«Весь день был какой-то суматошный: то туда, то сюда… И вдруг посередине этого марафона узнаю: скончался Борис Федосенко. Мой однокурсник. Мой коллега. Недели две назад он звонил мне, и был, в общем-то, в обычном настроении, на нездоровье не жаловался, мы говорили с ним об одной проблеме, которая его волновала. По своему обыкновению он стал заводиться, и я сказал: «Боря, спокойствие, только спокойствие!.. Ты что так разволновался?» Он ответил: «А как иначе?»
На первом курсе Дальневосточного госуниверситета, однако, он почти не был заметен. В жарких дебатах хранил молчание, в компаниях обычно занимал место в углу, ничем особенным не выделялся, разве что – глаза: они светились, обжигали, задевали неподкупностью взгляда, и всё время при нём был блокнотик, в который он что-то записывал. Как-то на каникулах мы ехали в одном купе в Хабаровск, Борис лежал на верхней полке с этим блокнотиком и что-то писал – медленно, будто под диктовку, сосредоточенно. Я полюбопытствовал, что он сочиняет. «Да так! – отмахнулся он. – Стихи пошли. И мысли всякие».
Не помню, чтобы его стихи где-то публиковались. Но, может, он и не хотел этого. Так бывает. А вот мысли… Хорошо бы найти те блокнотики! В том разговоре в поезде он сказал: «Самое интересное иногда как раз в записных книжках. В них то, о чём невозможно не написать. В газете ведь не всё напишешь…»
Да, в советских газетах о многом не дозволялось писать. Больше двадцати лет Борис проработал в краевой газете «Тихоокеанская звезда», до этого – в «Биробиджанской звезде» и «Сельской нови». Когда я жил на Камчатке, мы переписывались с ним. Читать его письма было трудно: у Бориса причудливый почерк, напоминающий клинопись, и буквально каждое слово поначалу приходилось расшифровывать, но потом я привык к нему, и, помню, в «Тихоокеанской звезде» машинистки даже звали меня, если требовалось что-то «расшифровать». Борис в это время был в какой-нибудь очередной командировке: сдавал материал на перепечатку и уезжал то на сев, то на сенокос, то на ферму… Он работал в агропромышленном отделе, и большинство его материалов шло в номер, что называется, с колёс.
Борис в чём-то был идеалистом: верил в возрождение нашего села. У меня такого оптимизма тогда не было, но сейчас понимаю, что он, в принципе, был прав. Лучшие его статьи – это идеи и страсти по деревне. Он жил ими. И ещё не мог жить без людей, которые, не смотря ни на что, поднимали сельское хозяйство. Он любил их, а они, надеюсь, - его. Иначе бы не приезжали специально к нему, не писали писем, не звонили. Он даже на всяких официальных и неофициальных заседаниях предпочитал сидеть не в ложе прессы, а в зале, среди народа – общался, брал информацию… И потому даже обычная информационная заметка отличалась от заметок, которые наспех строчили корреспонденты других изданий: Борис Ильич писал о том, что никто написать не мог. Потом на своем спецкурсе в университете я назову этот метод «Принципом Федосенко».
Последнюю его статью мы очень ждали. «Утром сдам, - пообещал Борис. – Нужно ещё кое-что обдумать». На работу к 9.00 он не пришёл, что было удивительно и как-то непохоже на него. Но он позвонил: «Коля, мне скорую вызвали… Что-то сердце прихватило. Материал потом допишу…»
Не дописал. Инсульт не прошёл бесследно. Борис восстанавливался долго, мучительно. Но всё-таки была надежда, что он вернётся. И вот печальное известие: Федосенко ушёл…
Горько и обидно. Ему шёл 64-й год жизни».
Николай Семченко, 13.03.13
