 |
| Санитарный отряд убирает труп чумного китайца с Алеутской, 1921 г. |
| |
Это цитата из рассказа Арсения Несмелова «Убивший чуму» об эпидемии страшной болезни, накрывшей Владивосток ровно век назад, в смутный послереволюционный 1921 год.
Холера: «Покойников… тайком зарывают где попало»
Хотя эпидемия 1921 года стала самой масштабной, она в молодом многонациональном Владивостоке не была ни единственной, ни первой. Летописец Владивостока Николай Матвеев писал о вспышке азиатской холеры и тифа, случившейся еще в 1886 году. «Русских заболело холерою 23 человека, умерло из них 11 чел.; желтой расы, по большей части корейцев, заболело 71, умерло 45 чел.», - сообщает Матвеев в «Кратком историческом очерке г. Владивостока» (1910).
Где-то на окраине города - «по недостатку места в морском госпитале» - устроили холерные околотки, при полицейских частях появились санитарные станции с фельдшерами от морского ведомства.
«Произведен был поголовный осмотр корейцев, живущих крайне грязно и бедно, между которыми больше всего развивалась холера», - пишет Матвеев.
Больных корейцев размещали в тех самых «околотках», а здоровых вывозили за город, где селили в дощатых шатрах и кормили за счет города; старые жилища, как и одежду выздоравливающих, сжигали. Холера стала поводом решить вопросы, связанные с регулированием миграции: по окончании эпидемии корейцев, не нашедших себе занятий, выслали за казенный счет на родину.
«Ежегодно появляющаяся в Японии, Китае и Корее азиатская холера… периодические нашествия на летнее время из Кореи и Китая беднейшего люда, ищущего заработков… легкая возможность распространения заразы на весь Приморский и Приамурский край указывали на необходимость в постоянном карантинном учреждении во Владивостоке и на необходимость иметь на рейде постоянную брандвахту для правильного учета массы прибывающих и отбывающих большею частью морем на лодках и морских судах, но средств на содержание таких учреждений город не имел», - констатировал Матвеев.
Павел Унтербергер (в 1888-1897 гг. - военный губернатор Приморской области) писал, что первая вспышка застала власти врасплох, однако позже борьба с заразой «систематизировалась»: «После 1886 года каждый раз, когда в сопредельных нам странах… появлялась холера, в Приморской области принимались меры предупреждения ее заноса к нам. Во Владивостоке выставлялась брандвахта, и все коммерческие суда с нечистым по холере патентом, направлявшиеся в порта Приморской области, обязаны были сначала заходить во Владивосток для обсервации».
Несмотря на принятые меры, уже в 1890 году холера пришла во Владивосток вновь. «На этот раз она не пощадила и состоятельных людей, - указывает Матвеев. - Во время ее погибли… капитан Пипийский, надзиратель Олофинский». Напасть затронула, кроме Владивостока, Новокиевское (нынешнее Краскино) и Шкотово.
«Всего тогда было 482 случая азиатской холеры с 320 смертными исходами», - пишет Унтербергер. Во Владивостоке построили холерные бараки, морские казармы изолировали, прекратив сообщение нижних чинов Сибирского флотского экипажа с городом. Из-за этого ни один матрос не заболел, тогда как в сухопутных войсках случаи холеры имелись. Некоторые корейцы «самоизолировались» за городом.
«В удалившихся таборах были лишь единичные случаи холеры, в то время как между корейцами, оставшимися в городе, болезнь уносила много жертв», - свидетельствует Унтербергер.
В первую очередь холера поражала китайцев и корейцев - вероятно, из-за антисанитарии и скученности. «Китайцы и корейцы, не доверяя нашим врачам, старались скрывать своих больных и избегали помещать их в холерные бараки… Ночью из фанз выбрасывали трупы на улицу или увозили покойников тайком на западный берег Амурского залива и там хоронили. Только самыми строгими репрессивными методами удалось прекратить это», - пишет Унтербергер. После окончания эпидемии санитарные отряды прочесывали окрестности Владивостока, хоронили брошенные трупы, «исправляли и дезинфицировали плохо зарытые могилы».
Следующая вспышка холеры случилась в 1895 году. В 1908-м - новая напасть: в Приморье зарегистрировали 5070 случаев тифа и 5519 случаев цинги (ее тогда тоже считали заразной, не зная, что причина цинги - недостаток витамина С). Благодаря усилиям властей, переселенческого ведомства, Красного Креста эпидемия прекратилась, но в 1909 году повторилась, хотя и в меньших масштабах: 1900 случаев тифа и 846 цинги. Осенью того же 1909 года от пришедшей из-за кордона холеры умерло 95 человек. В 1910 года холера вновь поразила Владивосток, Хабаровск, Николаевск-на-Амуре, Благовещенск. Из 742 заболевших 369 умерли.
«Большинство жертв холера вырывает из китайцев и корейцев… Усмотреть за приходом с моря китайских и корейских шаланд и лодок в разные бухты нашего побережья не представляется возможности. Хорошую почву для развития болезни представляют собой кварталы городов, населенные желтыми, где вследствие скученности и грязи трудно проводить… противозаразные мероприятия… - писал Унтербергер, к тому времени успевший послужить нижегородским губернатором и в 1905 году вернувшийся на Дальний Восток в качестве Приамурского генерал-губернатора. - Чрезвычайно усложняет работу… тот факт, что китайцы и корейцы упорно скрывают заболевания и смертные случаи… Скрытых ими покойников они или тайком зарывают где попало, или по ночам прямо выбрасывают на улицы… Констатирование появления холеры совершается лишь тогда, когда она приняла уже известные размеры».
Чума: «Обращала на себя внимание необыкновенная заразительность»
Что до легочной чумы, то ее в Маньчжурии обнаружили еще в 1910 году (причем ликвидировали эту вспышку русские врачи во главе с профессором Даниилом Заболотным - впоследствии академиком АН СССР, президентом Всеукраинской академии наук). Вероятно, людям болезнь передали тарбаганы - монгольские сурки.
Во Владивосток легочная чума проникла (опять же из Китая, как и нынешний COVID-19) в смутном 1921 году. На Дальнем Востоке еще шла Гражданская война, Приморье было оккупировано японцами. Согласно «Очеркам истории чумы», написанным Михаилом Супотницким (микробиолог, кандидат биологических наук, полковник медслужбы) и его супругой Надеждой Супотницкой, первой жертвой стал китаец Лю Чун Шень, живший в доме № 193 на Светланской. 10 апреля 1921 года соотечественники принесли больного на носилках в Морской госпиталь, где он умер.
В тот же день скончались еще два китайца со Светланской, 112. 13 апреля в дровах у дома по Светланской, 98 нашли еще один труп. В тот же день в чумное отделение доставили больного Лан Гуна со Светланской, 175. Ночью он пытался бежать, был застрелен часовым, вскрытие показало чуму. 14 апреля умер китаец Лю Бен Вян из дома № 42 на Корейской улице (ныне Пограничная).
Там же нашли больного Тун Шу Хо, вскоре скончавшегося. День спустя из того же дома выбросили два чумных трупа, день 16 апреля принес пять новых тел. Китайцы, как и раньше в случае с холерой, прятали больных, по-тихому избавлялись от трупов. Конечности и голова умершего пригибались и приматывались к туловищу; тюк, который с первого взгляда сложно было принять за человеческое тело, куда-нибудь подбрасывали.
В ходе второй недели 15 человек умерло в госпитале, на улицах подобрали еще 12 трупов. Умерла сестра милосердия Софья Даниленко, принявшая больного без респиратора. На третьей неделе умерло двое санитаров: Филипп Гадяцкий заразился при уборке трупов из-за рваных рукавиц, Григорий Мальцев - на дежурстве в чумном изоляторе. Больные поступали с угольных копей Скидельского (район Артема), с Океанской, с Сучанской ветки. Умер лодочник Корякин, перевозивший китайцев. Новым очагом чумы стал перекресток Семеновской и Суйфунской (Уборевича). Вспышка чумы случилась на пароходе «Кишинёв», шедшем из Владивостока в Чифу (Яньтай) с 84 китайцами на борту…
Областная санитарно-исполнительная комиссия во главе с доктором Павлом Поповым развернула чумной городок (по одной версии - на Эгершельде, где поныне расположена «инфекционка», по другой - у Гнилого Угла, в казармах 12-го Восточно-Сибирского полка, в районе нынешних улиц Громова, Куйбышева, Приходько в районе Луговой). В порту создали санитарную станцию и брандвахту. На железной дороге для китайцев выделяли особые вагоны, санитары обходили составы и проводили дезинфекцию. В Гродеково и Раздольном всех китайцев осматривали, подозрительных направляли в обсервационные пункты.
Врачи отмечали удивительную быстроту течения болезни: люди умирали за 1–3 дня, причем при их выслушивании изменений в легких не обнаруживалось. Начиналось все с озноба, головной боли. На вторые сутки росла температура, появлялся кашель с кровью. «Обращала на себя внимание необыкновенная заразительность больных… при условии их совместного пребывания со здоровыми людьми в тесном и грязном помещении», - пишет Супотницкий. Лечить было нечем, японская противочумная сыворотка эффекта не имела.
Народная милиция быстро себя дискредитировала: дружинники пьянствовали, брали взятки, отпускали китайцев из-под карантина. Тогда из офицеров-каппелевцев и студентов создали отряд карантинной стражи. Он ходил по притонам Миллионки, проверял колодцы и помойки. «Медицинский спецназ» убирал трупы с улиц, проводил ночные зачистки. Ввели прогрессивный «чумной налог»: с извозчиков и грузчиков - по рублю, с купцов - по сотне. Платили и все въезжавшие в регион.
Если китайцы не шли на сотрудничество с властями, то корейцы вели себя сознательнее. А самыми адекватными, по Супотницкому, были японские интервенты: соблюдали все санитарные требования, делились антисептиками, дали оружие карантинной страже. Был у них и свой далеко идущий интерес - военно-прикладной. Японские медики изучали свойства чумной палочки, ее живучесть в разных средах, эффективность средств защиты… Эти опыты в 1930-х продолжатся созданием в оккупированном Харбине «отряда 731» доктора Сиро Исии - штаба биологической войны, фабрики бацилл, центра изуверских экспериментов. Рюдзи Кадзицука - сподвижник Исии, генерал медслужбы, глава санитарного управления Квантунской армии, - начинал эксперименты с чумой именно во Владивостоке.
1-7 мая пять трупов поступили с берега Золотого Рога, по семь - с Первой Речки и с Корейской улицы. Всего найдено 50 трупов, в госпитале умерло 27 человек. Погиб санитар Иван Воробьёв (убирая тела, поправил рукой слетевший с лица респиратор). Пиком стали пятая (умерло 26 человек, найдено 63 трупа) и шестая (42 + 47) недели. Умер фельдшер Иван Доброжанский - болел эмфиземой, из-за чего снимал респиратор. Выявлен новый очаг - мукомольня Первой Речки, район Круговых улиц.
На седьмой неделе в госпитале умер 41 человек, с улиц подняли 32 трупа. Отмечена вспышка среди китайских рабочих Сучана и Никольска-Уссурийского. 10-я неделя дала резкий спад: один труп найден на Чуркине, другой на 10-й Рабочей, третий - на 12-й версте Сучанской ветки. Далее с конца июня по начало сентября - лишь единичные случаи. На 23-й неделе чуме наконец пришел конец. Последний труп нашли 15 сентября.
Всего за полгода было сожжено 647 чумных трупов, из них китайских - 629. Умерло восемь медицинских работников. Тела жгли сначала на кострах, потом в крематориях - во Владивостоке и Никольске-Уссурийском.
Литература: «Чумных сжигают по ночам на шпалах»
В разгар чумы, 26 мая 1921 года, во Владивостоке произошел очередной переворот. «Розовое» коалиционное правительство пало, власть взял ставленник белых и японцев Спиридон Меркулов.
В это время, согласно роману Юлиана Семёнова «Пароль не нужен», во Владивосток по заданию Дзержинского прибыл Владимиров-Исаев - будущий Штирлиц: «Исаев вел Сашеньку по рабочим кварталам, он вел ее по страшным подвалам, населенным рахитичными детьми и женщинами с громадными от голода глазами. Он вел ее по ночлежным домам и сараям, где ютятся семьи; он подвел ее к ограде чумного лазарета и показал штабеля коричневых мертвецов, припорошенных желтым снегом…»
Семёнов, отличавшийся точностью в обращении с историческими фактами, допустил здесь простительную вольность художника: чума хозяйничала в городе с апреля по сентябрь, так что снега быть не могло. Тему владивостокской эпидемии 1921 года Семёнов использовал и в пьесе «Шифровка для Блюхера», написанной на том же материале: «ЧЕН. Чумных сжигают по ночам на шпалах. Там много золота - зубы и обручальные кольца… САШЕНЬКА. Позвоните мне, Исаев. Пойдем к чумным».
Другой литератор - вышеупомянутый участник Первой мировой войны и экс-белогвардеец Арсений Несмелов - жил во Владивостоке в 1920–1924 гг., после чего ушел в Харбин. Во время эпидемии он подтрунивал над поэтом Асеевым, не выходившим на улицу без респиратора: «Николай Николаевич храбростью не отличался… Не хотел понять, что щели между волокнами ткани для микроба шире, чем для человека - ворота, а следовательно респираторы - ерунда собачья».
Сам Несмелов масочный режим не соблюдал, самоизоляцией пренебрегал: «До самой смерти ничего не будет!» Маньчжурский блицкриг советского маршала Василевского в августе 1945 года помешал «отряду 731» выпустить чумно-тифозного джинна из пробирки и одновременно поставил точку в жизни Несмелова. Арестованный в Харбине СМЕРШем за работу на Японскую военную миссию, он вскоре умер от инсульта в пересыльной тюрьме на приморской станции Гродеково.
Василий Авченко
«Новая газета во Владивостоке», №587, 1.4.21
