Материалы по изучению древнейшей истории Уссурийского края

В. Арсеньев, 1927 г.

Предлагаемый автором очерк представляет посильную попытку разобраться в вопросе о том, кто были первыми обитателями Уссурийского края задолго до появления здесь русских.

Как известно, русские впервые появились в Уссурийском крае в 1849 году и нашли здесь довольно смешанное население из гольдов, орочей, ороков, китайцев и корейцев.

В настоящем очерке я не буду говорить об этих современных нам пяти обитателях Уссурийского края, а коснусь древнейшей истории нашей дальневосточной окраины, именно XII и XIII веков, когда в России была еще удельно-вечевая система.

В начале очерка я вкратце перечислю те сведения, которые уже имеются в научной литературе и которые касаются разбираемого вопроса. Нас особенно интересуют времена Гиньской империи и история восточной Маньчжурии.

У китайцев, живущих в Приамурье, есть несколько исторических легенд. Одна из них, именно легенда о царе Куань-Юне, особенно интересна. Разбирая её и сопоставляя самое сказание с названиями рек, городов и урочищ, существующих в Уссурийском крае и в настоящее время, и опираясь на археологические находки, мы видим, что легенды эти утрачивают легендарный оттенок и принимают облик исторического события.

Нижеперечисленные материалы мне удалось добыть в 1903, 1906 и 1907 годах во время путешествий в горной области Сихотэ-Алиня и в прибрежном районе Зауссурийского края.

Не владея китайским языком, я обратился к П.В. Шкуркину за помощью. Целыми часами сидели мы с ним и разбирались в новых данных. Поэтому считаю своим долгом сказать, что в появлении в печати этой рукописи я много обязан Шкуркину. Пользуясь случаем, я приношу по адресу его искреннюю благодарность.

Легенду, о которой я упомянул выше, мне удалось слышать два раза и оба раза от стариков-маньчжуров. Последнее обстоятельство очень важно в том отношении, что борьба, о которой рассказывается в этой легенде, происходила между двумя маньчжурскими племенами, жившими на берегах Великого океана. Поэтому рассказы, касающиеся истории царства Бохай, предания и связанные с ними легенды должны были сохраняться у маньчжуров в большей чистоте, нежели среди китайцев.

Первый раз, в 1906 году, эту легенду мне рассказывал глубокий старик Кин-чжу на реке Тадушу (фанза Сиян, близ притока Лисягоу). Он прожил на этом месте подряд шестьдесят четыре года. По его рассказам, еще будучи мальчиком, он слышал эту историю от своего деда, который жил в Нингуте и который постоянно читал разные старые книги. Отец его занимался ловлей трепангов и убоем морского зверя. Тогда они жили в бухте Сидими на самом берегу моря. Насколько он помнит, отец тоже знал эту легенду и упоминал о ней, показывая сыну развалины старых укреплений. По смерти родителей молодой Кин-чжу вместе с другими китайцами приехал на Тадушу, где и остался. Прельщали его поиски драгоценного женьшеня и охота за дорогими пантами пятнистого оленя.

В настоящее время на том месте, где была фанза Сиян, раскинулась русская деревня. Что стало со стариком, неизвестно. Вероятнее всего, он уехал в Китай и там окончил дни свои в служении богу.

Другой раз я слышал эту же легенду на реке Бикине, но с большими подробностями, именно и таком виде, в каком она записана ниже; рассказывал мне ее опять-таки старик-маньчжур Чи-шиу.

Вкратце история жизни этого старика такова. Отец его был отличный мореход и занимался каботажем около берегов Кореи и в Уссурийском крае. Чи-ншу было лет 18, когда он слышал рассказ о Куань-Юне от своего дяди, который жил и Хунчуне и часто приезжал к ним в дом на реке Амба-Бира. После отца он наследовал судно и продолжал плавать около береток и развозить купцам товары. Но в последние годы, преследуемый лесной стражей, как безбилетный, он бросил свое ремесло, ушел в тайгу и занялся соболеванием; за этим занятием я и застал его на реке Кусуне и 1907 году.

Передавая мне эту легенду, старик воодушевлялся, волновался и, казалось, сам переживал все то, что переживал легендарный Цзинь-я-тай-цзы. Мой собеседник горячо убеждал меня верить тому, что, это не сказка, что это действительно было; что есть такая очень старая книга, в которой вся история жизни Куань-Юна и Цзинь-я-тай-цзы подробно описана.

Зимой я оставил реку Кусун и пошел через хребет Сихотэ-Алинь к Бикину. Маньчжур вызвался провожать меня до тех пор, пока мы не найдем первых китайцев. В конце декабря мы с ним расстались на стойбище Ха-багоу. И на прощанье он еще раз рассказал мне эту легенду, и я с его слов записал ее возможно подробнее.

Впоследствии, в 1908, 1909 и 1910 годах, при широком знакомстве и при содействии китайцев я старался разыскать и китайских книжных лавках в Хабаровске, в Никольске и во Владивостоке что-нибудь похожее на легенду о Куань-Юне, и всюду старания мои не увенчались успехом. Были написаны письма даже в Нингуту, Гирин, Харбин, Мукден, Чифу, Пекин, и отовсюду китайцы ответили, что нет такой книги в продаже, но в то же время они не только не отрицали истории Куань-Юна, но все в один голос, как бы сговорившись, заявляли, что действительно был такой царь и «жил раньше около Владивостока».

При той ограниченности средств, коими я располагал во время своих экспедиций, я не мог производить таких раскопок, какие следовало бы делать. Обыкновенно приходилось ограничиваться только летучими разведками: внутри укрепления копались небольшие ямы в двух или в трех местах, где по моим соображениям должна была быть кухня; около рва, где, вероятно, происходили сражения, или наконец в средине, где были люди в часы сна или отдыха.

Я далек от мысли, чтобы очерк этот был безошибочен и что он может исчерпать всю историю страны. Это только канва для будущих исследований историков-археологов.

Глава первая

Кому случалось бывать в Южно-Уссурийском крае на побережье моря, около залива Ольги и на реке Сучане, в долине реки Даубихе и около селения Ното, тот не мог не заметить старинных укреплений, расположенных и на горах, и в долинах, и даже на самых перевалах через горные хребты, отделяющие бассейны смежных рек друг от друга. В настоящее время это одни только развалины: валы разрушились и засыпали рвы, сравняв их с горизонтом земли, так что без содействия хороших проводников найти их не всегда удается. Впрочем, те укрепления, которые находятся в долинах большие рек, хорошо еще сохранились, эти последние поражают своими размерами.

Кроме укреплений, внимательный наблюдатель заметил бы еще и другие сооружения. Это колодцы с каменными кладками, дороги, подымающиеся в гору тупиками, выемки наподобие таких, какие делаются в наше время для проведения железной дороги в горах, чтобы избежать крутого подъема, окопы, насыпи, стенки, сложенные из дикого камня, длинные валы из щебня и т. д.

Невольно напрашиваются вопросы: кто были строители этих сооружений? Когда и зачем работали они над их возведением?

Нет сомнений, что время постройки их относится к глубокой древности и что события, вызвавшие их появление, составляют историю Уссурийского края.

Судя по тому, что не только земляные валы, но и каменные кладки сильно обрушились и поросли вековыми дубами, а многие из этих лесных великанов, не выдержав тяжести веков, упали, сгнили и на их месте снова выросли такие же деревья и снова уже одряхлели, - этим городищам можно насчитывать лет шестьсот, а может быть и того больше.

Некоторые работы были замечательно грандиозны: например, отвод реки в сторону, устройство плотины и т. д.

В 1907 году, в Зауссурийском крае я нашел старинную дорогу. Наткнулся я на нее случайно около фанзы Дун-Тавайза. Дорога эта шла вдоль берега моря, горами, искусно минуя крутые подъемы и большие перевалы. Мне удалось проследить ее до реки Свайн. Местами она видна явственно, местами же исчезает совершенно. Все уже заросло лесом, и только земляные технические сооружения свидетельствуют о том, что это была какая-то большая дорога и что по ней происходило большое движение.

Строители оставили после, себя еще и такие вечные памятники, которые поражают своею остроумною оригинальностью. Так, например, на правом берегу реки Улахе, да север от фанзы Чжумтайза, ость одинокая гора, покрытая густым хвойным лесом. Па южном склоне ее большими просеками посажен дуб в виде китайского иероглифа. Летом, когда дуб покроется листвою, этот колоссальный иероглиф кажется бледно-зеленым; он резко выделяется из темной зелени хвои. Осенью лист желтеет, тогда буква видна на огромном расстоянии. Весной, когда сухой лист опадет на землю, иероглиф кажется светло-серым и виден не хуже, чем в другое время года.

Не помню, кто-то в литературе высказал мысль, что это не военные укрепления, а сооружения, исключительно имеющие целью защищать посевы от затопления их водою во время разливов рек в дождливые периоды года. Но тогда зачем же их строить на горах, куда вода никогда не может достигнуть; зачем часто эти постройки не замкнуты, и почему открытою стороною они примыкают именно к реке, и притом непосредственно, как к готовой уже преграде? Наконец, археологические находки самым блестящем образом опровергают это предположение.

Кто же это был и что за борьба тут происходила?

Некоторый свет на события, театром действий которых были берега Великого океана, вообще, и Уссурийский край, в частности, могут пролить следующие сочинения: I) Статья Горского - «Начало и первые дела Маньчжурского дома» (Труды Пекинской духовной миссии); II) Труды Иакинфа: а) Статистическое описание Китайской империи; б) Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, и в) История четырех ханов из дома Чингисова; III) Сочинения академика Васильева: а) История и древности восточной части Средней Азии в X и XIII веках; б) Сведения о Маньчжурии во времена династии Юань и Мин; в) Описание Маньчжурии; г) Путешествие на остров Сахалин и в Японию; IV) Древности Амурского края - Буссе и князя Кропоткина; V) Материалы по истории северной Японии и ее отношения к материку Азии и России, том второй Д. Позднеева, и, главным образом, VI) Неизданные дорожные письма архимандрита Палладия, помещенные частями в Известиях Русского географического общества за 1871 и 1872 годы.

Первые сведения об Уссурийском крае мы встречаем у японцев, у китайских историков и в китайской географии династии Цзинь. Сведения эти крайне смутные и часто противоречащие друг другу. Китайские историки плохо были осведомлены о том, что происходило в Уссурийском крае в древнейшие времена. У китайских географов понятия об этой стране отвлеченные, смутные. «Они не имели точных сведений ни о местах, занимаемых разными соседними народами, ни об их обычаях, и сообщают, рядом с действительными фактами много мифологических. Нередко они соединяли под одним именем несколько племен; так, например, Фякэ назывались все народы на низовьях Амура. Самая транскрипция географических названий и личных имен, имевших для китайца совершенно чуждые звуки, сделана историками неправильно, частью в искажении, применяясь к иероглифам, частью они приводили названия, данные китайцами, ничего не имеющие общего с произношением самого племени. Путаница в именах увеличилась еще обычаем называть племена по имени господствующего рода. При частых междоусобицах один род порабощал другой, а потому один и тот же народ в разные эпохи носит разные названия. Также часто изменялись и географические названия. Вследствие таких осложнений, при чтении китайских источников весьма трудно, иногда невозможно, приурочить какое-либо событие к племени или месту»1.

Мы всюду наталкиваемся на одни только сколки, нигде нет ничего полного, определенного. Даже у таких синологов, как Иакинф и Палладий, мы находим только отдельные отрывочные заметки часто не совсем понятные, которые далеко не восполняют даже общего плана по истории Уссурийского края.

Откуда взялись народы, живущие в Приамурском крае, вот вопрос, который ставит впереди история и этиология. Посмотрим, какие указания имеются по этому поводу в научной литературе.

«Сосредоточием тунгусских поколении была страна в пределах Чан-бо-шаня; тунгусы же, обитающие в Сибири, - только разновременные колонии маньчжурских племен...»2. Эти тунгусские народности двигаются из Маньчжурии во все страны и главным образом на север и к востоку. Здесь, в Приамурье, они встречаются с другими народами американского происхождения, идущими с севера к ним навстречу. Это будут эскимосы, юкагиры, чукчи, коряки, алеуты, т.е. те самые народы, которых академик Шренк называет палеазиатами и считает древнейшими обитателями Восточной Азии. Они перебрались через Берингов пролив из Аляски на Чукотскую землю и в Камчатку. Другие племена шли по Курильским островам к Сахалину, в Приамурье. Слабые духом и слабые физически, они подвергались влиянию маньчжурских племен и со временем совершенно утратили свой язык и свой физический облик. Таковы, например, обрусевшие камчадалы и отунгусившиеся гиляки. Как в геологии осадочные пласты прикрывают основную материковую породу, так и на этих народах лежит ряд побочных наслоений, под которыми уже трудно видеть прежнего американца.

Весьма возможно, что и ороки, и ольчи, и орочи Императорской гавани, и орочи-удэхе, обитающие в бассейне правых притоков Уссури и на побережье моря, будут тоже американоидами, только еще более утратившими свой тип, чем соседи их - гиляки. Дальше эти орочи столкнулись с китайцами и скоро окитаились (получились те самые южноуссурийские да-цзы3, которых русские называют «тазами».) Что же касается до гольдов, то это будут самые последние - недавние, сравнительно, выходцы из Маньчжурии и потому и наиболее сохранившиеся в своем прежнем виде и отличающиеся от тунгусов.

Мы попытались заглянуть в доисторическое прошлое. Это прошлое гипотетично: «слишком отдаленна и незапамятна та эпоха, когда племена, гонимые силою могущественнейших врагов, оставили свое древнее отечество и пришли искать себе убежище на берегах Великого океана»...4

Дальнейшая история Уссурийского края нам рисуется в таком виде:

В 300 году до P.X. на побережье моря, к востоку от Сихотэ-Алиня, обитало особое племя Дамалу, а к западу от него в верховьях реки Уссури до реки Тумень-Улы и Сунгари (Хунь-Тун-Цзян) жило другое маньчжурское племя Илоу; это период каменного века, продолжающийся до эпохи усиления Сушенского племени Чжуржей.

«Судя по тому, что некогда восточные чжуржи, обитавшие в нынешнем Южно-Уссурийском крае, доставляли в Корею, в виде дара, сотни тысяч каменных орудий и стрел, надо полагать, что в ту пору существовали в Маньчжурии богатые местонахождения мелкозернистых каменных пород, годных на выделку орудий. Истощились ли они или просто ускользнули от внимания нынешних обитателей страны и путешественников, пока трудно решить»5.

«Восточная Маньчжурия, - пишет отец Палладий, - искони знаменита, была употреблением каменных наконечников или острий стрел, которые, как теперь несомненно, вытачивались из разных твердых каменных пород; до сих пор мне не удалось найти ни одного острия, но полагаю вероятным, что они выделывались из одного с топорами материала»6.

Во время своих путешествий по Уссурийскому краю при раскопках городищ и стоянок каменного века в прибрежном районе к востоку от Сихотэ-Алиня мне постоянно попадались стрелы, копья, скребки и топоры, сделанные из очень твердого белого и зеленоватого кремня. Место, где добывались эти кремни, найти мне долго не удавалось, несмотря на самые тщательные расспросы туземцев и стариков-китайцев.

Осенью 1907 года староверы с реки Амагу (Нефед, Олимпий и Галактион Черепановы) сообщили мне, что в пяти километрах от их деревни есть гора, склоны которой изрыты очень глубокими ямами. Староверы полагали, что прежние жители добывали здесь какую-то руду, и потому просили меня осмотреть это место. Действительно, в четырех километрах от моря по реке Амагу с левой ее стороны по течению есть такая гора. Она находится на правом берегу, небольшого притока, не имеющего названия. Весь юго-восточный склон этой горы и в особенности вся ее вершина изрыты в разных направлениях так, что сразу и не ориентируешься, зачем производились эти работы. По скоро начинаешь различать отдельные ямы, шахты, выемки и отвалы. Действительно, впечатление получается такое, что как будто здесь что-то добывали из земли. Тут же ниже на склоне горы я нашел следы старинной дороги, которая шла из долины реки Амагу к месту раскопок и была окопана канавами, едва заметными в настоящее время. Отколы будут каждый в отдельности около 10 метров длины, около 4 метров глубины и около 6 метров ширины; величина ям - метров десять или двенадцать в диаметре и около 2-4 метров глубины. Число тех я других приблизительно около пятидесяти. Все это в достаточной степени уже осыпалось и поросло густым лесом.

При ближайшем исследовании этого места оказалось, что гора состоит из базальтовой лавы, которая при извержении, по-видимому, была сильно насыщена газами и парами. Газы эти образовали пустоты, которые при движении лавы вытянулись в эллипсоидальную форму, а впоследствии заполнились весьма твердой зеленоватой кремнистой породой и образовали конкреции, которые приспособить под копье или стрелу было очень нетрудно.

Очевидно, эта гора и была местом, где древнейшие обитатели страны добывали себе материалы для каменных орудий. Надо поражаться грандиозности этих раскопок, вся гора положительно была изрыта и перекопана. Сюда, вероятно, стекались тысячи искателей кремня если и не со всего Уссурийского края, то, во всяком случае, со всего прибрежного района.

В одной из ям мы начали копать землю и нашли в ней два плоских камня (плитняковая отдельность) другой породы, отличной; от лавы, и несколько обломков кремней. Очевидно, эти плоские камни были занесены сюда со стороны и заменяли при работах лопаты, а кремни были, видимо, случайно поломаны при добывании их во время раскалывания основной породы и потому брошены тут же за ненадобностью. Вероятно, если произвести кругом горы более широкие раскопки, можно будет найти места стоянок работавших здесь людей и в них кухонные остатки, черепки, посуду и самые каменные орудия.

Но вернемся к литературе.

С половины VII века в Маньчжурии и на берегах Великого океана, в том числе и в южной части Уссурийского края, возникает культурное царство Бохай под корейским влиянием. «В 668 году но P.X. Мохеец цицик Чжуюсян, по прозванию Да, завладел леном корейского царства и с падением династии Гао-ли завоевал, прежде всего, земли племени Илоу, которое занимало страну между рекою Хурхою (ныне Муданьцзян) и морем, т.е. обитало в нынешнем Южно-Уссурийском крае. Овладев всею Маньчжурией, сын Бохая Уач-жи-Да-Туюй основал верхнюю столицу Бохая Ван-Чен в 60 ли к югу от Нингуты. К югу от этого города была построена средняя столица Сян-до-фу, а в землях Воцзи - южная столица - Нань-хай-фу. Владения племени Илоу были обращены в округ Динь-Пхинь-фу»7. Таким образом, при династии Бохай возникли города в нашем Поморье, как подтверждает и отец Палладий в письме 15 сентября 1870 года следующими словами: «По соображении исторических данных и сличении их с местностями я положительно убедился, что древние остатки, рассеянные в Южно-Уссурийском крае, относятся, главным образом, ко времени господства дома Бохай в Маньчжурии». Несколько далее автор прибавляет, что «древний город в Никольске Фурдан-Чен происхождения бохайского»8.

По японским источникам мы находим, что «в 7 год императора Тэнзи-тэноо (668)   гао-лиский  вин  Коозоо (Гао-цзан) был убит Танскою династией. Тогда Таисо-эи (Дай-цзо-жун), введя с собою свой род, переселился к горе Тоомусан (Дун-му-шань) в Юуру (Илоу). Он построил здесь крепость и поселился. Гао-лисцы и Мо-хе постепенно все пришли под его власть, поэтому он основал свое государство. Его территория доходила на юге до Синра (Синь-ло). На востоке Боккаи доходили до моря, на западе граничили с Кинданями, на северо-востоке доходили до Хей-шуй-мо-хе. Они завоевали все страны Фуе (Фу-юй), Екусо (Во-цзюй) и Цеосэн (Чао-сянь). В длину территория их простиралась на 2000 ли, однако административных правильных делений в стране не было установлено, и только в различных местах были рассеяны поселения. Во всех деревнях начальниками были гао-лисцы. Кроме них, большинство населения принадлежало к племени Маккацу (Мо-хе). Так как территория их была очень холодна, то водяных полей на ней не было; росли гаолян, бобы и хлебные растения. Нравы их были очень цивилизованы».

Далее в истории Танской династии говорится:

«Кокусуи Маккацу (Хей-шуй-мо-хе) проживали на местах, прежде занимавшихся Су-шенями. Они еще называются Юуру (И-лоу). Во времена первой Вэйской династии они назывались Коккицу (У-цзи). Их земли отстояли от столицы (тогда Чан-ань, нынешний город Си-ань-фу в провинции Шеньси) на северо-восток в 6000 ли. На востоке они прилегали к морю, на западе - к землям Токкэцу (Ту-цзюэ), на юге от них лежит Коораи (Гао-ли), а на севере Сии (Ши-вей). В цзиньской истории говорится: «Маккацу (Мо-хе) в древности носили название Коккицу (У-цзи) и занимали прежние земли Су-шеней. В период первой Вэйской династии они имели 7 племен»9.

Такие же указания мы находим в трудах Пекинской духовной миссии.

«Нигде тунгусские племена не достигли такого высокого политического значения, народной образованности и числительного могущества, как в лесах и горах нынешней Маньчжурии. Развалины городов история дома Бохай, Цзинь и ныне царствующая династия служат неоспоримым сего доказательством»...

«Поколению Сумо предоставлена была честь в первый раз даровать отечеству маньчжуров политическое значение и настоящую гражданственность. Сосредоточивши под своею властью часть племен, населявших Маньчжурию, оно основало государство, известное   в китайской истории под именем  Бохай, простиравшееся более нежели на 5000 ли10 и заключавшее в себе часть Кореи. Тогда деревни превратились в города; страна разделилась на 15 провинций с народонаселением, восходившим свыше миллиона семейств и несколькими десятками тысяч отличного войска. Пять столиц, воздвигнутых в разных пунктах государства, довершали блеск и могущество Бохайского повелителя, принявшего титул «Священнейшего Государя». Гражданская и судебная власть сосредоточены были в палатах, управлявшихся министрами; военные дела зависели от особого комитета генералов, заботившихся о состоянии и образовании армии. Указы государя имели силу закона, и ничто не приводилось в исполнение без его утверждения. Чиновники являлись ко двору с золотыми и серебряными дощечками, в платье, предписанном уставом церемоний. Китайский император бесспорно признал Бохайского повелителя самовластным государем и с удовольствием покровительствовал распространению в Маньчжурии образованности «Срединного царства».  Сверх  ожидания чуждый язык, идеи, литература и искусства были приняты восточными варварами и произвели между ними такое могущественное и благотворное преобразование, что, по точным свидетельствам китайской истории, Бохай было одно из самых цветущих государств на берегу Восточного океана, страною просвещения и ученых»...

«Дом  Киданьский,  мгновенно возникший на берегах Амура, сокрушил счастье и самобытное существование маньчжуров. Тысячи погибли в несчастных сечах с новыми неумолимыми завоевателями. Нюй-чженьский повелитель сам окончил свою жизнь во избежание позорного плена; семейство его погибло; города, облитые кровью, дымящиеся пожарами, остались в руках победителей. Весь восток Маньчжурии превратился в одну провинцию и сделался достоянием Юаньской династии. Опустошенная из края в край,  утратившая большую часть населения, лишившаяся самобытности, Маньчжурия погрузилась в прежнее полудикое состояние, и только одни развалины  напоминали  о  недавнем   величии»11.

Это было в начале X столетия. С 912 года владения Бохая простираются от реки Тумень-Улы к югу до порта Лазарева (провинция Гао-ли) и к северу узкою полосою по берегу моря до озера Ханка и далее до реки Сучана. Кидане царили над Маньчжурией под именем династии Ляо. В начале XII столетия царство Ляо силою оружия маньчжурских племен Чжуржей распалось, и на землях его возникла империя Цзинь (Золотая) с границами до устья Амура.

«Архимандрит Палладий, - пишет Буссе, - указывает нам путь к разъяснению исторических событий в Уссурийском крае, перечисляя между средствами к узнаванию истины местные памятники древности и монеты. Действительно, надпись, найденная в селении Никольском, дала уже нам одну прочную опорную точку в истории края, засвидетельствовав, что введение здесь всех государственных учреждений Китая совершено при династии Цзинь (1114-1234 годы)»12.

К этой последней эпохе и относится сказание о царе Куань-Юне. «Но походы Чингизхановых полчищ разорили страну, и география Юаньской династии (с 1280 по 1386 год) то и дело указывает на разрушенные города. Страны с трудом отдохнули от этого погрома. В начале XVII столетия окрестности Нингуты уже представляли настолько густо населенные округа, что Тайцзу посылал свои войска завоевать Воцзи, как тогда  называлась прибрежная страна от Нингуты к югу. Первый поход совершен в 1607 году, затем нашествия повторялись в 1609, 1610, 1611, 1614 и 1615 годы. За это время, по китайским источникам, уведено в Маньчжурию 200 семей и сверх того 23000 человек. Эти пленники были водворены в Маньчжурии и сохранили до сих пор название новых маньчжуров (Ича-маньчжу), с которыми познакомился лично отец Палладий на пути своем из Пекина в Благовещенск, в Цицикарском фудутунстве (воеводстве). Во время описанных нашествий нынешний Южно-Уссурийский край был совершенно разорен, население его частью уведено в плен, частью перебито; остальная часть бежала, и страна осталась в течение 246 лет в том запустении, в котором ее застали русские в 1861 году»13.

Таким образом, древнейшая история Уссурийского края слагается из шести периодов: 1) эпоха первобытного человека - каменный век. Интересно, что бронзовый век у нас отсутствует совершенно; вслед за каменными орудиями сразу на сцену появляется железо. Об этом красноречиво свидетельствуют раскопки. Быть может, между каменным веком и железным в Уссурийском крае был период запустения. Подтверждение этого мы находим в китайской литературе, начинающей историю страны только с VII века; 2) борьба маньчжурских племен с древнейшими обитателями страны Илоу до VII века; 3) царство Бохай с VIII по XII столетие; 4) Цзиньская империя ХШ века до 1386 года; 5) период запустения до начала XIX столетия; 6) жизнь свободных китайцев - манз (Мань-цзы) до 1849 года и далее после присоединения страны к России. Поэтому и все древности, оставленные в Приамурском крае маньчжурскими племенами, также принадлежат к различным эпохам и делятся на четыре группы, сообразно первым четырем периодам истории.

Таковы данные научной литературы. Теперь посмотрим, что говорят легенды.

Глава вторая

Это было очень давно...

Много сот лет назад в том месте, где теперь город Нингута, жил могущественный и славный царь Чин-я-тай-цзы14. У него было множество войска, и весь народ любил его. У Чина была жена Хун-лэ-нюй. Молва об ее красоте и слава об ее уме были известны не только в пределах Маньчжурии, но даже и по-ту сторону Ляо-Дуна; все ее знали, все об ней говорили, все ею восторгались... Чин очень любил ее.

Там, где теперь Никольск-Уссурийский, в то время было две крепости, отчего эта местность стала называться Шуан-чэн-цзы, что значит двойное укрепление.

Здесь жил племянник Чин-я-тай-цзы, принц Вань-Яньский, у которого была жена Лю-лэ-нюй, такая же умная и красивая, как и жена Чина.

На реке Сучан15 жил другой царь Куань-Юн, не менее могущественный, чем Чин-я-тай-цзы, но с другими душевными качествами, чем последний. Это был старик жестокий, грозный, властолюбивый и большой развратник. Он много слыхал о Хун-лэ-нюй и страстно хотел иметь ее своею наложницей.

В том месте, где Сучан впадает в море, около самого устья реки есть две одинаковых скалы, стоящих рядом; та, что ближе к морю, называлась тогда Да-най-шань (Большая гора наподобие женских грудей), а та, что стоит на берегу реки, - Эр-най-шань (Вторая грудь-гора). У подножья последней была большая каменная кумирня в честь бога небесных стихий Лун-ван-е. Бога этой кумирни были известны тем, что никогда не отказывали просящему их человеку и обладали чудодейственною силою исцелять все недуги.

Многие приезжали сюда даже из Китая, чтобы совершить поклонение богам, и всегда получали исполнение своих желаний.

Случилось как-то раз, Чин-я-тай-цзы заболел глазами. Никакие врачи не могли ему помочь: болезнь все усиливалась и грозила царю слепотою.

Узнав о болезни Чина, коварный Куань-Юн задумал адский план: он решил заманить к себе властителя Нингуты, пленить его, а затем послать к Хун-лэ-нюй ложное письмо, якобы от имени самого Чина, с приглашением приехать навестить его, больного, в доме Куань-Юна.

Он послал к Чин-я-тай-цзы своего посла и советника с выражением дружбы и соболезнования, приглашая его на Сучан для совершения обряда поклонения в кумирне, обещал ему свободный пропуск по всем дорогам своего государства и говорил, что окажет ему знаки: внимания и царские почести.

Благородный, доверчивый Чин поверил, но он не хотел оставлять дома одну свою жену и потому решился ехать туда с нею. Хун-лэ-нюй долго не соглашалась на это путешествие, но наконец уступила настойчивым просьбам Чина, заявив, что поедет только в том случае, если непременно будут соблюдены следующие условия: 1) чтобы никто не знал, что и она, Хун-лэ-нюй, будет в отряде; 2) чтобы оба они были одеты в совершенно одинаковые одежды, а Куань-Юну дать знать, что будто бы вместе с ним, Чин-я-тай-цзы, едет якобы его молодой брат, только что приехавший из Китая; 3) чтобы ехать не в колесницах, а верхом на конях, чтобы коней не расседлывать и все время держать их около царской ставки; 4) взять с собой охранный отряд из 2000 стрелков и копейщиков и 5) отнюдь не останавливаться во дворце Куань-Юна, а ночевать в палатках под своей охраной и ни одного лишнего дня не задерживаться на реке Сучане.

Чин никогда своей жене не противоречил. Он выбрал двух лучших лошадей: белую для себя и рыжую для своей супруги.

На другой день посланный Куань-Юна отбыл обратно. Он нес своему повелителю письмо Чин-я-тай-цзы. Последний благодарил за приглашение и писал Куань-Юну, что он приедет на Сучан для поклонения в кумирне.

Но обмануть Куань-Юна не удалось, как ни держался отъезд Хун-лэ-нюй в секрете. Посланец, привезший письмо Куань-Юна, скоро узнал об этом и по возвращении на Сучан рассказал обо всем своему повелителю. Куань-Юн страшно обрадовался. Чин-я-тай-цзы шел сам с малочисленным отрядом и вел с собой свою жену.

Весной, когда спали снега и появилась зелень, Чин-я-тай-цзы и Хун-лэ-нюй в одинаковых одеждах, верхом на конях и с небольшим отрядом отправились в путешествие. Путь их лежал через Шуан-чэн-цзы16. Здесь Чин остановился у племянника и провел у него несколько суток.

Узнав о цели поездки своего дяди, племянник одобрил меры предосторожности, принятые им, дал ему еще 1000 солдат подкрепления, а сам обещал с сильным войском выйти на дорогу к Сучану на тот случай, чтобы своевременно подать помощь, если Куань-Юн сделает нападение.

Чину все эти опасения казались преувеличенными и такие меры предосторожности совершенно излишними. Письмо Куань-Юна было написано в таком миролюбивом тоне, что сомнения не должны были иметь места. Такое недоверие могло оскорбить гордого, самолюбивого властителя Сучана, и он решил сам, лично один, навестить Куань-Юна.

Он отправился дальше, и скоро дошел до реки Сучана. Здесь он остановился лагерем на правом берегу реки. Тотчас же совершил обряд, поклонения богам и тотчас же получил исцеление от своей болезни.

На другой день к ставке Чин-я-тай-цзы прибыл посланный с письмом от Куань-Юна. В этом письме сучанский; властитель в резких выражениях высказывал свое неудовольствие по адресу Чина, требовал, чтобы пришедший отряд положил оружие и сам Чин-я-тай-цзы вместе со своим братом явился бы к нему, Куань-Юну.

Чин ответил таким же резким письмом и отказался итти под предлогом своей болезни.

Ночь прошла спокойно, а на рассвете Чин-я-тай-цзы увидел себя со всех сторон окруженным войсками Куань-Юна. Оставалось или действительно положить оружие и сдаться на милость победителя или же пробиваться к дороге в надежде на помощь из Шуан-чэн-цзы.

Хун-лэ-нюй первая села на лошадь. Это послужило сигналом. Чин-я-тай-цзы подал клич; отряд его бросился на врагов, прорвал окружавшее его кольцо и в ужасной сече проложил себе дорогу. Но это был только временный успех. Взбешенный Куань-Юн, лично предводительствуя своими войсками, бросился на малочисленный отряд Чин-я-тай-цзы. Нингутинцы, прикрывая отступление своего повелителя, мужественно выдерживали натиск вдесятеро сильнейшего неприятеля и сами отступали понемногу на старую дорогу.

Но враг был силен, и ряды оборонявшихся все более и более редели. Тогда Чин-я-тай-цзы вместе с женой решили спасаться бегством. Они погнали своих лошадей по дороге. Заметив их бегство, Куань-Юн с несколькими отборными всадниками бросился за ними в погоню. Теперь это зависело от коней, от их выносливости. И у той и другой стороны были отличные лошади.

Вдруг Чин-я-тай-цзы с ужасом заметил, что рыжая лошадь, которая была под Хун-лэ-нюй, начала уставать. Расстояние между беглецами и погоней стало сокращаться. Это заметил Куань-Юн. Крик радости вырвался из его груди, и он стал неистово погонять свою лошадь.

Видя, что его жена может попасть в руки врагов, Чин-я-тай-цзы решился на хитрость. В сторону вела маленькая тропинка.

Заехав в небольшой лесок, они быстро переменились конями и также быстро разъехались в разные стороны. Обман удался. Куань-Юн, зная, что на рыжем коне должна быть Хун-лэ-нюй, а на белом Чин-я-тай-цзы, с большею частью своих людей бросился преследовать рыжую лошадь и только двух латников послал в погоню за другим всадником.

Белый могучий конь, казалось, понял всю опасность, которой подвергалась его госпожа, напряг все свои силы, как стрела полетел по дороге, вынес Хун-лэ-нюй из опасности и далеко оставил за собой погоню. Преследовавшие его два латника скоро потеряли следы и потому должны были ни с чем возвратиться обратно.

Тем временем Чин-я-тай-цзы, спасаясь от Куань-Юна, старался всячески оттянуть время, чтобы дать возможность Хун-лэ-нюй уйти подальше. Но рыжий конь слабел заметно. Погоня приближалась с каждой минутой. Вдруг он заметил несколько в стороне от дороги старика в рваной грязной одежде. Это был угольщик. Он копошился около ямы, складывал дрова, и разбирал мусор. Чин-я-тай-цзы соскочил с лощади, сбросил с себя дорогую одежду, отдал все свое золото бедному китайцу, а сам быстро накинул на себя его грязное платье, вымазал потное лицо сажей, а китайца спрятал в земляной яме, прикрыв его сверху углем и дровами. Затем он взял нож и ударил им в бок свою лошадь. Бедное животное взвилось на дыбы от боли и, как, вихрь, понеслось по дороге.

Через минуту прискакал Куань-Юн со своим отрядом. Увидев грязного угольщика, он быстро спросил его, куда направился беглец с рыжей лошади. Чин-я-тай-цзы притворился, немым. Знаками дал понять, что говорить он не может, и указал тропинку, но не ту, куда убежала его лошадь, а другую, ей, противоположную. Хитрость удалась и на этот раз: Куань-Юн бросился в указанном направлении; за ним понеслись и, все прочие всадники.

Когда криков погони не стало уже слышно, Чин-я-тай-цзы бежал лесом в горы и таким образом спасая от плена.

В это время, Хун-лэ-нюй пробиралась тропинкой, по опушке леса. Она заблудилась и не знала, куда ее выведет дорожка. Тропинка вывела ее на пригорок. Перед ней снова развернулась широкая долина Сучана. Вдруг до слуха ее долетели крики. Посмотрев в ту сторону, откуда был слышен этот шум, Хун-лэ-нюй совершенно неожиданно для себя увидела свои войска, которые, все еще дрались с превосходным в числе противником и отступали по правому берегу реки Сучана. Она поскакала к ним. Радостный крик огласил долину. Как ураган бросились нингутинцы на неприятеля и принудили его к отступлению за реку.

Этим замешательством врага воспользовалась Хун-лэ-нюй и заняла на горе небольшую крепость. Гора имела плоскую вершину, по середине площадки ее была вода, скопившаяся здесь от дождей в небольших ямах.

Ничего не зная о судьбе Чин-я-тай-цзы, она все же была уверена, что мужу ее удалось избежать опасности.

Куань-Юн, потеряв след всадника на рыжем коне, возвратился обратно и в припадке гнева приказал отрубить головы тем воинам, кои были посланы в погоню за белой лошадью. Узнав, что небольшой отряд нингутинцев еще не пленен и заперся в крепости, он решился; на другой день сам руководить сражением и взять укрепление во что бы то ни стало.

Произошла битва. Хун-лэ-нюй умело оборонялась: ее стрельцы ловко пускали стрелы, так что множество вражеских трупов валялось по долине.

Куань-Юн потребовал подкреплений и, приказал им взять приступом крепость, никому из обороняющихся не давать пощады и только одного начальника с белым конем привести к нему живого.

Хун-лэ-нюй видела, что далее держаться она не может: половина ее солдат была убита; а из остальных большая часть были раненые и больные. Она решилась на последнее средство. Прокусив себе палец и оторвав кусок тряпицы от своей одежды, мужественная женщина кровью написала на этом лоскутке коротенькую записку. В ней она, говоря о своем положении, указывала местонахождение крепости и просила помощи. Ночью была сильная гроза с ливнем. Хун-лэ-нюй тихонько вывела свою белую лошадь из крепости, вплела ей записку в гриву, приласкала и пустила, ее на волю. Умное, благородное животное поняло, какое поручение на него возлагается, и во весь карьер пустилось по дороге к Шуан-чэн-цзы.

Между тем Чин-я-тай-цзы в грязной одежде угольщика двое суток пробирался горами, боясь, что его увидят преследователи Куань-Юна. Он страшно тосковал о своей жене. Одна надежда была на крепкие ноги своей белой лошади. На третий день он встретил своего племянника, который, согласно уговору, шел уже к Сучану. Увидев, в каком виде Чин-я-тай-цзы, племянник сразу понял, что случилось что-то очень худое.

Печален был рассказ Чина...

Как раз в эту ночь прибежал посланец от Хун-лэ-нюй - белая лошадь. Чин-я-тай-цзы стал плакать, начал ласкать лошадь и гладить рукой по ее шее. Вдруг ему что-то попалось под руку, - это была записка.

Узнав, что Хун-лэ-нюй еще жива и даже не в плену у Куань-Юна, узнав, что она заперлась в крепости, обороняется, терпит большую нужду и просит помощи, все пришли в страшное возбуждение. Солдаты рвались к бою, и, несмотря на ночное время, весь отряд спешно стал собираться в дорогу.

Через несколько минут Чин-я-тай-цзы был уже в походе. Шли без отдыха, шли ночью, ели на ходу, торопились: все думали о том, как бы не опоздать и как бы отомстить Куань-Юну за его вероломный поступок. Наконец, они дошли до Сучана как раз во-время... Чин-я-тай-цзы ударил Куань-Юна с тылу. Хун-лэ-нюй вышла из укрепления и бросилась на врага с фронта. Прибытие подкреплений во главе с Чин-я-тай-цзы до того поразило солдат Куань-Юна, что, обезумев от страха, они побросали оружием обратились в бегство.

Далее следует целый ряд сражений. Куань-Юн разбит; отступает вверх по Сучану и под давлением превосходных сил Чин-я-тай-цзы переходит через горный хребет Да-чжан-шань.

К той и к другой стороне подходят большие подкрепления.

Во время этой войны Хун-лэ-нюй была ранена и умерла. Желая скрыть ее могилу, Чин-я-тай-цзы приказал отнести реку в сторону и похоронил Хун-лэ-нюй под большим водопадом. Когда гроб был замурован в камне, реку снова пустили в прежнее свое русло.

Чин-я-тай-цзы поклялся жестоко отомстить Куань-Юну. Характер его резко изменился. Из доброго и ласкового, отзывчивого он стал угрюмым, жестоким.

Куань-Юн стянул все свои войска из самых отдаленных округов. К Чин-я-тай-цзы тоже пришли подкрепления по реке Уссури, с запада.

Начались страшные битвы. Крепости переходят из рук в руки, люди гибнут тысячами в ужаснейших сечах, отчего и река стала называться Дао-бин-хэ, что значит «Река больших сражений».

Пожар войны охватил всю страну, от Уссури и до моря. Сражения происходят не только на главных путях, но и в стороне, всюду, где только были люди, принадлежащие к тому или другому лагерю.

Наконец Куань-Юн разбит наголову, он отступает дальше в горы и, перейдя через водораздел, выходит к морю. На самом перевале он строит большое укрепление и думает здесь обороняться, но изменяет своему решению и уходит в прибрежные районы. Дальше итти некуда. Куань-Юн укрепляется на горе Куань-чэ-дин-цзы, что значит «Пик колесницы Куань-Юна».

Здесь происходят снова кровопролитные сражения. Осажденные терпят ужаснейший голод, едят трупы убитых товарищей.

Узнав, что северные отряды все уничтожены войсками Чин-я-тай-цзы, видя, что далее обороняться невозможно и что пощады от Чин-я-тай-цзы ждать нечего Куань-Юн решается на последнее средство бегство. Он делает большой плот и ночью на нем уходит и море. Судьба его неизвестна.

После этой борьбы Чин-я-тай-цзы возвратился и Нингуту, где и окончил дни свои в глубокой старости.

На Сучане и в Ното жили еще кое-где люди, но с падением дома Куань-Юна они совершенно утратили свою самостоятельность и находились в зависимости от своих соседей в Шуан-чэн-цзы.

Вслед за войной в крае появляется какая-то неведомая страшная болезнь: люди умирают во множестве. Это была не оспа, а что-то другое, более ужасное. В одной долине реки Сучана в течение двух ночей и одного дня умерло более 600 человек взрослых, детей и женщин. Испуганные люди бежали в горы, тщетно пытаясь уйти от смерти. Зараженный воздух следовал за ними по пятам и распространял болезнь с ужасающей быстротою. Она находила беглецов всюду, и они гибли так, что некому было даже совершить над ними обряд погребения. В живых остались только случайные счастливцы: где - старик, где - одинокий ребенок или одна женщина и т.д.

В крае наступает полное запустение. На местах прежних поселений вырастают дремучие леса, и во множестве появляются дикие звери. Тогда северные охотничьи племена, ранее жившие далеко в глуши лесов и гор, стали спускаться к югу и мало-помалу распространяться по всему Уссурийскому краю...

На этом заканчивается легенда о царе Куань-Юне.

Теперь обратимся к разбору самой легенды. Что она представляет собою: сказку, вымысел или действительно такие события происходили в Южно-Уссурийском крае? Последнее предположение имеет под собой некоторую почву.

По легенде племянник Чин-я-тай-цзы жил в Шуан-чэн-цзы, где теперь стоит город Никольск-Уссурийский. Этим именем китайцы называют Никольск и по сие время. Шуан-чэн-цзы - двойная крепость. Действительно за городом и в настоящее время есть две больших старинных крепости. В одной из них построены казармы для полков первой стрелковой дивизии. Это указывает на ее размеры. Лет десять назад земляные валы этих укреплений были еще хорошо сохранены, но, по мере разрастания города и увеличения его населения, безжалостная рука обывателя стала разрушать эти последние остатки Бохая.

Затем, не только в то отдаленное время, к которому относятся рассказы о царе Куань-Юне, но даже и теперь город Нингута соединяется с Никольском-Уссурийским хорошею колесною дорогой. Это - старинный китайский путь, по которому издавна «сыны Поднебесной империи» совершали свои путешествия в Уссурийский край. По этой же дороге шел и Чин-я-тай-цзы на Шуан-чэн-цзы и далее к Сучану.

Во всех старинных китайских книгах упоминается о большой дороге, которая шла из Маньчжурии через Нингуту на Дун-да-шань, т.е. к берегам Великого океана. Этим именем китайцы называют Уссурийский край и до сего времени. Буквальный перевод будет: «Восточные большие горы».

Дальше, по поводу Сучана. Правильная транскрипция китайских иероглифов будет Су-чэн (Чэн - значит крепость, укрепленное городище). Стоит только взглянуть на карту и найти залив Америку, чтобы увидеть эту реку, которая играет такую большую роль в истории Уссурийского края. По легенде, в устье реки, на берегу моря, были - две одинаковых скалы, напоминающих по своему внешнему виду и по расположению груди женщины, отчего скалы эти и получили такое оригинальное название Да-най-шань. Эти две скалы есть и в настоящее время. Русские крестьяне окрестили их по-своему - «Брат и сестра». Такое совпадение не может не обратить на себя внимание.

Разбирая легенду далее, мы видим, что потерпевший поражение Куань-Юн уходит вверх по реке Сучану переходит через водораздел Да-дян-шань на реку, которая впоследствии стала называться Дао-бин-хэ. И теперь еще старожилы-китайцы называют упомянутый перевал через горный хребет именно этим именем. Но самое главное не то. Не поражает ли читателя такое близкое созвучие: Дао-бин-хэ и Диубихе. Конечно, последнее название произошло из первого. Русские исказили истинное название, и измененное оно перешло на карты. Это говорит в пользу легенды.

Самые большие укрепления, самые грандиозные сооружения находятся по рекам Даубихе, Улахе и около Ното. Легенда говорит, что здесь происходили очень продолжительные и большие сражения: «крепости переходили из рук в руки». Глядя на эти городища, невольно поражаешься их размерами и невольно допускаешь мысль, что здесь, действительно, происходила какая-то борьба, более сильная и продолжительная, чем обыкновенное сражение.

Есть еще одно обстоятельство, которое заставляет задуматься. В сказании говорится, что Хун-лэ-нюй была ранена и умерла во время похода. Чин-я-тай-цзы похоронил ее под водопадом. Самый большой водопад в Уссурийском крае в настоящее время находится на реке Пан-дао-гоу, на правом притоке реки Дун-да-гоу - впадающем, в свою очередь, в реку Даубихе. Вода спадает с высоты шестнадцати метров. Присутствие водопада в бассейне реки Даубихе очень важно для наших исследований.

По смыслу легенды, на водоразделе между реками, текущими в Уссури, и реками, несущими свои воды к морю, Куань-Юн построил крепость. На самом деле, на пути с реки Лифудзин на реку Тадушу на самом перевале через хребет Сихотэ-Алинь есть такое укрепление. С современной тропы его не видно, поэтому никто и не знает об его существовании; оно находится в лесу с километр в сторону от дороги. Место нахождения крепости не идет в разрез с легендой, а наоборот, подтверждает сказание.

Наконец, легенда говорит, что разбитый царь Сучана дошел до моря и здесь укрепился: на горе Куань-чэ-дин-цзы; затем он построил плот и ушел на нем в море. Южнее залива Ольги на самом берегу моря есть гора Гао-чэ-дин-цзы. Очень подкупает такое созвучие! Вся эта гора от вершины и донизу изрыта: валы, траншеи и окопы избороздили ее склоны по всем направлениям. Старик-маньчжур Кин-чжу из фанзы Сиян, в бытность свою на той горе, нашел старый проржавленный меч и железный шлем. На шлеме было два ножа, прикрепленных но сторонам его вертикально. Кин-чжу бросил меч и шлем там же, как вещи никуда негодные.

Из всего этого видно, что здесь происходила, с одной стороны, осада горы, а с другой, упорная ее оборона, а отсюда, в свою очередь, следует, что борьба, о которой говорится в легенде, действительно имела место в Уссурийском крае.

Этим вопрос не исчерпывается. Много интересных сведений сообщают местные старообрядцы.

Одни из первых переселенцев в Амурскую область были староверы. Часть их поселилась на Амуре около озера Петропавловского, которое они окрестили этим именем, а впоследствии перебрались на реку Даубихе, где основали деревню Петропавловку. Другая часть их поселилась близ того места, где ныне раскинулся Никольск-Уссурийский. Эти последние свое селение окрестили Красным Яром.

Старики (в особенности Василий Пухарев) еще хорошо помнят раскопки, которые производили китайцы в укреплениях Шуан-чэн-цзы. Это было в 1872 году. Китайцы приехали из Нингуты нарочно для этой цели. У них был план и какие-то рукописи: они читали их и делали измерения «около каменной черепахи». Когда место было найдено, китайцы наняли рабочих и заставили их рыть землю. Скоро был открыт каменный склеп и в нем гроб. В гробу оказался воин в доспехах и в вооружении. Китайцы заровняли место-раскопок и на другой день увезли с собой свою находку. Тогда же они производили раскопки и в других местах укреплений, и везде их труды увенчались успехами.

Показания старообрядцев (Поносова, Могильникова и др.), приехавших с рек Сучана и Судзухе в северною районы (заливы Пластун и Амгу), еще более интересны. Они рассказывали, что в тех же приблизительна годах на Сучан приехали два японца и с ними православный священник из Камчатки17. Они также имели какие-то планы, нанимали рабочих и делали раскопки в укреплении, которое находится на левом берегу реки, около корейской деревни. Они достали из земли много разных вещей, сделанных из камня, серебра и меди. Две находки обратили особенное внимание старообрядцев. Это была лошадь из белого камня и баран из какой-то черной массы. Белая лошадь!.. Как это совпадает с легендой!.. Как жаль, что эти находки стали достоянием чужого музея.

Но самые интересные сведения сообщают старообрядцы Черепановы (Трифон, Нефед и Олимпий) с реки Амагу. В начале восьмидесятых годов, когда они жили в Петропавловке, к ним приехали два японца и настойчиво расспрашивали крестьян, не встречали ли они где- нибудь поблизости своей деревни старинный колодец с каменной кладкой!

Старик Черепанов вспомнил, что, будучи раз на охоте, он недалеко от почтовой станции Тарасовки, в двух километрах от постоялого двора отставного солдата Ефремова, действительно видел один такой колодец в болоте около укрепления, которое было расположено тут же недалеко на соседней горе. Уже тогда колодец этот был залит водою более чем на 15 сантиметров, так что он, Черепанов, едва не оступился и чуть было не провалился в его отверстие. Японцы просили указать им это место. Черепанов повел их сам, но найти колодца второй раз уже не мог, так как после того, как он видел его первый раз, прошло уже более 10 лет: колодец совсем затянуло тиной, занесло песком и глиной, всюду появились кочки, кусты и поросль низкорослой березы. Физиономия местности изменилась совершенно. Совместно с японцами Черепанов искал колодец около двух суток. Колодца найти им так-таки и не удалось, и японцы уехали домой с пустыми руками.

Эти поиски колодца заинтересовали старообрядцев и потому, расставаясь с японцами, они стали их расспрашивать о причине, которая вызвала их приезд в Уссурийский край, и что может быть интересного в старом колодце. Тогда японцы им сказали, что, по преданию, много сот лет назад на этой реке происходило большое сражение. Одна сторона была разбита, отступала к Ното и, спасаясь от преследования своих врагов, опустила в колодец два больших золотых истукана, у которых глаза были сделаны из драгоценного камня.

Как только японцы уехали, Черепановы снова принялись за поиски колодца. Много они искали, пробовали зондировать почву железными щупами, но, вследствие того, что болото занимало очень большую площадь, а местность изменилась до неузнаваемости, несмотря на самый упорный и добросовестный труд, все усилия их остались тщетны.

Эти золотые истуканы не были ли теми самыми богами, что находились в кумирне около устья реки Сучана и от которых, будто бы, Цзин-я-тай-цзы получил исцеление...

Все упомянутые старообрядцы совершенно знали легенды о Куань-Юне, и потому показания их приобретают особенный интерес.

Старинный путь из Нингуты к Никольску и две крепости за городом, сохранение названий Шуаи-цэн-цзы, Сучан, Да-дян-шань, Дао-бин-хэ и Куань-чэ-дин-цзы, раскопки китайцев и японцев в разных местах Уссурийского края, скалы в устье реки Сучана и сообщения, переданные старообрядцами, все это подкупает исследователя и если не подтверждает вполне легенду, то, во всяком случае, не идет в разрез с нею. И по легенде и из сообщений старообрядцев видно, что центром междоусобной борьбы двух народов были Никольск, Сучан, Даубихе и местность около залива Ольги.

Это не все. Есть еще более веские доказательства, которые говорят уже прямо-таки в пользу легенды. Во время экспедиции 1907 года, когда наш большой отряд стоял биваком на реке Тахобе, я производил раскопки и укреплении, построенном на берегу мори. Стены этого городища были сложены из угловатых камней, которые древние обитатели брали по ту сторону реки с осыпей соседней горы.

Внутри укрепления культурный слой оказался на глубине полуметра. Вместе с углем была погребена и разбитая глиняная посуда. Таких черепков было выброшено лопатами очень много. Выбрасывая мусор из ямы, я заметил в земле маленький кружок. Эта вещь обратила на себя внимание. Очистив ее от грязи, я увидел, что это была медная монета, на вид обыкновенный китайский «чех», с четырехугольным отверстием посредине. Это была интересная находка; обмытая, она была уложена в коробку с ватой и вместе с другими коллекциями препровождена в город Хабаровск.

По возвращении из экспедиции я стал просить китайцев и специалистов-восточников перевести мне надпись на найденной монете. И китайцы и ориенталисты перевели: «Куань-Юн тун бао», т.е. «драгоценность Куань-Юна». У китайцев существует поверье: если найдешь деньги Куань-Юна, их надо беречь. В игре они приносят счастье. И до сих пор у маньчжуров шаманы ворожат над этими монетами, прорицают будущее, отыскивают потерянное и привлекают сердца женщин. Значит, Куань-Юн не есть легендарная личность: это лицо историческое. Но тут мы наталкиваемся на новое затруднение. Монета оказалась японскою.

Японский император Го-Мидзу-но-о царствовал с 1611 года. В 1624 году он дал годам своего правления название Кан-еи (по китайскому чтению Куань-Юн), т.е. «Беспрестанное расширение» (пределов империи). В 1630 году на престол вступила Миосио Тенно, І09-я императрица. Ее имя было Оки-ко, дочь императора Го-Мидзу-но-о и г-жи Кадзу-ко Токугава (прозвище Тофу-ку-мон-ин), сестры сйогуна Иемицу. Она наследовала своему отцу в шестилетнем возрасте. После пятнадцатилетнего царствования, по время которого фактически вся власть была в руках ее дяди Иемицу, она отказалась от престола в пользу своего брата Го-Комио и удалилась от дел, после чего прожила еще 53 года и умерла в 1643 году после P.X. Эта императрица оставила для своей эры то же название Куань-Юн.

В Уссурийском крае монеты эти встречаются очень часто. Из трудов Позднеева мы видим, что в древние времена японцы имели большие сношения с народами, обитавшими в нашем Приамурье. Найденная монета могла быть случайно сюда занесенною, по можно допустить и японское влияние. Тогда интерес японских археологов по розыскам древностей в Уссурийском крае становится вполне понятным.

Вероятнее всего, что во времена Цзиньской империи в Южно-Уссурийском крае действительно жил какой-то царь, имя которого утрачено совершенно, но о котором сохранились различные легенды. Значительно позже в Уссурийском крае появляются китайцы. Им постоянно попадались монеты с надписью Куань-Юна. Это и послужило причиной недоразумений. Мало знакомые с научной китайской литературой, они чужое имя навязали чужому лицу, чужому народу.

Теперь посмотрим, нет ли где-нибудь в русской литературе чего-нибудь похожего на легенду о Куань-Юне?

В неизданных «Дорожных заметках» архимандрита Палладия под 19 июля (1870 года) мы находим следующую, к сожалению, не вполне ясную запись: «Сучэн - городище, бывшее резиденцией гиньского Вуцзу. Сын Вуцзу Куань-Юн, имевший двух жен, Хуньло и Луло, которые спасли его, когда он поехал высмотреть, не хочет ли возмутиться его дядя. Сучэн не позволяет у себя ночевать... Иные говорят, что там восседал танский государь, уже не сунские ли государи сидели там. Таны уничтожили Дацзы. Шуан-чэн (Никольское) есть местопребывание племянника или потомка Ликэюна... который жил здесь в изгнании 40 лет!..» Таким образом, и с этой стороны легенда до некоторой степени подтверждается.

В последние годы великая волна переселения русского народа хлынула в Приамурье и заполнила все те места, где были земли, хоть мало-мальски годные для хлебопашества и сельского хозяйства. Под давлением переселенцев старики-китайцы стали оставлять свои прежние насиженные места и уходить на родину. Напрасно исследователь старался бы теперь собрать сведения от китайцев. Он не нашел бы ничего, кроме брошенных китайских фанз и жалких деревушек русских новоселов на месте прежних китайских поселений. До прихода русских все орнаменты и памятники Бохая и даже самые укрепления в течение многих веков оставались на своих местах нетронутыми. Но с тex пор, как в крае появились переселенцы, нивелирующая, рука крестьянина-земледельца стирает следы Бохая с лица земли и с каждым годом все более и более. Поэтому с каждым годом производить исследования все труднее и труднее. И не далеко уже то время, когда будущий историк тщетно будет доискиваться разрешения того или другого вопроса и горько будет сожалеть о том, зачем он не приехал сюда раньше, когда была к тому полнейшая возможность.

Так, например, в 90 километрах выше города Николаевска на Тырском утесе находились развалины древнего буддийского храма18. Сюда постоянно съезжались-туземцы и молились богу. Какой-то не в меру усердный монах приказал камень этот свалить в Амур. На несчастье, река в этом месте оказалась глубокою. Вероятно, теперь этот камень занесло мощными пластами песка и ила и потому, достать его нельзя даже и с помощью водолазов.

Затем, вот что говорит Поляков19 в описании своего путешествия по Уссурийскому краю в 1881 году: «Я совершил поездку вверх по Суйфуну до селения Никольского, расположенного около старинных укреплений, состоявших из высоких земельных валов и образовавших пространный квадрат, внутри которого и гнездилось, по-видимому,  исчезнувшее теперь население. К сожалению, оставшиеся памятники, в виде человеческих статуй, разного рода орнаментов, каменных глыб с надписями, теперь недоступны для наблюдателя; большая часть из них ушла на фундаменты воздвигнутого здесь ныне русского поселения, это казармы для двух стоящих здесь батальонов, а также громадные и красивые ряды домов, построенные добровольными русскими колонистами или переселенцами. Я видел только двух сделанных из камня черепах, громадных размеров; они остались на месте только потому, что их было невозможно стащить с места при малом количестве людей...»

По инициативе бывшего Приамурского генерал-губернатора Гродекова, одна из этих черепах была доставлена в город Хабаровск, где в настоящее время она находится перед фасадом музея. По слухам, другая черепаха осталась в Никольске и по сие время.

На орнаменте, укрепленном на спине этой черепахи, сделана надпись «Могильный памятник ХII пека поставлен главнокомандующему Цзиньской империи Цзинь-юнскому  высокомудрому  князю  Вань-яньскому».

Теперь понятно, что искали китайцы при раскопках в Никольске-Уссурийском, что за могильный склеп они отрывали и что за воина в доспехах и с оружием они вместе с гробом увезли к себе на родину. Теперь китайцы если и ставят таких черепах над могилами знатных покойников, то делают их из белого камня, и кроме того, орнамент на спине делается в виде правильной колонны или доски, оканчивающейся вверху разным барельефом. Те же надгробные памятники черепахи (как синоним вечности), которые ставились маньчжурами в XII веке, всегда делались из серого гранита, и на спине животного укреплялась простая каменная глыба, отесанная только с двух, нередко и с одной стороны, и покрытая немногими иероглифическими письменами.

Надо заметить, что надгробные памятники китайцы ставят всегда не на самой могиле, а рядом с нею, около головы покойника. Вот почему раскопки, о которые рассказывают старообрядцы, китайцы производили «около» черепахи, а не под нею.

Глава третья

Теперь рассмотрим другой вариант легенды о царе Куань-Юне. Но прежде чем приступить к изложению его, следует предпослать несколько слов о том, как появилась эта легенда в литературе. В 1894 году по инициативе бывшего Приамурского генерал-губернатора Духовского для географических исследований таежных районов в бассейне правых притоков Уссури были командированы охотничьи команды 1-й и 2-й Восточно-Сибирских стрелковых бригад. Вверх по рекам Бикину и Иману пошли две команды под начальством молодых в то время офицеров-подпоручиков Горского и Пель-Горского. Но они не дошли до хребта Сихотэ-Алиня и после неимоверных трудностей, чрезвычайных лишений, до человеческих жертв включительно, вернулись обратно. К чести этих пионеров следует сказать, что они, несмотря на крайне тяжелые условия похода, работали с редкой энергией, с любовью и добросовестностью и собрали весьма интересный описательный материал по географии края.

По окончании экспедиции офицеры эти сдали свои работы Генерального штаба подполковнику Альфтану, который сделал им сводку и издал их в виде особого приложения к «Приамурским ведомостям» 1895 года. В этом очерке есть много вещей, очень интересных по всестороннему изучению центральной части дикого в то время Уссурийского края. Из всех отделов в настоящее время нас особенно занимает предание о происхождении орочей, которое якобы существует у тазов и у местных китайцев.

Но тут опять приходится сделать маленькую оговорку. У китайцев есть множество легендарных и исторических сказаний о своей стране и о своем народе, но у них совершенно нет преданий о происхождении туземцев, обитавших в Уссурийском крае. У орочей Императорской гавани и у орочей-удэхе действительно есть религиозное сказание о происхождении их от медведя и от тигра. Это предание, с различными вариантами, мы находим у всех без исключения народов, принадлежащих к великой семье выходцев из Маньчжурии - тунгусов.

Сделав эту оговорку, прочтем то, что напечатано было подполковником Альфтаном в «Приамурских ведомостях» в 1895 году.

«На Сучане лет пятьсот назад царствовал сильный царь Куань-Юн, китайской династии. Кругом его царства жили сильные цари, зависевшие от него и платившие ему дань почти через каждые сто верст было особое царство, и только немногие из царств были самостоятельны. Время тогда было хорошее; урожаи большие; погода всегда стояла ясная, теплая; болезней не было.

У царя Куань-Юна был племянник, который жил в крепости, в местности Сандагоу, по реке Улахе (выше реки Ното); семья племянника состояла из жены Хун-лэ-нюй и сестры ее Лю-лэ-нюй; обе - писанные красавицы, все удивлялись их красоте.

Там, где Великая китайская стена подходит к морю, на каменной скале стоит храм в честь святой женщины-китаянки Мын-цзя-нюй, сохранившей до конца своей жизни супружескую верность. Однажды жена племянника Хун-лэ-нюй собралась поехать в храм Мын-цзя-нюй поклониться святой женщине, но перед отъездом через ворожею она узнала, что на обратном пути ей и ее мужу грозит большая опасность от дяди Куань-Юна, который был большой развратник и любитель красивых женщин.

Перед отправлением в дорогу племянник заявил жене, что на обратном пути им предстоит ехать мимо дяди и необходимо будет завернуть к нему погостить. Хун-лэ-нюй начала отговаривать мужа не заезжать к дяде, но он ее не стал слушать и согласился пополнить лишь три условия, которые она ему, наконец, поставила: 1) по приезде к дяде коней не расседлывать, 2) водки не пить и 3) если их ночь застигнет у дяди, ложиться не разуваясь. Муж обещался ей выполнить эти условия. Тогда Хун-лэ-нюй  вынув серьги, одевшись по-мужски и заплетя волосы в одну косу, отправилась в дорогу с мужем и небольшим отрядом.

Солнце уже склонялось к западу, когда они на обратном пути подъехали к дядиному дому. Куань-Юну дали знать о приезде племянника, и он, выйдя ему навстречу, стал очень уговаривать его зайти в дом и отдохнуть. Племянник согласился, вошел к нему, но, помня завет жены, не велел расседлывать коней. Куань-Юн усадил племянника на почетное место, стал его угощать и расспрашивать про путешествие. Племянник, порядочно, уставший за дорогу, выпил поднесенную ему чарку и захмелел, а тут уж и забыл совсем, что обещался своей жене не пить водки. К ночи дядя и племянник сильно выпили. Во время пира Куань-Юн обратил внимание на красивого прислужника у племянника и спросил: «Как тебе приходится этот человек?» Племянник, забыв, что обещал жене не выдавать ее, спьяна сказал было: «Моя жена», но опомнился и сейчас же исправился: «Это моей жены брат...» Но было уже поздно. Куань-Юн догадался, что это жена племянника, и намеревался, теперь завладеть ею. Он начал спаивать племянника, а сам ничего не пил. Наконец до того напоил племянника, что он тут же заснул. Видя, что племянник, мертвецки пьяный, уже спит, Куань-Юн схватил жену его и стал ее целовать.

Возмущенная Хун-лэ-нюй выхватила саблю и отрубила дяде голову, а затем в досаде на мужа, что он забыл свое обещание, и ему отсекла голову. Крикнув свою стражу, она села на коня и поскакала домой, к своей сестре Лю-лэ-нюй. Но вскоре войска Куань-Юна бросились в погоню за ними и настигли их, так как кони у них были еще измучены за дорогу. Видя свою неминуемую гибель, Хун-лэ-нюй мной оторвала кусок от своей одежды и, укусив палец, кровью написала своей сестре о всем случившемся, затем, привязав письмо к гриве, пустила свою чудную белую лошадь домой, а сама себя заколола кинжалом. Отряд был ее весь перебит Куань-Юновой стражей.

Получив известие о гибели сестры и се отряда, Лю-лэ-нюй собрала поиска и отправилась в царство Куань-Юна отомстить за них. Это происходило в самые жаркие дни летом. Дойдя до реки Даубихе, Лю-лэ-нюй послала одного вельможу посмотреть, стала ли река. Тот пошел и принес ответ, что река не стала. Ему отрубили голову и послали другого, но и тот принес тот же ответ; тогда и его постигла та же участь. Так казнили человек десять. Наконец один из посланных думает себе: все равно отрубят голову, скажу, что река стала; так и сказал. И, действительно, когда подошли к берегу, лед покрыл всю реку. Отряд перешел по льду через Даубихе и, дойдя до города, где жил Куань-Юн, разбил наголову неприятельское войско; оставшихся в живых, а также и всех жителей Лю-лэ-нюй приказала казнить, даже детей не пощадила. Только одна девочка спаслась, хотя за нею и погнались, но она все увертывалась: всячески старались ее подманить, но она не подходила близко; Тогда Лю-лэ-нюй спросила ее: «Как же ты одна будешь жить? Ведь умрешь с голоду или замерзнешь». На это девочка отвечала: «Как буду жить, чем буду питаться - не ваше дело; проживу как-нибудь и без вас; деревья закроют меня от непогоды, а земля и вода дадут мне не пищу». Когда все уехали, оставив девочку одну, та поймала в лесу медвежонка и стала с ним жить; питаясь рыбою, медом и кореньями.

От них произошло и «потомство, называемое орочонами. Орочоны разошлись по разным рекам, жили без домов, лишь на зиму делая себе шалаши из прутьев и древесной коры. В память этого события орочоны почитают медвежье мясо и очень им дорожат. Во время пира они строго следят, чтобы ни одной капли не упало на землю, если это и случится по неосторожности, то место, куда капнуло или упал кусок, вырезается ножом и в вместе с землею сжигается на костре. Голову медведи едят, не разбивая черепа, а затем вешают на шест вблизи шалаша. Если охотник-орочон убил медведи, то, по обычаю, сестра охотники не должна есть это мясо. Вообще женщины у орочонов могут есть только мягкие части, ноги же, голову, лапы и сердце они не едят.

О Лю-лэ-нюй сохранилось предание, что она вернулись в свое царство после разгрома царства Куань-Юна, собрала весь народ и ушла в Китай»20.

Теперь посмотрим, какая легенда существует у орочей относительно происхождения их от медведя.

Некогда жил на земле один человек Егда со своей сестрой. Других людей не было. Однажды сестра говорит брату: «Ступай, поищи себе жену». Брат пошел. Шел долго и вдруг увидел юрту. Войдя в нее, он увидел голую женщину, очень похожую на его сестру. «Ты моя сестра?» - спросил он ее. - «Нет», - отвечала она. Егда пошел назад. Придя домой, он рассказал сестре о случившемся. Сестра ответила, что виденная им женщина - чужая, но ничего нет удивительного, что она могла быть похожа на нее. Брат снова пошел; сестра сказала, что и она пойдет в другую сторону тоже искать себе мужа. Но кружною тропою обогнала брата, прибежала в ту же юрту, разделась и села опять на прежнее место голая. Брат пришел, женился на этой девушке и стал с нею жить. От этого брака родились у них мальчик и девочка.

Однажды в отсутствие отца мальчик играл на улице и ранил стрелою маленькую птицу. Она отлетела в сторону, села на ветку дерева и сказала: «Зачем ты меня ранил, мальчик?» Он отвечал: «Потому, что я человек, а ты - птица». Тогда птица сказала: «Напрасно ты думаешь, что ты человек. Ты родился от брата и сестры, а потому ты такое же животное, как и все прочие». Мальчик вернулся домой и стал рассказывать об этом своей матери. Последняя испугалась и велела мальчику ничего не говорить отцу, иначе он их обоих бросит в реку. Когда вернулся отец, мальчик начал было говорить о случившемся, но мать закричала на него: «Что ты болтаешь, отец пришел усталый, а ты говоришь глупости». Мальчик замолчал. Ночью, когда все легли спать, отец стал расспрашивать сына, что с ним случилось. Мальчик рассказал все. Тогда Егда увидел, что сестра его обманула.

Наутро он на лыжах пошел в лес, нашел крутой овраг, раскатал дорогу и на самой лыжнице насторожил стрелу. Вернувшись домой, он оказал сестре: «Я убил сохатого. Ступай по моему следу, спустись в овраг и принеси мясо». Сестра одела лыжи, пошла, смело скатилась в овраг и убила сама себя стрелою.

Тогда Егда взял сына и дочь и понес их в лес. Скоро в лесу он нашел дорогу, по которой всегда ходил медведь; он бросил здесь девочку. Дальше он нашел другую дорогу, где ходила тигрица, и бросил там мальчика, а сам пошел к реке и бросился в воду. Девочку подобрал медведь и стал с нею жить, как с женою, а мальчика подобрала тигрица и стала жить с ним, как с мужем. От этих браков произошли все удэхе.

Ритуал, которым обставлено у орочей съедание головы медведя и другие обычаи, которые описывает Пель-Горский, действительно таковы, и основаны они на культе медведя (родовые предки), как отдаленного сородича.

Теперь мы видим, что предание о происхождении орочского народа, приведенное в «Приамурских ведомостях» подполковником Альфтаном, есть соединение двух легенд - китайской о царе Куань-Юне (первая половина) и отрывка орочского сказания о происхождении их от медведя (окончание). Каким же образом эти две легенды ничего не имеющие общего друг с другом, были соединены в одно сказание? Это очень легко объяснить. Китайцы, поселившиеся в южной части Уссурийского края, очень часто отбирают за долги у туземцев жен и дочерей. От этого брака получаются именно те полуорочи-полукитайцы, которых сами китайцы называют «чжагубай», что значит «кровосмешанные». На реке Имане живут именно эти орочи-чжагубай. Они-то и являются виновниками этой путаницы. От стариков-китайцев они слышали легенду о Куаиь-Юне, а от женщин о медведе. Впоследствии, они перепутали оба сказания, и в таком виде они были записаны подпоручиком Пель-Горским и попали в печать.

Наши туземцы ничего не знают о том, что раньше происходило в Южно-Уссурийском крае. Оно и понятно - они пришли сюда уже после маньчжуров, тогда, когда здесь было уже запустение. На самые обстоятельные расспросы старики не могли дать ответа. Они говорили, что их отцы и деды, когда пришли сюда с севера, то застали эти развалины в том же виде, в каком мы видим их в настоящее время.

Только два раза мне удалось уловить в их рассказах тень воспоминаний далекого прошлого, воспоминаний о какой-то борьбе, которую вели между собою на реке Такеме неизвестные пришлые люди, и о столкновении их с орочами. Я старался записать их рассказы в том виде и теми же словами, как они мне их передавали сами.

В 1903 году на реке Судзухе я пришел к одному старику тазу (орочи,   ассимилированные китайцами). Я раньше слышал, что он может рассказать много интересного про старые годы, о том, как раньше жили люди, и про таинственные укрепления, эти остатки седой старины Бохая и Цзиньской империи. Он долгое время жил с китайцами и от них слышал многие, рассказы. Нарочно я провел у него целый день и не возбуждал этого разговора. Надо было, чтобы он ко мне присмотрелся, подружился. И того, и другого достиг я довольно скоро. На другой день я осторожно стал говорить с ним, сначала на тему отвлеченную, а затем незаметно перешел и к вопросу, который меня интересовал так сильно. Старик оживился, увлекся и начал рассказ, в высшей степени интересный...

Я сделал ошибку тем, что стал записывать его слова и переспрашивать то, чего не понял. В это время пришла его жена-старуха. Услыхав, что говорит таз и увидев у меня в руках карандаш и записную книжку, она вдруг испуганно закричала: «Чего разболтался. Не говори, а то потом, может быть, еще худо будет!» Старик умолк сразу и после уже, как я ни старался, сколько не употреблял усилий, чтобы возобновить его рассказ, он упрямо отмалчивался, а сердитая старуха ни на один шаг не отходила от своего супруга и все время ругала его за излишнюю болтливость.

Рассказ его был такого содержания: «Это было очень давно. Время совсем старое. Мой отец и дед не помнят этого, не видали, а только слышали об этой истории от других людей, когда сами были еще маленькие. Раньше орочи жили дальше на север, а здесь (Судзухе) на юге жили другие люди. Это были не китайцы, а какой-то другой народ. Они постоянно дрались с гаулями21, которые приходили к ним с запада. Они строили дороги, копали землю и делали канавы.

Тогда простых людей не было - все были солдаты: ружей у них, тоже не было; дрались копьями, стрелами и ножами. Они постоянно ходили по дорогам целыми толпами. Один раз на реку Кему пришло много солдат: сто - больше, а потом к ним приехал начальник, и с ним пришло еще столько же воинов. Долго они стояли на одном месте и все копали землю и на горах и внизу около самой реки Кемы.

Один раз ночью пришли гаули: их было очень много. Тихонько они окружили крепость, и вдруг все сразу подняли страшный крик, а сами не выходили из лесу. Те люди, что были внутри укрепления, зажгли смоляные факелы. Тогда гаули пустили стрелы»...

Далее речь старика была прервана. Второй рассказ был такого содержания:

«Раньше на реке Такеме жили одни только орочи. По вот с юга пришли какие-то другие неизвестные люди и начали всюду копать землю. Эти новые люди стали обижать орочей: всю рыбу, которую ловили они, мясо, которое добывали они на охоте, все силою отбирали пришельцы. Долго терпели орочи, но наконец решили отделаться от своих притеснителей. Стали они ковать себе стрелы каждый день в большом количестве. Стали женщины днем и ночью шить орочскую одежду и головные покрывала. Когда все было готово, орочи собрались вместе, нарубили палок в рост человека, поставили их в кустах и надели на них одежды и головные уборы. Ночью орочи со всех сторон обошли чужой лагерь. Когда стало светать, они пустили стрелы. Чужие люди заметили в кустах чучела, приняли их за живых людей и стали стрелять в эту сторону. Много врагов тогда было убито. Оставшиеся в живых испугались и побежали к морю. Тут за камнями, на самой дороге, устроена была засада. Сразу напали на них орочи и всех почти перебили: спаслись только двое. Они вплавь перебрались через реку и убежали в свою сторону. Там беглецы рассказали о случившемся. Они говорили, что орочи не люди, а черти, что стрелы их не берут, что они не имеют веса, снег глубокий их не задерживает, они не проваливаются и ходят поверх его, что лодки свои они делают из бересты, плавают по камням и не ломают их, что они не знают, как разводить огонь, и потому мясо и рыбу едят сырыми.

Потом орочи услышали, что с юга опять идет к ним много народа; испугались они, взяли свои лодки, посадили в них своих жен и детей и ушли на север...»

И рассказ таза с реки Судзухе, и второй рассказ орочей реки Кусуна приурочивают события к реке Такеме. Вероятно, на этой реке действительно происходила какая-то борьба, о которой у туземцев сохранились смутные воспоминания в виде изложенных выше рассказов. Это подтверждается и находящимися на реке Такеме крепостями и старинной дорогой, идущей в горы в обход береговых обрывов. Первый рассказ, повидимому, имеет некоторую связь с китайскими легендами и является как бы отдельным эпизодом в борьбе, которую вели между собою Куань-Юн и Чин-я-тай-цзы.

Итак, было время, когда край этот жил кипучей жизнью; происходила борьба, были дороги, были пути сообщения. И вдруг, как бы по мановению сверхестественной силы, он замер на несколько сот лет. Сохранились только отрывочные легенды о былом его.

Памятники старины в Уссурийском крае и Маньчжурии

(Краткое содержание сообщения В.К. Арсеньева на публичном заседании Общества русских ориенталистов 15 июля 1916 года в г. Харбине)

Прежде всех на памятники старины обратил внимание архимандрит Палладий. К сожалению, он умер, не успев обнародовать своих трудов. Остались только его письма в «Записках Русского географического общества».

За ним следуют Ф.Ф. Буссе и князь Кропоткин. Всего ими описано 96 памятников. Одновременно с ними работал М.Г. Шевелев; к сожалению, своих работ он не печатал, находя их недостаточно разработанными, и с его смертью они могут считаться утраченными. В.К. Арсеньев описал 228 памятников старины. Все они вместе с описанными прежде не составляют и десятой части всех остатков старины, разбросанных по Уссурийскому краю, Маньчжурии и Северной Корее. Разбираться в них помогли восточники Муравьев, Цепушелов, Федоров, Шкуркин.

За 3000 лет до настоящего времени в районе Амура Уссури и до берегов Великого океана обитало тунгусское племя сушеней, рыболовы и охотники. Па самом берегу к востоку Сихотэ-Алиня обитало племя дамолу. Впоследствии сушени назывались илоу. Племена эти не были организованы в государства.

В III-VI веках по обеим сторонам хребта Чан-бо-шаня жило племя фуюй, впоследствии истребленное соседями.

В верховьях Сунгари (а не Амура) обитали мохеские тунгусы, которые, привлекаемые лучшими климатическими и почвенными условиями, двинулись на юго-запад и заняли район около Кайюаньсяня и к югу от него. К северо-востоку от этого района жило монголо-маньчжурское племя киданей - счастливое соединение цивилизации и первобытной грубой силы.

Племена представляли совершенно отдельные самостоятельные кланы. Сумо на востоке, граничил с Гаоли; на юго-востоке от него был клан Бошань. На севере от Сумо находился род Аньчэнгу; от него на восток - Фейне, а еще восточнее - Хайши, нынешние места Владивостока и Никольска.

В половине VII века в восточной Маньчжурии и на берегах Великого океана возникло культурное государство Бохай (с 668 года).

Мохеские тунгусы (кидане), живя рядом с Бохаем, с ним не враждовали, но входили, по-видимому, в состав его.

В начале X века кидане уничтожили корейское влияние над Бохаем, и с 912 года владения Бохая простираются от реки Тумень-Улы к югу до порта Лазарева, и с севера узкой полосой по берегу моря до озера Ханка и до Сучана.

В XII веке мохеские тунгусы от толчка, данного им монголами, двинулись в пределы Бохая и уничтожили его самобытное существование, а затем овладели и Китаем (дом Ляо). Вскоре после этого другое тунгусское племя, чжурчжени, разрушили царство Ляо и основали царство Цзинь (Золотое), с границами почти до Амура. К этой эпохе относится большая часть памятников, оставленных в Уссурийском крае его древними обитателями.

История с XIII по XIX век этого края снова темна. Существует только сказание о борьбе Нингутинского владетеля Цзинь-я-тай-цзы с Сучанским князем Куань-Юном, и затем известно о страшных повальных болезнях, уничтоживших почти все население края. В Уссурийском районе надолго наступило запустение. Тогда северные охотничьи племена спустились к югу и заняли весь Уссурийский край.

Знаменитый Нурхаци, объединяя маньчжуров, с 1607 по 1615 год предпринял ряд походов от Нингуты к югу присоединив земли Воцзи.

Дальнейшая история маньчжурского дома общеизвестна.

Итак, часть XVI века и все XVII столетие захватывает стремление маньчжуров к югу, а на Уссурийский край они не обращают никакого внимания. Культурные местности самой Маньчжурии, откуда постоянно выводили людей для пополнения гарнизона в Китае, постепенно запустели, и только в конце XIX века они снова заселяются, на этот раз уже китайцами.

Архимандрит Палладий полагает, что Уссурийский край был разорен во время похода на землю Вонзи.

История Уссурийского края слагается из шести периодов:

1) Эпоха первобытного человека - каменный век.

2) Борьба культурных маньчжурских племен с древнейшими обитателями страны до XII века.

3) Царство Бохай с VIII по XII век.

4) Цзиньская (Золотая) империя до 1386 года.

5) Период запустения до XIX столетия.

6) Жизнь свободных китайцев (манз) и первое появление русских.

Бронзовый век отсутствует совершенно. Сразу появляется на сцену железо. Каменные орудия долго еще держатся вместе с железом и сопутствуют ему до периода запустения.

Возраст каменных изделий определяется здесь не по характеру обработки, а по .сопровождающим предметам.

Самые древние остатки - кучи  битых раковин   и ямы - остатки жилищ около них. Они находятся обыкновенно по берегам лагун или моря. Близ Владивостока они находятся, на полуострове Песчаном. Каменные орудия, находимые в них, совершенно примитивны; железа совершенно нет.

В горах много ямок или углубленных землянок, обложенных камнями; вероятно, они строились в целях самозащиты. В верховьях реки Момокчи находится обширное укрепление с валом из камней. Воды нет.

Террасовидные укрепления устраивались в котловинах, всегда с ключом внутри. Такие городища весьма многочисленны. На террасах - ямки, следы жилищ. Здесь тоже находят каменные орудия и глиняные черепки, на которых рисунки выдавливали палочками. Сосуды изготовлялись без гончарного круга. Следует полагать, что эти находки относятся к ХІІ-ХІІІ векам, т.е. к периоду борьбы древних насельников с маньчжурами.

Четвертая группа памятников старины - укрепления, построенные то на сопках, то в долинах. Сопки выбирались невысокие, с хорошим обстрелом, соединяющиеся с общей массой гор лишь узким перешейком. Внутри таких оград видны следы четырехугольных жилищ. Главные валы складывались из камней, а сверху обсыпались землей; они хорошо сохранились и по сие время. На валу был еще, вероятно, частокол из бревен. В больших укреплениях на середине каждого фаса и по углам устраивались барбеты с аппарелями, на которых постоянно можно найти обломки железа и круглые камни, а иногда в более массивных камнях круглые отверстия до середины толщины камня. Это - каменные бомбы для катапульт. У одних катапульт конец рычага оканчивался ложкой, а у других - пеньком, на который и надевались эти бомбы. Обломки ржавого железа - вероятно, части этих машин. Много круглых камней можно найти в поле против валов, приблизительно в 500 шагах от них; следует полагать, что это и была предельная дальность этих машин.

Внутри укреплений - остатки жилищ, крытых, по-видимому, черепицей; ясны остатки каменных кан. Около построек в земле находятся железо, изредка каменные изделия, медные украшения, монеты и множество черепков глиняной посуды с трафаретным рисунком, иногда - сосуды очень больших размеров. Нахождение с наружной стороны валов наконечников стрел, мечей, секир, копий и т.п. доказывает, что здесь происходила с одной стороны атака, а с другой - защита укрепления.

Иногда вокруг центральной, большой, осаждаемой крепости расположено несколько малых, осаждающих укреплений.

Все эти укрепления относятся, вероятно, к XII и ХІІІ векам, т.е. ко времени Цзиньской империи.

По всей стране во множестве разбросаны колодцы; глубиною они от 2 до 4 метров. Сверху узкие, круглые, книзу расширяющиеся, четырехугольные. Стенки каменные, сводом. В большинстве случаев они совершенно сухие и даже выстроены в таких местах, где нельзя ожидать появления воды. Вероятно, это кладовые для хранения припасов.

Последние древние обитатели Уссурийского края занимались земледелием. Найдены целые площади пахотной земли, очищенной от камней, которые складывались в особые кучи на краю полей. Здесь неоднократно находятся ступы, железные котлы, жернова, лемехи от плугов. Признать эти вещи принадлежностью своего народа отказались и китайцы, и маньчжуры, и корейцы.

Маньчжуры здесь упомянуты потому, что первые наши переселенцы в районе залива Ольги застали там маньчжуров и орочей; китайцы стали появляться только как отдельные личности.

Старинных дорог встречается очень много. Если дорога идет на гору, минуя удобный перевал, то можно быть уверенным, что на горе есть укрепление.

Колодцы и дороги могут быть отнесены как к XII, так и к ХШ векам.

Кроме того, часто встречаются очень длинные валы, служившие, по-видимому,   границами.   Например,   вал «Чакири-Мудун», о котором первым упомянул Палладий; от реки Лефу он прослежен на север на несколько дней пути. Вал «Бабей-Мудун» тянется по водоразделу между системою реки Суйфуна и озером Ханка. Такие же валы находятся около заливов Джигит и Опричник.

На реке Тютихе разрабатывалось серебро; в пади Широкой около Ольги - железо; покойный М.Г. Шевелев говорил, что здесь где-то в XIII веке был монетный двор - следовательно, добывалась и медь. Тогда станет понятным широкое развитие дорог: это было сообщение южных местностей с богатым, более северным горнозаводским округом.

Писанные камни: 1) в Амурской области на реке Инне; 2) на Амуре с правой стороны между селением Вятским и гольдским стойбищем Сакачи-Аляном; 3) на реке Уссури с правой стороны между устьем реки Хора и хребтом Хехцир: все три - изображения птиц, животных и лиц людей; 4) около Макрушинской пещеры близ залива Ольги - надпись.

В прибрежном районе все следы старины (дороги, колодцы, городища и т. п.) доходят до рек Свайн и Сунерл. Дальше ни русские, ни туземцы, ни китайцы нигде не видели их. Следовательно, можно полагать, что первобытное население Уссурийского края в те времена жило к северу только до мыса Сосунова, т.е. до 45,6° сев. широты.

Туземцы ничего не знают об этих укреплениях, потому что сами они пришли сюда после уничтожения прежней жизни, когда на ее месте выросли дремучие леса и появились звери.

Если нанести на карту все памятники старины, наметить бы пути сообщения, границы владений, то пополнился бы значительный исторический пробел и можно было бы разобраться в той путанице, которая создалась в Маньчжурии и Уссурийском крае после ХIII века.

Владимир Арсеньев.

В цифровом виде публикуется впервые.

Примечания

1. Ф.Ф. Буссе. Остатки древностей в долинах Лефу, Даубихэ и Улахэ. Стр. 1-я.

2. Горский. Начало и первые дела Маньчжурского дома.

3. В просторечье китайцы называют да-цзами все тунгусско-маньчжурские народности. Это слово происходит от старинного названия монголов - да-дань (татары).

4. Горский. Начало и первые дела Маньчжурского дома.

5. Горский.

6. Известия Русского географического общества. 1871 г.

7. Ф.Ф. Буссе, Остатки древностей в долинах рек Лефу, Даубихэ и Улахэ.

8. Известия Русского географического общества. 1871 г., вып. II, стр. 95.

9. Д. Позднеев. Материалы по историй Северной Японии в ее отношений к материку Азии и России. Т. II, ч. 1, стр. 14 и 18.

10. 0,5 русской версты.

11. Горский. Начало и первые дела Маньчжурского дома.

12. Ф.Ф. Буссе. Остатки древностей в долинах Лефу, Даубихэ и Улахэ.

13. Ф.Ф. Буссе. Остатки древностей в долинах Лефу, Даубихэ и Улахэ.

14. Правильнее будет чтение: Цзинь-я-тай-цзы.

15. Правильнее будет чтение: Су-чен.

16. Никольск-Уссурийский.

17. Вероятно, недоразумение. Не были ли это Палладий, который в то время лучше других был осведомлен о местонахождении памятников старины в Уссурийском крае и потому мог явиться на реку Сучан для раскопок?

18. Китайские надписи на Тырском, памятнике переведены проф. С.-Петербургского университета П.С. Поповым, и перевод помещен в «Записках восточного отделения Арх. о-ва».

19. Действительный член Р. геогр. общ. Отчет об исследованиях на о. Сахалине, в Южно-Уссурийском крае и в Японии.

20. «Приамурские ведомости» 1895 года.

21. Слово «гаули» означает кореец.

Арсеньев В. К. Сочинения в 6-и т. т. Т. IV. Сквозь тайгу. Фальшивый зверь. Восхождение на Авачинский вулкан. Охота на соболя. Быгин-Быгинен. Гора Лао-хутун. Искатели женьшеня в Уссурийской тайге. Тихоокеанский морж. Материалы по изучению древнейшей истории Уссурийского края. Памятники старины в Уссурийском крае и Маньчжурии. - Владивосток: Примиздат, 1947. - 332 с.