 |
| Эммануил Фишер |
| |
Ну и, конечно, не дремать:
Эммануил Григорьич Фишер
Блеснет нам лекцией опять.
Прочел он уйму разных книжек,
Конспектов сделал целый ряд.
Эммануил Григорьич Фишер
по части лекций - Гиппократ.
Уже 29 лет среди живых нет моего отца - веселого толстого человека, обожавшего немое кино и смешные анекдоты, собиравшего книги и афоризмы, любившего всех на свете красивых женщин и имевшего забавную привычку раздавать налево и направо шоколадки, которые всегда были в его портфеле.
Человека, никогда даже не помышлявшего о вознаграждении за массу бесплатной работы, на которой другие могли бы сколотить состояние. Человека, любившего смотреть спорт по телевизору и никогда не научившегося плавать. Человека, которому так нравилось жить.
Эммануил Григорьевич Фишер, был из семьи местечковых евреев, проживавшей на Украине - в Юзовке, названной в советское время городом Сталино. Теперь этот шахтерский город с миллионным населением именуется Донецком и для нас является «заграницей».
На каком языке говорила семья отца, мне не известно. Когда в советское ещё время, посетила Донецк, то заметила, что большинство его жителей не знают толком ни русского, ни украинского, ни идиша и говорят на суржике - гремучей смеси из всех трёх. Что же до моего отца, то он, поехав однажды учиться в ленинградский вуз, на Украину уже не вернулся и жил преимущественно в русской среде. Ко времени моего с ним «знакомства», он говорил исключительно на русском.
Окружение отца и всей нашей семьи всегда было интернациональным. Языковой среды, которая помогла бы отцу сохранить хотя бы какое-то знание идиша, по-видимому, не имелось.
Помню забавный эпизод из 70-х годов прошлого века. В Биробиджане, который, имея менее десяти процентов еврейского населения, числился столицей советского еврейства, с большой помпой возрождался уничтоженный в эпоху сталинизма государственный еврейский театр (все артисты которого, впрочем, имели постоянную московскую прописку…).
Когда театр привёз в Хабаровск первую свою постановку под названием «Чёрная уздечка на белой кобылице», это событие вызвало в краевом центре (а автономная область входила тогда в состав края), немалый ажиотаж.
Друг отца Нота Иосифович Гофман - очень примечательный в городе человек, доцент мединститута и убежденный холостяк, - с горящими глазами пришёл звать отца на настоящий еврейский спектакль. Отец подумал, почесал лысый затылок - и … отказался:
- Чего я пойду - я же ни одного слова там не пойму.
- Да я тебе всё буду переводить!
- Ну, конечно, - чтобы нас с позором выставили из зала! Сходи один - потом мне расскажешь.
…Не думаю, что моему отцу были не интересны еврейская тематика пьесы, прекрасная национальная музыка и хореография. Десятки лет преподававший в вузах эстетику, объездивший весь край с популярными лекциями по искусству, он наверняка не остался бы к спектаклю равнодушным. Дело, думаю, было в другом.
Отец мысленно прокрутил в голове картину, как он, чистокровный еврей, будет в течение двух часов слушать и не понимать речей на забытом им языке, а затем в антрактах с чувством неловкости делиться с собеседником впечатлениями от увиденного. Не понравился он самому себе в этой роли. И в театр не пошел…
- За что я уважаю Монечку, - говорила когда-то престарелая тётка моего отца Сарра Сендеровна Футлик, - так это за то, что он сделал себя сам. Ну скажите мне: кто он был? Сирота, без отца - отчиму не нужен совсем. Тот лавочник был, и душа у него - как у мелкого лавочника. Всего-то и умел, что на счётах щёлкать да следить, чтобы покупатели чего не стащили. А отец твой кем стал? Фи-ло-со-фом! Да до него в нашем роду и слова-то такого никто не знал…
Об отчиме отца мне известно, что был тот изрядным сластёной и хранил в комоде с множеством ящичков шоколад и конфеты. И каждый ящичек запирал на ключ - от детей. Имевшимся в семье троим детям тоже хотелось сладкого, но перепадала такая радость нечасто. А поскольку Эммануил был старшим, то идти на кражи со взломом честная компания поручала чаще всего ему. За что и бывал он отчимом не однажды бит…
Карьеру свою отец начинал с работы конторщика на шахте в городе Юзовке - нынешнем Донецке. Как я могу судить, ещё с юности он умел ставить перед собой конкретные цели и, как правило, их достигал. Работа конторщика была нудной, но полезной, потому что приучила работать с бумагами и помогла выработать хороший почерк, что очень потом пригодилось.
Правда, как раз из-за почерка отец однажды едва не угодил в весьма крупные неприятности. Среди прочих задач Эммануил наметил себе выработку подписи, которая была бы достойна будущей карьеры. Трудился над этим долго и в результате довёл подпись до уровня произведения искусства - канцелярского, разумеется: инициалы «Э» и «Ф» помещались внутри безупречного эллипса. Но в один прекрасный день в контору вошли люди суровой наружности и строго приказали:
- Пройдёмте!
И это было страшно, потому что время было весьма «специфическое» - конец 30-х годов прошлого века. Молодому конторщику предъявили для опознания документы, но так, что видна была только подпись: «Э» и «Ф» внутри эллипса.
- Ваша? - спросили его, и, он, немного поколебавшись, кивнул головой. А когда подписанные документы были открыты полностью - едва со стула не свалился. За распоряжения, которые удостоверяла безупречная подпись, полагалась тюрьма. И это - в лучшем случае…
Но, слава Богу, милицейские работники дело свое знали и настоящего автора поддельных подписей, который так ловко подставил молодого и аккуратного конторщика, нашли. Однако это был урок и заключался он в том, что безукоризненные подписи и совершенные почерки подделать много проще, чем несовершенные, - равно как поступки ординарные предугадать легче, чем выходящие из правил. Из очень плохой ситуации отец сумел сделать полезный вывод. На всю оставшуюся жизнь…
Много позже он сформулировал этот вывод шутливой фразой: «Всё хорошо в меру, как сказал товарищ Неру». Ему ещё не раз приходилось делать полезные выводы из очень плохих ситуаций…
После Юзовки был Ленинград, авиационный институт. До сих пор у меня хранятся пожелтевшие экзаменационные ведомости, в которых нет ни одной четвёрки. Эммануил успел с отличием закончить два курса, прежде чем окончательно убедился, что строительство самолетов - решительно не его дело. И потом до седин был благодарен вузовскому преподавателю философии, сумевшему так увлечь студента своей наукой, что тот уже никогда ни о чем другом не помышлял.
Перевестись с его зачёткой в Ленинградский институт философии и литературы (ЛИФЛИ) для Эммануила труда не составило. В 30 лет он защитил кандидатскую диссертацию, темой которой были Людвиг Фейербах, немецкая классическая философия и ещё что-то в этом же роде.
На Дальний Восток Эммануил Фишер приехал по вузовскому распределению на три года, да так и остался здесь на всю жизнь. Во время, с какого я помню своего отца, он возглавлял кафедру основ марксизма-ленинизма в Хабаровском пединституте, а затем - такую же в «большой железке» - Институте инженеров железнодорожного транспорта.
Одновременно долгие годы состоял внештатным лектором крайкома партии и общества «Знание», читал циклы лекций в Вечернем университете марксизма-ленинизма. С лекциями по философии, этике, эстетике, научному атеизму объездил весь Дальний Восток.
В моей детской памяти он остался человеком внешне полноватым и столь стремительно лысеющим, что скоро, по совету друзей, вообще отказался от остатков волос на голове и стал сбривать их полностью.
Даже мама об его прежней шевелюре могла судить только по фотографиям в семейном альбоме. А из этих, сделанных еще в 20-х годах прошлого века, снимков, видно, что природа наградила Эммануила редкостной шевелюрой: тёмные, в крупных завитках, волосы заметно возвышались надо лбом.
Однако то, что подарила природа, отобрала армия: в то время солдатам полагалось через все годы службы прошагать с бритой головой. А когда служба закончилась, и волосы можно было вновь отращивать, оказалось, что отращивать уже нечего…
Рассказывал ли отец дома о своей работе? Разумеется. Но только подтвердить этот факт - это ещё ничего не сказать. Во все времена, когда все мы ещё жили вместе: и когда работала в мединституте мама, и когда учились в вузах мой брат Александр Фишер и я, и уже позже, когда у каждого из нас были уже свои места службы, - самой главной темой разговоров в семье была «папина работа».
Это казалось столь же естественным, как и наличие в доме огромного количества книг самой различной тематики. У моих родителей никогда не имелось модной мебели, но все три комнаты дома были заполнены книгами. Чтобы их вместить, отец, в дополнение к книжным шкафам из магазина, заказал столяру соорудить стеллаж размером до потолка и во всю стену. Кроме художественной литературы, несколько полок занимали всевозможные словари и энциклопедии разных годов издания, в том числе - дореволюционные.
Мы с братом, едва научившись читать, в этом фонде свободно ориентировались. Отец мой считал, что всегда надёжнее выяснить значение и написание непонятного слова у специалистов, то есть в тех же словарях и энциклопедиях, чем у кого-то спрашивать. И потому никого в семье не удивило, когда я, третьеклассница, не согласившись с учительницей, снизившей оценку за неправильно написанное в диктанте слово «росомаха», на другой день принесла в класс толстый том Толкового словаря Ушакова-Ожегова, в котором разрешались два варианта написания этого слова. Отметка была исправлена.
А уже много позже, за полгода до своей кончины, отец успел порадоваться «философическому» складу ума своего внука - моего двухлетнего сына. Мы с Вадимом гуляли на улице, он сам вёз свою коляску и задавал бесчисленные «почему». В какой-то момент стал очень серьёзным и спросил:
- Мама, я человек?
- Да, - ответила я.
- И ты - тоже человек?
- И я - тоже.
После этого моё двухлетнее сокровище обвело пухлой ручкой зримое пространство улицы Запарина, где мы тогда жили, и произнесло:
- Я - человек, и ты - человек, и они все - тоже человеки.
Это была первая в жизни моего сына длинная фраза…
В детстве я не замечала роли отца в воспитании нас с моим братом. Домашней педагогикой исключительно занималась мама, выписывавшая журнал «Семья и школа» и приносившая из библиотеки тома сочинений Антона Макаренко. Соседкам она жаловалась, что отец не знает дороги в школу.
Он действительно не ходил на родительские собрания, не учил с нами уроков и не нагружал длинными нотациями, по части которых мама была большим специалистом.
По молодости лет, я не была в состоянии поставить в заслугу своему отцу многочисленные игры для развития интеллекта, которые в семье были в ходу, - я воспринимала их как должное. То отец загадывал имя какого-то известного деятеля науки и культуры, а мы с братом должны были, по немногим признакам, его замысел разгадать, то рисовал шарады, а то мы, все вместе, соревновались, кто сумеет за короткое время составить как можно больше слов из букв заданного длинного слова. Тренировались мы и в знании географии, стараясь вспомнить как можно больше названий стран, городов и рек на названную букву.
А теперь вам, уважаемые читатели, «вопрос на засыпку»: вы чётко знаете наш русский алфавит? Отвечу на него сама. Прошу прощения за нескромность, но благодаря своему отцу я, даже если меня разбудят ночью, произнесу все буквы по порядку без единой запинки. Или - спою весь алфавит на мотив песни «Сулико», как научил полвека назад мой отец…
Мама участия в этих забавах не принимала - ведь, по сути, на ней одной лежал груз ведения домашнего хозяйства. Занимая в доме лидерскую позицию, она порой неосознанно затушёвывала роль отца в нашей семье. Именно с её подачи я, школьница младшего класса, еще ничего не научившаяся делать по дому, знала, что отец мой - человек непрактичный и что ему нельзя доверить даже мытьё посуды, потому что потом её обязательно нужно будет перемывать. Знала, что отца не стоит одного отправлять на рынок за продуктами, потому что он купит там картошку по самой дорогой цене, но при этом - худшую по качеству. И очень может статься, что в сумке окажутся не оплаченные десять килограммов, а всего девять, потому что в момент покупки отца отвлечёт разговором какой-нибудь знакомый, чем и воспользуется нечестный продавец. Нередко в походы на рынок мама отправляли с отцом меня, школьницу, - с функцией контроля…
Отец мой был очень добрым человеком - и по отношению к людям вообще, и особенно - к детям. Но как-то неумело - он вообще был неумелым человеком во всём, что не касалось его любимой науки.
Уже через много лет после смерти моего отца меня удивила своим рассказом о нём декан Дальневосточного гуманитарного университета Майя Розенкранц.
Вспомнив летние каникулы, которые мы вместе провели в пионерлагере в пригороде Хабаровска, она рассказала об одном из посещений лагеря моим отцом.
Я этой истории не знала: отец приехал туда вместе с моей мамой, с которой мы тут же пошли к Амуру купаться, а он не пошёл, так как не умел плавать и к водным развлечениям был равнодушен. Он остался в лагере, и его тут же обступили дети - совершенно незнакомые, но настроенные на общение. Он был ласков со всеми и всех одарил конфетами и печеньем.
Майя вспоминает, как сидела у него на плечах и ощупывала рукой его лысую голову, а ещё какая-то ребятня примащивалась у него на коленях и локтях. Он всё это безропотно терпел. Он очень любил детей…
При жизни отца мне было трудно отделить зёрна от плевел и разобраться, что в личности моего отца главное, а что - вовсе второстепенное. Теперь жалею, что мы многого с ним не обсудили, что я о многом его не спросила и вынуждена была годами сама докапываться до истины…
В выборе профессий ни я, ни мой брат по стопам отца не пошли. Александр Фишер стал джазовым музыкантом и композитором, удостоен лауреатских дипломов многих международных конкурсов и с концертами объездил множество стран всех пяти континентов. Я - всю жизнь работаю журналистом и выпустила пять книг повестей, рассказов, стихов и очерков.
Однако смею думать, что во многом именно от нашего отца и мы с братом, и даже совсем мало заставший деда при его жизни мой сын Вадим унаследовали и философское мышление, и упорство в достижении поставленных целей, и неутолимую жажду ежедневно узнавать что-то новое.
Хотя отец мой был, безусловно, предан своей семье и ценил её, он был человеком скорее общественным, чем «домашним». Обожал большие актовые залы, любил вести диспуты и одерживать в них победы над оппонентами, отвечая на каверзные вопросы. Любил на своих лекциях шум аплодисментов.
Вообще, если условно представить жизнь моего отца состоящей всего из двух компонентов - работы и семьи, то работа у него была, конечно же, на первом плане. До последнего дня жизни, а скончался он, не дожив трех месяцев до шестидесяти девяти, - отец состоял на службе. Не знаю, хорошо это или плохо, но такими же «трудоголиками» выросли и мы с братом, и единственный внук Эммануила Григорьевича - мой сын Вадим.
Как я понимаю теперь, отцу моему и не было необходимости специально заниматься воспитанием нас с братом. Мы и без этого, сами того не ведая, впитывали, как губка, тот «философический дух», который царил в нашем родительском доме.
…У нас часто бывали коллеги отца - преподаватели вузов и лекторы: философы, историки, «политэкономы». На вечеринки, которые принято тогда было проводить «вскладчину», приходили писатели, музыканты, актёры и много юристов, которые знали Фишера по его лекциям в ВЮЗИ - заочном юридическом институте.
Меня и брата со взрослых вечеринок не прогоняли, и мы с детства наслушались много умных разговоров. А разговоры действительно нередко были очень умными, потому что компании подбирались таким образом, что никогда никто не напивался и не говорилось скабрезностей.
Помню многолетнюю дружбу отца с Зиновием Самуиловичем Брохиным, которого называли журналистом, сменившим профессию.
Проработав много лет время в редакции «Тихоокеанской звезды», и, видимо, осознав полную невозможность для мастера пера в советское время даже относительной свободы творчества, Брохин демонстративно вышел из Союза журналистов.
Отец возглавлял в то время кафедру философии в железнодорожном институте (точнее, она называлась тогда кафедрой основ марксизма-ленинизма). Туда и пришел работать Зиновий Самуилович и через какое-то время защитил диссертацию, стал кандидатом наук.
Помню споры двух философов на крамольную для того времени тему: кому и зачем нужно существование государства и возможна ли ситуация, что советское государство вообще перестанет существовать…
До сих пор помню визиты коллеги и друга отца - историка, кандидата наук Моисея Григорьевича Штейна. Этот человек, помимо множества других достоинств, известен был тем, что вступил в партию большевиков ещё до революции, видел и Владимира Ленина, и его жену Надежду Крупскую. Это произошло на всероссийском съезде учителей - том самом, о котором ещё недавно полагалось знать даже школярам, потому что именно там прозвучал потрясший страну ленинский призыв: «Учиться, учиться и учиться».
Правда, позже историки уточнили, что речь шла не просто об учёбе, а о постижении идей коммунизма. Но это были уже издержки «пиара»…
Что же до Моисея Григорьевича, то именно от него, учившегося в одном вузе с женой Сталина Надеждой Аллилуевой, мы услышали ходившую среди студентов версию гибели второй жены «отца народов» - якобы от рук мужа, к кому-то её приревновавшего.
И Штейн, и Фишер, и третий в их дружеской компании - Константин Васильевич Мороз - окончили столичные вузы и по путёвке ЦК ВКП(б) были направлены в распоряжение Далькрайкома партии. Всем троим довелось поработать лекторами крайкома партии: моему отцу - нештатно, а оба его друга в разное время возглавляли лекторскую группу. К. Мороз через какое-то время возвратился в Москву, а М. Штейн и мой отец на всю жизнь остались дальневосточниками.
В 2004 году, в связи с 70-летием Хабаровского государственного гуманитарного университета - бывшего пединститута - была выпущена книга под названием «Кузница педагогических кадров». В ней есть строки и о Штейне, и о Фишере. Фамилия моего отца названа среди первых преподавателей кафедры марксизма-ленинизма. Несколько тёплых строк посвятил ему и бывший ректор этого вуза Валентин Викторович Романов - автор вышедшего в 2006 году объёмистого труда «Становление педагогического образования в Приамурье. Страницы истории».
Отец мой тоже был автором нескольких небольших книжек, выпущенных издательствами Донецка, Хабаровска и Москвы, а одна из них, под названием «Как человек познаёт и преобразует мир», была, в переводе на болгарский язык, издана и в Софии.
Когда после окончания ленинградского вуза отец прибыл в распоряжение Далькрайкома, его не сразу оставили в Хабаровске - сначала он был командирован для работы в педвуз Благовещенска.
Когда в 2006 году отмечали 100 лет со дня рождения Э. Г. Фишера и сообщение об этом появилось в «Тихоокеанской звезде», мне позвонила Валерия Изотовна Морозова, которая когда-то у моего отца училась. Она рассказала, что именно благодаря его влиянию она, поступившая сначала на филологический факультет, сменила профессию и затем всю жизнь посвятила преподаванию философских дисциплин.
А визиты в наш дом профессора мединститута В. Д. Линденбратена неизменно превращались в праздник ума, искрометного веселья, изысканного остроумия.
Виталий Давидович возглавлял в то время кафедру патофизиологии медицинского института, где работала и моя мать, писал стихи для выступлений институтской самодеятельности и во время праздников переодевал всех своих сотрудников в костюмы литературных героев - это была игра в шарады. Отзвук этих необыкновенных действ приходил, с его подачи, и в наш дом.
Среди посещавших нашу квартире на улице Запарина я помню коллег и товарищей отца по работе в институте инженеров железнодорожного транспорта А. Д. Сойку, А. Л. Дегтярёва, Л. Д. Веселовскую и многих других.
Однажды, уже после смерти отца, к нам пришла С. И. Пшеничникова, прежде работавшая вместе с ним, с просьбой дать какие-нибудь материалы для вузовского музея. Разумеется, и в этот музей, а позже - и в музей педуниверситета наша семья предоставила несколько принадлежащих Фишеру личных вещей.
Большой русский писатель Всеволод Никанорович Иванов посетил нашу квартиру вскоре после эмиграции. За годы странствий он набрался знаний столь разнообразных, что решил сделать перерыв в писании романов и создать собственную религиозно-философскую теорию. Помню, что мне - тогда ещё школьнице - несколько часов не разрешалось входить в отцовский кабинет, откуда слышались возбужденные голоса и часто звучало слово «Бог». Когда писатель ушел, отец долго не мог успокоиться:
- Вот, пожалте - новый Толстой на Руси народился - богоискатель, богостроитель! Какая эклектика, какая эклектика!
Я часто пытаюсь представить: каким бы мой отец был теперь, как воспринял бы изменившиеся реалии российской жизни?
Как он, воинствующий безбожник, возглавлявший много лет краевую секцию атеизма, отнёсся бы к нынешней, чуть ли не поголовной «религиозации» населения - где подлинной, а где и мнимой? Как он, коммунист с большим стажем, принял бы крушение КПСС и советского строя? Как он, приученный действовавшей идеологией бранить абстрактное искусство, смирился бы с возведением на пьедестал Сальвадора Дали, Казимира Малевича и Василия Кандинского? Как вынужденный преподавать студентам не просто философию, а её советские разновидности диамат и истмат, определил бы отец нынешний общественный строй? Как он, жизнелюб и оптимист, чувствовал бы себя в нашей сегодняшней непростой жизни?
У человеческой жизни, как и у истории, нет сослагательного наклонения. У меня нет и не будет никогда ответа на эти вопросы. Мне просто жаль, что отец мой не может вместе со мной видеть то, что ежедневно вижу я.
Жаль, что не дожил он до времени, когда каждый может думать, говорить и писать всё, что хочет, - и не дрожать от страха, что приедет к его подъезду «чёрный ворон» или что призовут его на партийную голгофу держать ответ за каждое ненароком вырвавшееся слово и его предадут от такого же липкого страха за собственную жизнь близкие друзья.
Знаю, что не всё понравилось бы отцу в нашей сегодняшней жизни, и наверняка нашёл бы он, с чем бороться и что критиковать. Но я совершенно не представляю своего отца в рядах озлобленных участников митингов пустых кастрюль, в компании любителей забивать «козла», а в промежутках между ударами по столу перемывать кости правительству и президенту.
Я знаю, что отец мой при любом общественном строе обязательно делал бы дело и верил бы, что жизнь в этой стране, несмотря ни на что, обязательно станет лучше. И умел бы радоваться жизни.
Закончить очерк хочется отрывком из шутливого стихотворения, подаренного моему отцу в день его 60-летия другом нашей семьи профессором Виталием Давидовичем Линденбратеном.
Прошу, товарищи, потише,
Ну и, конечно, не дремать:
Эммануил Григорьич Фишер
Блеснёт нам лекцией опять.
Прочёл он уйму разных книжек,
Конспектов сделал целый ряд.
Эммануил Григорьич Фишер
по части лекций - Гиппократ.
Чтобы узнать: а чем он дышит,
Отведать, с чем и что едят,
Всё разъяснит товарищ Фишер
Про разный всякий диамат.
Шагаем выше мы иль ниже,
Но путь у нас один - вперёд.
Нас мудрый друг товарищ Фишер
На штурм эстетики ведёт.
Пошто не видим мы афиши -
Цветастой, яркой, в полный лист:
«Здесь выступает доктор Фишер»?
Хоть не актёр он, но - артист!
Пусть там - в Нью-Йорке иль Париже -
На нас льют реки грязных слов:
Эммануил Григорьич Фишер
Отбреет так, что будь здоров!
Бывает, что дают и шишек
(кто, братцы, шишкам этим рад?),
Но закалённый в битвах Фишер
Покрепче даже, чем Сократ.
Вы помните, товарищ Фишер,
Великий Демосфен сказал:
Кто лекций Фишера не слышал -
Ничё тот в жизни не слыхал!
Пусть человечество услышит
Всех континентов, разных стран
Что уж давно товарищ Фишер
Готов читать для марсиан.
…Ну, вот, друзья, поэма вышла -
она писалась много лет…
Эммануил Григорьич Фишер,
Примите дружеский привет!
Счастливо жить Вам сотню лет!
До сотни лет мой отец не дожил 31 года. Он скончался от острой сердечной недостаточности утром 8 марта 1975 года, не успев вручить нам с моей матерью приготовленных к Женскому дню подарков.
На похоронах его коллеги рассказали, что накануне праздника отец поздравил женщин совершенно необычно. Со сцены актового зала прозвучал не традиционный «восьмомартовский» доклад и не просто поздравление, а специально для этого случая подготовленная лекция на тему «Женщина в мировых революциях».
Через несколько дней после похорон мне позвонила сотрудница краевой научной библиотеки и с извинениями попросила принести взятую Эммануилом Григорьевичем для подготовки последней в своей жизни лекции литературу о мировых революциях. Я с трудом дотащила до библиотеки стопку из восьми объемистых книг…
Алла Голубева,
shalom-tikva.ru, 11.05.2016
