 |
| Галина Ивановна Завода |
| |
- Родом я из поселка Шелехово Комсомольского района Хабаровского края. Отец мой из Рязанской губернии, служил на яхте императора Николая II «Штандарт». Когда мне было лет пять, мама мне показывала фотографию - вся царская семья сидит на этой яхте. И конусообразно - вся обслуга. Она показывала мне - вот запомни - это твой дед Иван Долгов сидит в числе экипажа этой яхты. Увы, она эту фотографию она сожгла - опасная была эта фотография.
Отца к этому времени уже не было в живых, и только много времени спустя я списалась с музеем флота, и получила подтверждение - что мой отец был в чине унтер-офицера в составе экипажа яхты, это целый крейсер был на самом деле. И поскольку в Рязанской губернии он был из села Шехмана, то, наверное, по созвучию на Дальнем Востоке они выбрали Шелехово.
Потом я подросла, моя старшая сестра поехала учиться в Хабаровск, и следом за ней и я поехала. И вот примерно в четвертом классе 34-й школы я как-то включаю радио, и слышу - детский хор на Хабаровском радио звучит, и запомнила фамилию руководителя - Безенсон.
Я пришла в этот хор, стала заниматься в детском хоре. Понимаете. В третьей студии старого здания радио я не столько занималась пением, сколько разглядывала аппаратуру, студии, все вокруг - настолько меня захватила атмосфера радиокомитета. Это было в 1934-1935 годах. Я только начала заниматься, но тут этот Безенсон исчез, и детский хор прекратил работу. Но потом, когда я уже училась в 35-й школе, у нас в классе были два ученика - Вова Алентьев и Влад Беднарский. Они были в составе струнного оркестра народных инструментов радиокомитета, руководил которым Адриан Исидорович Агафонов. Они прошли войну, вернулись с победой, Алентьев стал художником, а Беднарский - врачом в детской туберкулезной больнице.
Но вплотную с радиокомитетом я столкнулась, когда закончила в 1947 году Ленинградский театральный институт. Я получила предписание в 1947 году - на бумаге с печатью - явиться на научно-исследовательский полигон, где испытывались новые виды ракетного вооружения, в том числе и новые «Катюши». Там жила моя сестра, у которой только что родилась дочь, а муж - военный - погиб во время испытаний в Германии.
Не закончив сдачу последних экзаменов, получила справку об окончании, потому что дипломы еще не были готовы, и поехала вывозить семью своей сестры. Я поняла, что мне уже не вернуться в Ленинград за дипломом - ни денег. Ни одежонки не было. В Москве в Министерстве культуры я взяла направление в Хабаровский театр драмы. В направлении было указано - 1 августа 1947 года я должна была явиться в театр. А 30 июля мы поездом добрались до Хабаровска, и стала я работать в должности актрисы.
Но была в Хабаровске такая Лида Горицкая, она была помощником режиссера на радио, и приглашает меня на какую-то передачу, постановку - причем это было буквально на второй день по приезде. На радио тогда была театрально-драматическая группа, которой руководил Николай Константинович Мологин. Эта такая поразительная личность.
И Протасова, и Мологин - я слушала их в прямом эфире, тогда записи магнитофонной у нас еще не было. Какие прекрасные это были голоса! Эти передачи, которые они вели - буквально «напитывали» слушателей всем лучшим, что должно быть в человеке.
Я не знаю почему, но Николай Константинович стал меня привлекать во всех своих передачах. И когда он заболел, то репетиции мы проводили у него дома, а жил в то время он в гостинице «Дальний Восток». И на стене висел у него портрет Маяковского с дарственной надписью.
Николай Константинович великолепно читал стихи Маяковского, был знаком с ним, жил во Франции - но все это мы, молодые, узнавали отрывками. Но вот однажды мы приходим на репетицию - а Мологина нет. Он уехал на поезде, и по дороге скончался. А перед эти его вызывали «на ковер» к начальству, и выйдя оттуда, он в сердцах сказал: «Какую же змею я пригрел на груди!» Оказывается. М.А. Протасова написала на него донос, его «проработали», и так Николая Константиновича не стало, а не его место художественным руководителем назначили М.А. Протасову.
Я тогда еще работала в театре драмы, а в 1955 году я перешла работать диктором на радио.
Тогда я застала работавших там великолепных дикторов Тебнева, Игнатенко, Сугробкина, Турушева - это были личности потрясающие.
Вот Сугробкин - талантище огромный, не только дикторский, но и чтецкий. Сам внешне большой, красивый, с целым шлейфом легенд. Вот чего он не любил - так это читать прогноз погоды, говоря: «Мне все верят, а синоптики врут».
Потом пришла в дикторскую группу Чернова, затем Малова, Турышев, Юрий Михайлов, - красивейшие голоса. Виктор Иванович Балашов - с ним постоянно происходили разные истории.
Когда умер Вышинский, я еще работала в театре, но должна была прийти и что-то читать в студии. А в секторе выпуска выпускающей тогда была Анна Ивановна Никитина, удивительнейший человек, «осколок» того старого воспитания в институте благородных девиц Санкт- Петербурга. Там были и мудрость, и эрудиция, и тончайшая интеллектуальная организация, и музыкальное образование.
Так вот, я ждала своего выхода в эфир за «Последними Известиями», а в эфире диктор Виктор Иванович Балашов, ничтоже сумняшеся, прочитал как на телетайпной ленте - А.Я. Вышинский - Александр Яковлевич. А - он Януарьевич!
И тут же такой шквал телефонных звонков обрушился на сектор выпуска! Мы по телефону оправдываемся как можем, потом Никитину вызвали к начальству - и я уже одна отбивалась. А тут двое в штатском заходят, Балашова под белые рученьки - и уводят. Но как-то все обошлось, только на месяц его отстранили от микрофона.
Потом Балашов стал диктором на Всесоюзном радио. Тогда я уже работала диктором, и, подменяя заболевших режиссеров, записывала передачи «Пионерская зорька». Эти «Пионерские зорьки» очень любил Владимир Иванович Диордиенко, председатель радиокомитета, какой крепкий партийный мужичок.
Он мастерски умел подбирать самых ценных сотрудников, как-то он умудрялся чувствовать их ценность для радио. Помню на летучке он отчитал Турышева за то, что в его передаче Николай Петрович Мослаченко (уникальный по голосовому тембру диктор) как-то не совсем в полную меру своего таланта звучал.
Время шло, умер Сугробкин, М.А. Протасова ушла на пенсию, и вот меня вызывают к начальству, и предлагают режиссуру. Я отказалась: мы тогда жили на Красной Речке, добираться в 5 часов утра к началу вещания было трудно, как и возвращаться после 12 часов ночи, закрыв вещание.
Диордиенко говорил всякие хорошие слова о моей работе, а я реву - не хочу в режиссеры.
Но поняв, что мне не отвертеться, я поставила условие - на месяц отправить меня на стажировку в Москву, и дать мне делать передачи только художественного вещания.
Так я приехала в Москву, на Всесоюзное радио, и вызывает меня на разговор некто Богомолов, куратор местных комитетов. Поговорили за жизнь, и потом он спрашивает меня: а кто такая Мария Андреевна Протасова?
Я говорю - это заслуженная артистка России, много лет работала на нашем радио. Тогда он говорит а кто такой Макарий Петрович Зайкин? Я отвечаю, что это звукорежиссер общественно-политического вещания, удивительный человек, энтузиаст своего дела.
Тогда он говорит, что пришла из Хабаровска бумага - представление на присвоение первой режиссерской категории Зайкину и мне. Но Москва могла присвоить эту категорию только одному человеку. Я спрашиваю - Зайкину присвоите? Он говорит: да. Тогда я так образовалась - ведь я смогу с полным основанием отказаться от режиссерства!
Но через минут сорок меня снова вызывает Богомолов и говорит, что вы напрасно радовались. Мы созвали худсовет и решили - присвоить первую категорию вам, а Зайкину задерживаем на какое-то время. Выяснилось, что от парторганизации радио пришла телега - Зайкин без специального образования, и вообще не имеет к режиссуре никакого отношения. Вот такая была роль партии в истории.
Но потом, позже, и Зайкину присудили первую категорию. А ведь потом Макарий Зайкин стал первым руководителем Хабаровской студии телевидения, когда она была еще между городской телевышкой и центром. Вот так я стала режиссером художественного вещания.
Но в основе этого вещания - литература, поэтому я тесно стала сотрудничать с литературной редакцией радио, а там - такие поэты и писатели, как Золотусский, Ткаченко, Голышев, Гончарук, Ботвинник - это просто потрясающая редакция!
И мы, режиссеры, старались соответствовать уровню литературного материала. Помню, одна авторша из краеведческого музея дала текст о путешествии Лисянского и Крузенштерна на шлюпе «Диана», вести ее я дала Мирославу Матвеевичу Кацелю, народному артисту России, с прекрасным голосом.
И когда я получаю текст, там написано вместо «шлюп Диана» - «Шмон Диана». Я удивилась, но думаю, когда дадут мне микрофонную папку, там должно быть все правильно.
Мирослав Матвеевич читает своим прекрасным бархатным голосом везде - «шмон Диана». Передача прошла в эфир, звонит автор материала, плачет, говорит - что теперь будет? В страхе все - режиссеры, редактор, исполнители, операторы… Ждем час, неделю, месяц… И ни одна собака не нажаловалась начальству. Потом стали потихоньку в своем кругу острить насчет «шмона», это стало говоря сегодняшним языком «мемо», и запомнила этот случай я на всю свою жизнь. Если не знаешь какого-то слова - перепроверь десять раз.
Вскоре председателем телерадиокомитета стал Юрий Генрихович Кассович, фронтовик, человек большого такта, сдержанный, умница, не бросавший слов на ветер. Собирают на совещание со всего края из корпунктов сотрудников - из районов Полины Осипенко, Нанайского и других. Мне предложили разобрать на этой учебе две передачи, и рассказываю я на примере «шмона» - не употребляйте неизвестных слов.
Все хохочут, но вдруг открывается в 3-й студии дверь, и входит Юрий Генрихович. Посмотрел, как все ухохатываются, и говорит - не замечал в вас, Галина Ивановна, наклонности к юмору. Я говорю, дело прошлое - и рассказала про «Шмон Диана». Он выслушал, скупо улыбнулся, и ушел из студии.
А еще была у нас хорошая диктор Игнатенко, с красивым, бархатным глубоким голосом, она на общественных начала была в месткоме казначеем и все время считала взносы. И утром в прямом эфире как-то говорит: «Хабаровское время 6 часов 25 копеек» Это тоже стало у нас поговоркой.
И вот эти эпизоды при всей их трагикомичности показывают трепетное отношение дикторов, режиссеров, актеров, редакторов к слову, к правильному его звучанию. Ведь в те времена радио являлось своеобразным камертоном, по которому радиослушатели всей страны учились правильному произношению, ударению, склонениям и спряжениям.
Муж мой служил капитаном первого ранга в Амурской флотилии. Я ему испортила адмиральскую карьеру, ему предлагали должность на Камчатке и адмиральское звание, а мне так нравилась моя работа, и я в слезах ему говорю - нет- нет-нет! Потом он стал руководить учебным отрядом матросов - это пять тысяч головорезов.
Девичья фамилия у меня была Долгова, а по мужу - Завода. И когда были гонения на космополитов, то платили мне зарплату на «нерусскую» фамилию Завода, а на Долгову. Даже приехавший ревизор ничего не мог понять. И в середине 30-х годов, и когда я уже пришла работать в 50-х годах радиокомитет помещался в том же здании - на Запарина, 80, там еще на верхних этажах помещался Стройбанк. А уж оттуда радио переехало в 90-х годах в новый дом на Площадь Славы, где находится и поныне. Конечно, условия в старом здании были стесненные. Помню, когда пришел на должность председателя Юрий Генрихович Кассович, он принимал дела, входил в курс проблем.
А я писала передачу, и сильно мешал стук, строительный шум - несмотря на звукоизоляцию. И влетела я к нему в кабинет, и с места начала эмоционально требовать: «Сделайте хоть что-нибудь»! А он никак не мог понять, что я от него требовала, и долго ко мне относился с опаской, как к излишне эмоциональному работнику. Но когда я сделала передачу к годовщине 9 мая. Тогда я впервые в своей жизни заставила Елену Паевскую, заслуженную артистку, - вести передачу совершенно по-новому.
И этой победой я перешла своеобразный рубикон, а материал мне прислала чтица Ленинградской филармонии Ирина Васильева. Ирина - поразительно талантливый человек, и по рассказам Михаила Анчарова она прислала мне композицию, я по ней сделала передачу. Только она вышла в эфир, и меня зовут к телефону - это Юрий Генрихович. И он не речистыми фразами, а емкими, но простыми словами, душевно поблагодарил меня и коллектив за хорошую передачу.
Это так звучало, что мне как будто орден на грудь повесили. И еще один штрих - когда я, бросив все, повезла мужа на срочную операцию в Москву, оставив какую-то записку - типа «решайте сами, как со мной поступить». А мне уже было 55 лет, и мне полагалась пенсия. И мне потом говорят, что на летучке Юрий Генрихович сказал, что Галина Ивановна Долгова остается режиссером, - это дорогого стоит!
Такой это был человек, фронтовик, снайпер на фронте, справедливый и мудрый. При подготовке передач литературно-драматического вещания мне довелось общаться со многими творческими личностями - писателями, поэтами, актерами. Приходил в студию Василий Шукшин, он все время записи сидел мрачный.
А наш хабаровский писатель Александровский - так трепетно относился процессу создания передачи, бесконечно спрашивал - как будет правильно, все ударения по моей указке проговаривал помногу раз.
Часто приходили в студию писатели Николай Рогаль, Василий Михайлович Ефименко - он после записи выходил из студии красный, и говорил: лучше вагон разгрузить, чем сидеть у микрофона.
Прекрасный, открытый был писатель Анатолий Вахов, это была просто изумительная личность, с живым внутренним порывом.
Другие писатели были сдержанные, а это был изумительный, распахнутый человек.
Золотусский сидел на передачах мрачный. Иван Ботвинник - к нему так снисходительно относились - да это просто Ваня Ботвинник. А потом у него вышла книга - «Парни ехали на войну», и готовили мы передачу, читала я текст дома поздно вечером - и вдруг понимаю - ведь это писатель! Да какой!
Побежала к телефону-автомату на улицу, дозвонилась, высказала свое восхищение - и потом стала иначе смотреть на Ботвинника.
А писатель Всеволод Никанорович Иванов - он любил приходить в редакцию, там у нас было большое кресло, и он, грузный, величавый, садился в это кресло, рассказывал.
Как-то я выбегаю из студии, где писала его передачу, что-то спрашиваю, он отвечает притчей. Я, махнув рукой, убегаю, и только на следующий день понимаю мудрость его притчи - настолько талантливый был он человек.
Я очень любила постановочные передачи делать, и как-то мне в руки попал материал об Айседоре Дункан. Я к редактору Сергею Чумакову обратилась - а он прохладно отнесся к этой идее, дескать, кому это нужно. Но я все-таки нашла студийное время, привлекла актеров, и сделала передачу. И вот приходу однажды на работу - а в холле висит огромный плакат: «Поздравляем Галину Ивановну с победой на Всесоюзном конкурсе!».
Оказывается, был объявлен в Гостелерадио конкурс, и в числе других передач послали и мою - о Дункан.
И когда сегодня вдруг из фондов радио дают старые записи постановок радиоспектаклей - это такое чудо! А то, что сейчас пытаются делать на радио- моноспектакли это называют - нет школы чтецкой, нет режиссуры - меня просто оторопь берет: что же вы делаете!
За музыкальными форцацками забывают и о смысле, и о слушателях. Я с большой благодарностью вспоминаю своих помощников - операторов звукозаписи Галю Щербакову, Людмилу Мельник, Ларису Долгополову. Без их помощи невозможно было создать передачи.
Потрясающий инженер был Сережа Кользун - вот, помню, в 5-й студии не идет звук, и все. Я умоляю - Сережа, посмотри, сделай что-нибудь. Он говорит, Галина Ивановна, по измерительной ленте выставили звук - но не идет запись. Переходим в другую студию, и вдруг заходит Сережа и говорит, Галина Ивановна, вы правы, там в 5-й студии пол отошел на 5 сантиметров, и это давало плохой оттенок звука. Вот такой он был ответственный человек.
Но надо отметить, что все эти наши передачи - постановки, радиоспектакли, композиции - мы делали для жителей нашего края, и всегда помнили о этом. И очень радовались, когда приходили письма, или раздавались звонки, и нас благодарили за приобщение к высокому искусству.
Помню, я читала в эфире отрывок из книги писателя Русскова, и после этого заболела, попала в больницу. И слышу одна молодая особа передает в палате этот рассказ, и при этом упускает одно звено. Я поправляю ее - но она отмахивается, и продолжает рассказ, затем вспоминает это звено. И обращается ко мне - вы ведь правы были! Я говорю - ведь это я читала рассказ в эфире. И ведь она с одного раза, послушав передачу, запомнила все детали!
Геннадий Ведерников.
Фото: из архива Г.И. Заводы
