 |
| Владимир Арсеньев |
| |
Борис Сумашедов родился на Дальнем Востоке, в селе Тетюха (ныне Дальнегорск Приморского края), работал журналистом на Дальнем Востоке, ныне живет в Москве.
Публикуемый материал Бориса Сумашедова вышел в 44-м томе краеведческого издания «Записки Общества изучения Амурского края» (ОИАК-РГО). В этом году, к 145-летию В.К. Арсеньева в «Записках» появились «Арсеньевские страницы».
* * *
Две революции подряд, прошедшие 100 лет назад в России, жирной чертой разделили жизнь В.К. Арсеньева на две неравные части. Но все испытания судьбы он выдержал достойно. Потому что всегда ощущал себя частью народа. Но что ему это стоило? И как отзывается в нынешнее время»
На заголовок натолкнула меня пожелтевшая от времени вырезка из газеты «Красное знамя». Обнаружил её в Российском госархиве литературы и искусства среди документов Ф.Ф. Аристова, первого биографа В.К. Арсеньева. Это публикация интервью с Владимиром Клавдиевичем после возвращения его из экспедиции по маршруту Совгавань-Хабаровск. Три колонки текста, строк 180. Название: «В горах Сихотэ-Алина» (так в газете). Сбоку вырезки рукой Владимира Клавдиевича написано: «Красное знамя» 15 Х 1927» и № газеты. Чернила выцвели - 90 лет прошло…
Интервью он дал корреспонденту, который почему-то скрыл свою фамилию, подписав её так: Л-------т. Вопросы, которые тот задавал, отсутствуют, видимо, их вычеркнули из-за недостатка места, остались лишь через чёрточки скупые ответы о том, как прошла его экспедиция, длившаяся четыре месяца, кстати сказать, единственная при Советах. О ней он быстро напишет по своим дневникам книгу и пошлёт в Москву. Она выйдет под названием «Сквозь тайгу» в издательстве «Молодая гвардия» через три года, в год его смерти.
Внимание моё остановила надпись под заглавием прописными буквами в скобках: «БЕСЕДА С ТОВ. АРСЕНЬЕВЫМ». Инициалов нет, но читателям окружного партийного и советского органа редакция напомнила, что «известный исследователь Уссурийского края» (так его представил корреспондент) - товарищ.
Как тут не поразмышлять, насколько было близко Владимиру Клавдиевичу это «слово гордое товарищ», которое, как скоро с киноэкранов запоют, «…нам дороже всех красивых слов»? И сам он полностью ли в глазах тех, кто тогда окружал его, соответствовал этому обращению?
Слово «товарищ», получившее 100 лет назад у нас новый, можно сказать, классовый смысл, а вскоре и официальный статус, появилось в России давным-давно. Произошло от слова «товар». Вот как объясняет его смысл Вл. Даль в своём, вышедшем ещё в позапрошлом веке, словаре: «Дружка, сверстник, ровня в чём-либо, собрат, сослуживец» и т.д. Со школьных лет мы затвердили восклицание Александра Сергеевича Пушкина: «Товарищ! Верь, взойдёт она, звезда пленительного счастья!». А как забыть слова Тараса Бульбы из гоголевского романа о святых узах товарищества…
Теперь же, после победы сначала Февральской, затем Октябрьской революций, оно постепенно широко распространилось. Потому что принадлежавшие к классу господ-паразитов подлежали экспроприации, а начавшие борьбу с новым режимом - истреблению. Остались только те, «кто, - цитирую строку из гимна большевиков, - был ничем, тот станет всем». Так старое слово обновили и скоро даже придали ему новый статус: товарищ, значит - наш!
Но в жизни всё было не так просто…
Кажется, что за почти столетие после кончины В.К. Арсеньева, получившего мировую известность ещё при жизни, чуть ли не каждое событие в его биографии изучено и описано… Но о таком, самом важном, как принятие им решения остаться на родине после падения царского режима, не всё известно. Да, цитируются его откровенные признания из воспоминаний, которые он посылал Ф.Ф. Аристову:
«Я мог бы уехать в Америку… в Новую Гвинею… совершенно легально, но… революция для всех - в том числе и для меня! Я не долго раздумывал и быстро решил разделить участь своего народа».
(Здесь и ниже цитирую по бумагам, которые хранятся в РГАЛИ. Они полностью не публиковались. Лишь недавно копии их приобрело Приморское отделение РГО (ОИАК). Кстати замечу, что во всех публикациях в разных изданиях после слова «меня» стоит восклицательный знак. Но в тексте, который печатал на машинке сам автор, этот знак поставлен чернилами - видимо, уже позднее, в Москве).
Но что Арсеньев писал дальше? Это ни разу не публиковалось, насколько я знаю. Цитирую: «…Не всё ли равно? Революция, землетрясение, страшная эпидемия, пожар, наводнение - страна и народ в беде. Надо помогать, кто как может и как умеет».
Легко было представить первую реакцию тех, кто это признание тогда прочёл. В какой ряд поставил Арсеньев Октябрьскую революцию: стихийных бедствий и страшной эпидемии! Не подразумевал ли Владимир Клавдиевич, хорошо знавший русскую классику, под повальной заразной болезнью чуму - «героиню» одной из «Маленьких трагедий» А.С. Пушкина? Когда поэт писал песню Мэри - как будто её глазами увидел, что могло ожидать Россию ровно через век: как «Процветала в мире наша сторона», а потом случилась «страшная беда», и всё опустело, лишь на кладбище «Поминутно мёртвых носят,/ И стенания живых/ Боязливо Бога просят/ Успокоить души их!».
Хорошо понятно, почему приведённый выше отрывок из воспоминаний, как, кстати сказать, и некоторые другие, в советское время не публиковались.
Труднее объяснить уровень откровенности Владимира Клавдиевича, взявшегося за них. Ведь он посылал их в Москву обычной почтой, где после смерти вождя революции быстро менялся «политический пейзаж». Не мог не знать Арсеньев, что набирают силу политорганы, получающие всё новые полномочия слежки не только за поведением, но и мировоззрением, взглядами граждан республики. Прежде всего тех, кто принадлежал к «белой кости» в царской России.
Да и получателя писем профессора МГУ Ф.Ф. Аристова он знал шапочно. Кто его знает, не ведётся и за ним слежка? Это, кстати сказать, подтвердится в 1931-м, когда Аристова привезли на допросы в Бутырку, а в квартире устроили тщательный обыск. При допросе он подтвердил, что был связан с политорганами и сообщал «куда надо» о своей переписке…
Уровень откровенности… Думаю, что Владимир Клавдиевич так был с малых лет воспитан в семье, да и в армии. При всей его осмотрительности и сдержанности всегда считал: высказывать то, что думает, - его полное право. Независимо от того, кто правит в государстве - господа или товарищи. Он не стремился лезть в слуги новому режиму, сохраняя пусть относительную, но независимость, придерживался своих, выношенных в течение жизни убеждений о чести, достоинстве и других добродетелях. Такого человека, как он, за «чечевичную похлёбку» не купишь.
Сейчас Россия уже более двадцати лет, как вернулась на эволюционный путь развития, с которого круто свернула в 1917-м. Поэтому нам тогдашнее поведение Владимира Клавдиевича и такой его взгляд на революционные события столетней давности представляются верными. И глубокими. А его решение остаться в России - мужественным и высокопатриотичным.
Имея за плечами такую биографию, он не только не бежал, но и не присоединился к борцам с красными, не стал точить ножи, чтобы всадить их в спину новому строю. Арсеньев выбрал четвёртый путь: «разделить участь своего народа». Без восклицания.
Поступок мужественный, единственно правильный.
Сейчас в нашей стране всё выше поднимается волна патриотизма, всё глубже осмысливается исторический путь России в XX веке как единый, при разных политических формах её развития и порядках правления. Владимир Клавдиевич шёл этим путём, не сворачивая ни влево, ни вправо. Зная и понимая, что на этом пути у него, как и у других патриотов из среды офицерства, научной и творческой интеллигенции, будут ещё какие тернии! Но кому-кому, а уж не Владимиру Клавдиевичу было не знать, как через них пробиваться к звёздам! Недаром он не раз позже вспомнит о своей путеводной звезде…
Именно такие люди, а за ними их духовные дети, внуки, служа сознательно Советской стране, сохранили ту преемственность, которую пронёс наш народ от времён России династии Романовых до России президента Владимира Путина.
Но, повторю, к этому пониманию новая Россия пришла совсем недавно.
А тогда?
Он был причислен к «классу господ» с 24 лет. Начав юношей служить рядовым, быстро дорос до первого офицерского звания - подпоручика (прапорщика). А к офицерам, согласно «Табелю о рангах», введённому два века назад Петром Великим (и упразднённому одним из первых Декретов Советской власти), обращались, обязательно добавляя слово «господин».
В.К. Арсеньев вышел в отставку в чине подполковника 45-летним как раз в революционном 17-м году. Как к нему обращались в сумятице смены временщиков на Дальнем Востоке и интервенции до осени 1922-го? Наверное, чаще по имени-отчеству. Или: «гражданин Арсеньев». Ведь чины и воинские звания хабаровские ниспровергатели всего и всея отменили 24 декабря 1917 года.
Но думаю, что всегда к обращению «господин» он относился лишь как официально принятому в государстве и в армии. Не более того. Всегда помнил Владимир Клавдиевич, что отец его рождён от крепостной и сам лишь восьмилетним получил «волю». Клавдий Федорович многого в жизни добился своим трудом. Добравшись с самых низов почти до верхних ступенек в «Табеле о рангах» и получив звание Почётного гражданина Санкт-Петербурга, он лишь на склоне лет, уйдя в отставку, стал владельцем на Украине небольшого хутора, который вряд ли можно было назвать имением.
Да и другие из рода Арсеньевых не принадлежали к тем, кого борцы за свободу называли эксплуататорами или буржуями. А Владимир Клавдиевич, вспомним строку из лермонтовского «Бородино», всю службу в армии был «слуга царю, отец солдатам». В экспедициях со своими нижними чинами протопал сотни и тысячи километров по дебрям Дальневосточного края, тянул с ними, как тогда говорили, одну лямку. Подобно отцу тоже был великим тружеником, целеустремлённым, пытливым, деятельным, неравнодушным, честным и добродетельным - подобные определения и качества христианина можно продолжать.
«Солдатская эпоха со всеми её жестокостями и насилиями», как то время называл Арсеньев, была ему глубоко чужда. Отвращение к войне, как к бессмысленной бойне, он пронёс ещё с 1900 года, когда, направляясь на службу во Владивостокский крепостной полк, был вынужден принять участие в подавлении восстания китайцев в Благовещенске (об этом он, пусть скупо, написал тоже в воспоминаниях). Эти годы он переносит мучительно, тем более, что они были сопряжены с тяжёлой Олгон-Горинской экспедицией, уходом от изменявшей ему жены… Напомню, что за 4 месяца до падения Временного правительства оно назначает ушедшего в отставку подполковника Арсеньева комиссаром по инородческим делам Приамурского края. А в 1918-м решением тоже недолго существовавшего Дальсовнаркома он посылается во главе экспедиции на Камчатку.
Как дались Арсеньеву такие решающие изменения в биографии - можно представить. С юности он выстраивал её, глубоко обдумывая каждый шаг, и получалось, что в годы, когда страной правил император, большинство его поступков и дел служили целям государства в освоении, изучении и защите её дальневосточных окраин. Эти цели довольно редко шли вразрез с его убеждениями. Тогда же открылись многие его таланты. Во время Гражданской войны, как ни было трудно, В.К. Арсеньев продолжал заниматься любимым делом. Чем мог, помогал родной стране, которая в муках, обливаясь кровью, рожала новое государственное устройство.
Служению России с республиканским строем правления он посвятил около восьми (всего-то!) лет жизни. Насколько ему удалось это служение - кратко не ответить. Но, как говорится, «бросить в него камень» могли лишь такие фанатики нового режима, как «этнограф с пистолетом» А. Липский-Куренков. Историю «слежки» за Владимиром Клавдиевичем он подробно описал в своих, посылаемых уже в преклонном возрасте письмах хабаровскому литератору Г. Пермякову. Кстати сказать, хорошо бы арсеньеведам поставить все «точки над и», изучив как достоверность доводов одного, так и реальный вклад другого в арсеньеведение. Но если бы только один Липский следил за бывшим господином…
Думаю, что уже в годы Гражданской войны Арсеньев хорошо понимал: чтобы обезопасить свою жизнь, а также молодой жены и недавно родившейся дочки, а также получить доверие у тех, чья армия уже приближается к Владивостоку, ему придётся довольно многое из его прошлого «задвинуть в дальний ящик» памяти. Далее только перечислю - через точки с запятыми, что, по его мнению, могло бы не понравиться новому режиму.
Что: был крещёным и с Маргаритой венчался в храме; носил звание коллежского советника и потомственного почётного гражданина Санкт-Петербурга (тем более, на новых картах такого города уже не стало); выполнял секретные поручения генерал-губернаторов края, которые так ему доверяли; встречался и беседовал с недавно расстрелянным последним российским императором (о чём, правда, он и раньше скромно умалчивал); в годы интервенции свёл знакомство с американскими офицерами из экспедиционного корпуса; был Почётным членом Географических обществ Великобритании и Соединённых Штатов; заключил договор с немецким бизнесменом Пеппелем, который уехал в Берлин и там готовит к выпуску на немецком языке трёхтомник его сочинений…
Да и как отнесутся красные комиссары к его вышедшей, когда во Владивостоке ещё хозяйничали японцы, книге «По Уссурийскому краю». И выйдет ли уже набранное её продолжение «Дерсу Узала» - ведь этим произведениям он отдал столько сил и таланта!
Во многом как раз благодаря его таланту, а также опыту, твёрдому характеру и, конечно, благоразумию Владимиру Клавдиевичу новая власть постепенно стала доверять. Правда, называть товарищем начали после проверки чекистами лояльности, участия его в Гражданской войне (не подтвердилось), связей и прочее, прочее…
Однако к нему осталось насторожённое отношение. Какой-то он был не такой, как те, кто ещё при царизме примкнул к борцам за освобождение России из пут царизма (как тут не вспомнить Александра Фадеева): не ушёл к белым или к партизанам, всегда чуждался политики и имел, как выше уже упоминал, «на всё» своё мнение… Понимали: стопроцентного большевика из него не «вылепить».
Фактически, как говорится, махнули на него рукой. Об этом говорит хотя бы то, что почти до конца 1920-х каких-то видимых изменений в его жизни и статусе не происходило. Когда выходил на контакты с руководителями края и даже высокими чиновниками в столице, ощутимых результатов было немного. Вот решили переиздать его дилогию о Дерсу Узала одним томом, стали резать «по живому», но даже не согласовали с автором новую редакцию текста. А сколько он ждал, когда власти помогут ему с жильём? Написал свои соображения, как при социализме развивать на Дальнем Востоке народное хозяйство: этот его «секретный доклад» в Далькрайкоме партии засунули «в долгий ящик». Примеры можно множить и множить.
Сейчас-то мы знаем: у политорганов он был «на крючке». Правда, когда в 1926 году его допросили в Хабаровском отделении ОГПУ, он сумел письменно ответить так, что чекисты чего-то такого, что могло повлечь за собой арест, не обнаружили. Но на «крючке» оставили и даже понемногу «леску» стали натягивать… Да Владимир Клавдиевич скончался.
В 1960-е годы будут реабилитированы те, кто входил в «шпионско-вредительскую организацию», которую «возглавлял В.К. Арсеньев, а после его смерти М. Н. Арсеньева». Их судили 1934-м, а Маргариту Николаевну второй раз в 1938-м. Кого расстреляли, кого отправили в ГУЛАГ (куда скоро попадёт надолго и любимая дочка Наташа…). Значит, должны были бы снять все обвинения и с Арсеньева. Но, насколько я знаю, такого официального решения не было. Почему?..
До последнего часа жизни Владимир Клавдиевич был озабочен грудой дел и планов. Основные - в перечне дат жизни и деятельности - можно прочесть в книге А.И. Тарасовой. Они (с конца 1922-го года) занимают более 13 страниц. А ещё за эти же годы вышло отдельных изданий более 25-ти. Какая работоспособность - просто фантастика! При том, о чём написал выше и всё ухудшающемся здоровье…
Но был ли он удовлетворён тем, КАК жил (не касаюсь личного)? Ответ можно найти в скупых признаниях, посылаемых в Москву. Вот самое краткое: «…Чем дольше я живу, тем больше ощущаю свою отчуждённость». В известном предсмертном письме Ф.Ф. Аристову он об этом написал со всей откровенностью. А что же его советские товарищи во Владивостоке?! Правда, проводить покойного в последний путь пришли многие…
Как складывалось отношение к В.К. Арсеньеву после его смерти? Так и оставалось двойственным: да, товарищ, но предан ли был делу социализма до конца? Оно то уходило в большой «минус» (вскоре после его смерти), после окончания Второй мировой войны теплело, сделало всплеск в годы «перестройки». Затем…
Знаю, что найдётся немало оппонентов этому моему мнению. Скажут, что его именем были назван город и много других объектов, что столько раз и такими гигантскими тиражами выпускали его повести, проводились «чтения», открыт Дом-музей… И т.д. и т.п. Но инерция отношения к нему, которое было при жизни, продолжалась очень долго. Возможно, ошибаюсь - ведь живу далеко-далеко от родного мне края… Однако, не сохраняется ли она и в новом веке?
Не поэтому ли ещё остаются «белые пятна» в жизни и деятельности В.К. Арсеньева? Подтверждение - в названии недавно вышедшей, уже третьей книге Ивана Егорчева о Владимире Клавдиевиче: «Неизвестный Арсеньев». Большой знаток его архива, открывший много нового в нём, он, думаю, согласится, что и после выхода этой книги, о её герое известно далеко не всё. А вот вывод, который сделал в опубликованном осенью минувшего года эссе «Дебри капитана Джанге» молодой владивостокский литератор Василий Авченко: «Арсеньев недопрочитан и недоосмыслен». Согласен. Лишь добавлю: он и недооценён. Почему? Причина не в той ли самой инерции?
До сих пор далеко не все архивы, как самого В.К Арсеньева, так и связанные с его именем, собраны в одном месте. Поэтому ещё впереди их тщательное изучение и комментирование. Так, опубликованные (как писал выше, с купюрами) только однажды при советской власти его воспоминания лишь недавно (в копиях) приобрело Приморское отделение РГО (ОИАК). У дальней родственницы Маргариты в Москве находится большой архив, в котором вся история выпуска книг В.К. Арсеньева в Берлине, в том числе оригиналы переписки Арсеньева с Нансеном. Какова будет его судьба?
А как поступать с различными измышлениями, что городят уже давно в интернете и в печати иные «исследователи» деятельности Арсеньева и жизни героя его книги Дерсу Узала? К ответственности за клевету привлечь и запретить их публикации нельзя: «запрет на цензуру». Но надо же что-то делать?
Удивляет и огорчает, скажу прямо, и равнодушное отношение иных чиновников краевого и союзного масштаба к вкладу В.К. Арсеньева в осмыслении пути развития Дальнего Востока. Да, много воды утекло с тех пор, когда он писал свои труды. Но всё ли в них потеряло актуальность? Жаль, что затянулся, к сожалению, выпуск во Владивостоке его шеститомника, так эффектно начатого.
Не рассмотрено принятое ещё в 2012 году предложение Международной конференции «Арсеньевские чтения» установить на острове Русском памятник знаменитому земляку: там он служил, да и в университете был профессором. Из Владивостока мне недавно написали, что решение об установке должно якобы принять военное начальство. Так почему не обратиться сразу к министру С.К. Шойгу, который является и главой российских географов? Ведь В.К. Арсеньев, отдав службе в российской армии, пусть ещё императорской, 26 лет жизни, столько для неё сделал!
Вернусь к теме, заявленной в заглавии.
Мой вывод, который может быть и оспорен, таков. Не было двух Арсеньевых - дореволюционного и советского. Он сохранил цельность. Да, был и господином, и товарищем.
Но теперь он для нас Гражданин России, у которой единая многовековая, трагическая и героическая история. Владимир Клавдиевич - один из её верных сынов. Деятель и подвижник. Патриот. Большой талант.
А мудрый Михаил Пришвин сказал о нём так: Арсеньев был «реликтом», «учёным строителем жизни, в котором было больше Дерсу, чем в диком гольде», и причислил его к «группе людей: Колумбов - Дон Кихотов, людей-зачинателей, бесконечных в своём движении в новый неведомый мир».
Завершаю эти заметки ещё двумя цитатами из знаменитых современников Владимира Клавдиевича, которые можно отнести и к истории его жизни: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье» (Сергей Есенин) и «Я люблю вас, но живого, а не мумию» (Владимир Маяковский).
Борис Сумашедов,
Москва
