Тем не менее, по результатам исторической экспертизы, ДК Судостроителей включен минувшим летом в Госреестр культурного наследия. Но пока в пропыленных темных залах, окончательно заброшенных в начале века, продолжают прозябать без добросовестного хозяина уникальные дальневосточные произведения.

 

По инициативе амурских корабелов и городских энтузиастов, направивших после обсуждения с Вячеславом Шпортом соответствующее информационное письмо в Совет директоров Объединенной судостроительной корпорации, бесхозный Храм Культуры в самом центре города юности может пережить строительную реанимацию, обрести вторую жизнь, вновь стать достоянием страны.

 

Но воскресение затухающего ДК, как настаивают ветераны судостроения, возможно только при содействии государства. Этот запущенный островок культуры у Амура, по убеждению местной общественности, по большому счету не менее важен державе, чем древние дворцы полуострова Крым.

 

Ведь даже косметический ремонт столь ценного архитектурного колосса сталинской эпохи, отрывшего двери заводчанам в тяжелейшем для страны 1944 году, при глобальном кризисе не под силу ни оскудевшему местному бюджету, ни дефицитной краевой казне.

 

Как настаивают общественники, доступ к бесценным мозаикам должны получить и новые поколения комсомольчан, и потенциальные туристы, и деловые гости промышленного центра ДФО, где стартует ТОСЭР. Ведь именно в стены Мемориального зала Дворца, созданного известными ленинградскими архитекторами, героический Победитель фашизма Долбилкин вложил после войны весь свой могучий потенциал.

 

Тем, кто еще не знаком с драматической историей мастера международного уровня, совет - найти в Интернете или библиотечной подшивке газеты за февраль и апрель 2015 года, где опубликованы статьи «Пророчество Долбилкина» и «Завещание фронтовика Долбилкина».

 

Очередное подтверждение его бесконечных сражений - сегодняшнее интервью вдовы ваятеля, кандидата исторических наук, искусствоведа, члена Союза Художников России Людмилы Тарвид, делегировавшей читателю малоизвестные широкому кругу факты из биографической круговерти своего любимого человека.

 

 

- Зато мастерская художника даже после его ухода в мир иной многое может рассказать. В ней после похорон Николая Палыча осталось красок, рам, холстов, заготовленных на десятки лет вперёд. Необозримые залежи безвестных этюдов, набросков являлись из разных углов. Из неисчислимых свёртков, папок, коробок выплывали записи, письма, дневники. Всё ещё дышало неутолимым голодом к творческому труду.

 

Только вот о заказах в последние годы его жизни нет никаких свидетельств. Постсоветская Россия почти не вспоминала о нём.

 

Мир узнавал о Долбилкине из иностранных СМИ, с почетных страниц престижных зарубежных изданий. Родина лишь изредка поощряла его, как «славного сына Отечества». Поэтому я безмерно благодарна вашей редакции за яркие очерки о Николае Палыче.

 

За славой и деньгами он не гнался. Презренно отвергал даже мои предложения разобраться - куда, скажем, делась объявленная ему краевая премия. Крушение истинной культуры в родном пространстве он переживал невыносимо. Впрочем, виду не подавал. И только дневникам он поверял своё вопиюще трагическое, неимоверно напряжённое состояние, вынужденный отказ Творца от творчества на потребу плодящегося мещанства.

 

Страха перед леденящей близостью собственной смерти у него не было, но он с зубным скрипом осознавал кончину великого периода созидания в славянском мире. Без оглядки раздавая свою драгоценную живопись, неутомимый труженик тут же тратил пенсию (единственный источник своего существования) на краски, как единственное волшебное средство борьбы с небытиём.

 

Мудрость и облик Старца, а к нему и вправду часто обращались словно к священнику, Николаю Палычу давал огромный объём пережитых мук и при этом абсолютное, непостижимое для многих беззлобие. Такое может иметь, наверное, только монах-отшельник.

 

 

- Приехав на Амур, лучший выпускник престижного художественного вуза, переживший три сгоревших танка и все ужасы войны, отличался экзотической красотой: необычно белая кожа, иссиня чёрные волосы, воистину мистические глаза. Осмысливая уже в Комсомольске свою молодость, он в сокровенных записях особо выделит «Жизнь и смерть», «Голод и рассудок», «Инстинкт самосохранении и воля».

 

Тяжесть пережитого иногда заставляла Нику считать себя стариком, хотя на студенческих фото Коля - кумир однокурсниц, запечатлен в венке из цветов, в образе Диониса. Но это - лишь мгновение. В то же время ему предложили создать монументальную мозаику в Приамурье. Нещадно совершенствуясь, он задавал себе едва выносимый, 10-12 часовой режим ежедневной работы, и уже в дипломном проекте намечал образы эпохальных трудов, предначертанных к воплощению на Востоке России.

 

 

- «Приехал рано утром в Комсомольск в лёгком пальто, шапки не было. В руках - лёгкий саквояж. …Пошёл пешком от вокзала. Иду…а города все нет. Пришёл в «центр», увидел клуб, который я должен расписывать. Этот клуб был похож на элеватор. …Трамваев не было. …Застройка пятнами: 3 завода, вокруг унылое жильё, пустыри. Было чувство фатальности, но потом я думал: «Даже если бы меня закинули на Луну, творчество надо продолжать, невзирая ни на что…».

 

Другой бы развернулся и уехал. Предложений по стране для фронтовика и обаятельного краснодипломника было предостаточно. Но жизнь имела для него вкус ещё недавних боёв, где нужно стоять насмерть, не задумываясь об иных возможностях. Эта готовность стала его неистребимой натурой.

 

Но на войне было понятно, с кем и как биться. Здесь было другое - вязкая пустота, чуждость. Он столкнулся с весьма странным пониманием роли искусства. Специфика города, где одновременно правили фанатичные партийцы и зэковские нравы, больно била по столичному художнику.

 

«…Однажды в гостинице ужинал. Подсел полковник, сказал, что сегодня самый радостный день в его жизни: «Я отсюда уезжаю»! Вдруг с соседнего стола поднялся мужик с бутылкой в руке, подходит, смотрит на меня пристально и зло говорит: «Ё..ный Гоголь»! Я ему спокойно ответил: «Я его племянник…». «А, ну ладно». И отошёл».

 

Ленинград с его неистребимой интеллигенцией, горячими дискуссиями и грандиозными выставками остался в прошлом. Воздух, которым он дышал в институте, исчез. Проект внутреннего обустройства Дворца, где предстояло выполнять мозаичное панно, было для его творческой натуры неприемлемым.

 

Он пересилил себя, создав в чуждой среде свойственный ему шедевр. Но выживать Николаю тогда было фантастически тяжело. Отсутствие бытовых условий и зарплаты, минус «качество общения».

 

 

- Его изветный коллега Георгий Цивилёв был из первостроителей. Высокий, симпатичный, одаренный художник, незаурядный общественник. Он твердил Долбилкину: «Ты уже принадлежишь не себе, а коллективу». Болтать на традиционных в своем круге пьянках Коля тоже себе не позволял. Поэтому искренний разговор вел только со своим дневником:

 

«Нужно срочно менять свои позиции, перестраиваться …за счёт истощения сил. …Никогда никому не жаловаться на свои трудности. Спрашивать совета в системе претензий, но не помощи. …С каждым днём я порчусь и вера в себя, гордость мысли, чувство смутной огромной силы, которую вдыхаешь вместе с воздухом, всё постепенно идёт к упадку. Если у тебя есть вера, ты можешь сдвинуть горы - вот тоже один из принципов прекрасного. Если ты точно знаешь, что хочешь сказать, то скажешь хорошо. Поэтому труднее говорить о других, чем о себе»!

 

Уверена, что эти откровения будут также полезны и сегодняшним блогерам, несущим пошлую, безграмотную чушь в соцсетях.

 

 

- Да, но через какие горнила при этом прошел. «Я встал на страшный путь, где только две крайности - победа или гибель. Причём победа может стать тоже гибелью, но только уже физической! Мне предстоит пронести свою работу через ад чиновничьей цензуры».

 

Человек упорный и терпеливый, он ставил себе сверхзадачи. Если не было атмосферы, он должен был восполнить её собой. Отсюда - максимализм требований. Странная жизнь, распростёртая над пропастью.

 

В документально-хроникальных фильмах о Долбилкине и его мозаиках у него потрясающее лицо. Трагическое, измученное и счастливое. Такие же лица - в военных хрониках у солдат, которым суждено было выжить после смертельных битв. В сущности, придя с войны, он навсегда там и оставался.

 

Молю бога: Господи, не дай свершиться гибели его монументальных мозаик, не допусти полного забвения труда, который свершался буквально ценою жизни. В боях с фашистами он отстаивал Россию. В сталинско-хрущевском Комсомольске он в сражении отстоял ценности своей души и русского искусства. Уже зрелым человеком Николай Павлович признавался, что отстаивать Россию на духовных рубежах было трудней, чем на войне.

 

 

Танковая часть, с которой Николай вошёл победителем в Поднебесную, была реорганизована. Бывшие экипажи начали строить там танкодром. Жил он в фанзе у простого китайца на берегу Жёлтого моря и делал зарисовки. Краски были примитивны, но до конца не выцвели и сегодня.

 

Немногие из тех этюдов хранятся в фондах музея истории Хабаровска, большую часть своих работ Николай оставил в подарок принявшей его семье из Даляня. Духовная связь славян с Китаем была, пожалуй, ключевой темой в беседах Николая Павловича с другом - писателем Всеволодом Никаноровичем Ивановым.

 

Единые духовные корни были у Долбилкина и с небезызвестным дальневосточным журналистом Виктором Сергеевичем Шевченко. Слушая его рассказы об освоении Дальнего Востока, о «рiднiй Украiнi», Николай Палыч буквально напитывался чистыми, пленительными и трагическими образами. Некоторые из них воплотились в живопись, которую Долбилкин осенью 1996 года с большим успехом выставлял в Харбине.

 

Жаль, что такая выставка, увы, не состоялась в Москве. Пока монументалист без пощады расходовал свои силы на Амуре, он практически не был замечен как художник. Может быть сейчас, когда ДК Судостроителей вошел Госреестр культурного наследия, монументальное творчество Николая Палыча станет достоянием всего нашего Отечества, а наши эксперты заодно вспомнят и о большом портретисте? Хочу в это верить.

 

Неугасимый импульс русского человека к созиданию, трепетное ощущение природы - все это нашло живой масштабный отклик у любознательных китайских ученых и благодарного простого народа, с которым Николай Палыч породнился после страшной войны.

 

На прощание профессор Харбинского университета Т. Шао Хуа сказал нам: «Я не последний китаец, чувствующий неизмеримый долг перед Россией». Это ли не пророчество, зарядившее в 1996 году творца-патриота еще на 14 лет творческой жизни?

 

«Приамурские ведомости».

 

ООО «Амурпресс», 03.09.15