтра жив. Подводя всех под категорию белых, опричники Тряпицына растерзывали старых, испытанных партизан, расстреливали женщин и детей, до грудных включительно. И хотя бы расстреливали, а то кололи штыками и разбивали черепа обухами, а грудных и младого возраста детей разрывали пополам и бросали в реку, женщин и детей поначалу обесчещивали, а затем уже, по их характерному выражению: «Коцали»...» (из «Воззвания временного военно-революционного штаба прифронтовой полосы», 1920 г.).

 

Помимо поддержания своего имиджа в среде народа, что для опытного манипулятора Андреева не составляло труда, необходимо было оправдаться в своих действиях перед местными Советскими властями и заручиться их поддержкой. Здесь у него тоже проблем не возникло.

 

Зная, что своим строптивым поведением и несговорчивостью по поводу пресловутого «буфера», опальный командир сыскал себе много недоброжелателей и врагов, он после расправы над Тряпицыным, как новый командир, оперативно послал письмо в большевистский областной исполнительный комитет в Благовещенске, в котором выставил произошедшую ситуацию в выгодном для себя свете.

 

Указывая на то, что Тряпицын и его окружение были наказаны за многочисленные злодеяния, Андреев скромно умолчав о том, что этому предшествовало не выполнение приказа с его стороны и открытый мятеж. В это время во Владивостоке 10-11 июля 1920 года проходила Приморская Областная Конференция ВКП (б), на ней прозвучала политическая оценка событий в низовьях Амура.

 

В резолюции конференции от 11.07.1920 г говорилось:

1. Партизан Тряпицын и Нина Лебедева, не являясь представителями Сов. власти в Николаевске-на-Амуре,

2. Все действия, в то же время, они осуществляли именем Сов. власти;

3. Они сознательно шли всё время против основных указаний центральной Сов. власти,

4. Действия их преследовали исключительно цели, удовлетворяющие личные интересы честолюбия и власти;

5. Действия их в результате могли вызвать возбуждение против сов. власти в самых широких народных массах, как русских, так и международных;

6. Эти действия падают исключительно тяжёлым пятном - позором на саму идею Сов. власти,

7. По непосредственным распоряжениям этих лиц в числе убитых были члены ВКП, члены общественных и социалистических организаций, а так же женщины и дети.

 

Вот так, вообще не разбираясь в произошедшем, местные товарищи быстренько открестившись от всего, отомстили строптивому командиру за его антибуферную политику, зачислив его и верную подругу во враги Советской власти. Баба с возу - кобыле легче! Уж больно много проблем создал коммунистам опальный комфронта.

 

Напомним, Я.И. Тряпицын расстрелян поздно вечером 9 июля, а уже 11 июля за много километров во Владивостоке на основании скупых телеграмм всем всё ясно и он из жертвы превращён в подонка, на котором клейма ставить негде. Браво, товарищи - быстренько подсуетились! Как будто того только и ждали. Здесь одно из двух - либо попытка побыстрее списать всё на так, кстати, убитого смутьяна, либо заранее спланированная акция по устранению неугодной фигуры, как известно: «нет человека - нет проблем!».

 

Сергей Тимофеев,

Санкт-Петербург.

(Продолжение «Нижнеамурская голгофа. Поиски истины» следует)