Сайт «Русского клуба в Шанхае» начинает публикацию глав из книги Н. В. Моравского «Остров Тубабао». В книге рассказывается о важном периоде в жизни российской эмиграции, с которого закончилась история российского присутствия в Шанхае в первой половине ХХ-го века.
 |
| Н. Моравский |
|
|
Учился Никита Валерьянович в Шанхае и в США и потому получил смешанное образование — французское, русское и американское. Он жил в Шанхае до февраля 1949 года, когда в числе более пяти тысяч беженцев, преимущественно русских, был эвакуирован на Филиппины, где прожил два года в лагере для перемещенных лиц на острове Тубабао.
Вскоре по приезде в Сан-Франциско в 1951 году он поступил в Армейскую школу языков в Монтерее, штат Калифорния, где преподавал русский язык до 1958 года. Переехав в Вашингтон в 1958 году, Никита Валерьянович работал сначала в издававшемся Информационным агентством США русскоязычном журнале «Америка», который распространялся в СССР. В 1963 году он перешел на дипломатическую службу и был назначен заместителем директора выставки «Американская графика», экспонировавшейся в Алма-Ате, Москве, Ереване и Ленинграде. Из СССР Никита Валерьянович был переведен в Румынию, где в качестве директора той же выставки графики провел ее показ в Констанце, Плоеште и Бухаресте. По возвращении из Румынии в 1965 году он был назначен атташе по культурным вопросам в Американское посольство в Москве. На этом посту он пробыл два года. С 1967 по 1977 год Никита Валерьянович работал на государственной радиостанции «Голос Америки», сначала заместителем начальника культсекции, а позднее заместителем директора всего Советского отдела, в который входили русская, украинская, армянская, грузинская и узбекская радиослужбы.
Выйдя на пенсию с государственной службы США в 1977 году, Никита Валерьянович поступил в аспирантуру Джорджтаунского университета, где удостоился в 1989 году звания доктора философии по изучению России (Russian Area Studies). С 1983 по 1985 г. и в 1988 году читал лекции по истории русской культуры в университете имени Джорджа Вашингтона, а с 1989 по 1991 год вел курсы по переводу русскоязычных политических и литературных текстов на английский язык в Американском университете. Все три вышеназванные университета находятся в столице США, Вашингтоне.
Дважды, в декабре 1990 года и в декабре 1992 года, Никита Валерьянович участвовал в конференциях по литературной критике Сибири, проходивших в новосибирском Академгородке пор эгидой Института филологии Сибирского отделения Российской академии наук. Будучи участником Первого конгресса соотечественников в Москве в августе 1991 г., Никита Валерьянович оказался очевидцем московского путча. А в мае следующего года участвовал в проходившем там же Конгрессе славянских культур.
Никита Валерьянович — автор ряда статей на русском и английском языках. Некоторые из них были опубликованы в «Новом журнале» и в «Записках русской академической группы в США». В 1995 году московский сборник «Культура русского зарубежья» поместил статью Никиты Валерьяновича об архиве его отца, хранящемся в Гуверовском институте войны, революции и мира в Калифорнии.
Некоторое время назад Никиту Валерьяновича интервьюировали московский журнал «Вопросы философии», московская газета «Голос родины», радио «Эхо Москвы» и радио России. В 1995 году нью-йоркская газета «Новое русское слово» опубликовала интервью с Никитой Валерьяновичем, взятое у него известным писателем и журналистом М.А. Поповским.
Вместо предисловия
Наступление китайской Красной армии в северном Китае против войск китайских националистов в 1948 году вынудило многих русских эмигрантов, живших в Ханькоу, Пекине, Тяньцзине, Циндао и других китайских городах, срочно перебираться в Шанхай. Их переездом в Шанхай и устройством там на временное жительство в бывших французских казармах на Рут Фрелюпт ведала подведомственная ООН Международная беженская организация (по-английски Iternatioal Refugee Organization или сокращенно IRO. Я буду пользоваться тем же сокращением по-русски, т.е. ИРО, главным образом потому, что оно часто используется в русскоязычных источниках, на которые я ссылаюсь).
Ввиду того что конечной целью наступления китайской Красной армии был захват всего Китая, включая, разумеется, и Шанхая, ИРО обратилось к правительствам ряда стран свободного мира с просьбой предоставить временный приют находившимся в общежитии на Рут Фрелюпт беженцам, а также русским эмигрантам и лицам некоторых других национальностей, постоянно проживавшим в Шанхае. Единственным государством, откликнувшимся на призыв ИРО, была Филиппинская республика, которая выделила на временное поселение беженцев из Китая необитаемую часть маленького острова Тубабао, расположенного у южной конечности большого острова Самар, с которым он был связан мостом. В то время как Филиппинское правительство предоставило приют беженцам, ИРО взяло на себя организацию и оплату расходов, связанных с их эвакуацией из Шанхая и содержанием на Тубабао, равно как и с их дальнейшим расселением. Поначалу Филиппинское правительство ограничило срок пребывания беженцев на Тубабао четырьмя месяцами, но впоследствии продлевало его несколько раз. Некоторые беженцы прожили на Тубабао больше двух лет.
Главными источниками для этого очерка послужили газетные сообщения и статьи на английском и русском языках, мои личные воспоминания и относящиеся к пребыванию беженцев на Тубабао документы, собранные моим покойным другом, Алексеем Николаевичем Князевым, которые мне любезно предоставила в январе 1996 года его вдова, Евгения Иосифовна Князева, проживающая в Сан-Франциско.
Из Шанхая на Тубабао
В то время как семьсот пятьдесят беженцев (1), находившихся в общежитии на Рут Фрелюнт, были под административным ведением ИРО и организационно подготовились к эвакуации по прибытии в Шанхай, соответствующая работа по эвакуации русских эмигрантов-шанхайцев началась только в декабре 1948 года. И началась эта работа с учета желавших эвакуироваться русских эмигрантов, проживавших в разных районах города. Я жил в районе, эвакуационный штаб которого находился в Русском офицерском собрании на Рю Лафайет. Штаб назначил меня одним из «сотников», в обязанности которых входило установление связи со ста главами семейств, живших в определенной части данного района. Я обходил, опрашивал и регистрировал желавших эвакуироваться и информировал их о положении дел, касавшихся эвакуации. В назначенный день я со своими помощниками — «десятниками» — следил за тем, чтобы вверенные мне люди, а также их багаж были собраны и доставлены на пристань. Руководил нашей группой эвакуировавшихся, состоявшей из пятисот пятидесяти человек, начальник конвоя, а ответственность за эвакуацию всех русских эмигрантов-шанхайцев, в сотрудничестве с ИРО, выпала на долю председателя Российской эмигрантской ассоциации Шанхая, Григория Кирилловича Бологова.
Эвакуация беженцев из Шанхая на Тубабао началась в январе 1949 года и закончилась в начале мая, незадолго до прихода в Шанхай китайских коммунистов. Около пяти с половиной тысяч человек — мужчин, женщин и детей, преимущественно русских — было вывезено из Шанхая на Тубабао морским и воздушным путем. Два старых пассажирских парохода, «Хва-льен» и «Кристобал», совершили совместно шесть рейсов «Шанхай—Манила—Тубабао», а третье судно, «Хейвен», два раза проследовало по тому же пути и 20 мая 1949 года доставило на Тубабао четыреста последних беженцев.
Названные выше суда перевозили в среднем по пятьсот человек за один рейс, в то время как американские транспортные самолеты, совершившие тридцать рейсов из Шанхая на Тубабао через Манилу, вмещали по пятьдесят человек (2). Таким образом, по воздуху из Шанхая на Тубабао было доставлено около полутора тысяч человек, а морским путем — свыше четырех тысяч.
«Хва-льен», на борту которого в числе пятисот пятидесяти беженцев находился и я, вышел из Шанхая 4 февраля 1949 года — и это был его второй рейс на Тубабао. Через какое-то время слева на горизонте показалась полоса земли, довольно долго остававшаяся в поле нашего зрения. То был остров Формоза, или, как его теперь принято называть, Тайвань. Затем, войдя в филиппинские воды, «Хва-льен» дошел до Манильского залива, у входа в который бросил якорь. Тут на мгновение мне показалось, что я попал в рай земной: безоблачное лазурное небо, зеркальная морская гладь, свежий ветерок, безмятежная тишина. Правда, слева, у самого входа в залив, вырисовывался хорошо знакомый по фотографиям скалистый контур американской крепости Коррегидор, где во время Второй мировой войны американцы ожесточенно оборонялись от атакующих их японцев. Вскоре после того как «Хва-льен» стал на якорь, на его борт поднялась группа филиппинцев в формах — таможенники, сотрудники службы безопасности и другие официальные лица. Чиновники проверили наши документы и провели весьма поверхностный таможенный досмотр (багаж из трюма проверяли уже на суше). После суточного карантина наше судно вошло на буксире в Манильский залив. Если виденное мной у входа в залив я метафорически назвал раем, то тут было само воплощение ада: повсюду из-под воды торчали обугленные остовы сгоревших в боях американских и японских кораблей. На берегу виднелась Манила, большая часть которой была сметена с лица земли войной. Хотя уже шел 1949 год и со времени окончания войны в Тихом океане прошло три с половиной года, ее зловещие следы все еще были налицо.
В Манильском заливе мы простояли сутки и до Тубабао добрались 11 февраля (3). Там на рейде уже стоял другой пароход с беженцами, «Кристобал». Из-за мелководья ни «Хва-льен», ни «Кристобал» к берегу причалить не смогли. Вечером в день нашего прибытия с «Кристобала» послышалась музыка. Оказалось, что духовой оркестр под управлением П.Ф. Тебнева, находившийся на борту «Кристобала», дает концерт в нашу честь. Музыка нас подбодрила. Каждую сыгранную вещь мы встречали дружными аплодисментами. Поскольку на «Хва-льене» был поднят китайский флаг, кому-то из наших пассажиров пришло в голову попросить оркестр Тебнева исполнить китайский национальный гимн. Но музыканты наотрез отказались, потому что они, как и вообще большинство беженцев, были рады вырваться из коррумпированного и охваченного гражданской войной Китая и сентиментальной привязанности к нему в тот момент не испытывали.
Через день после нашего прибытия и после разгрузки «Кристобала» наступил наш черед разгружаться под палящим солнцем. В роли такелажников выступали мужчины вроде меня — молодые или относительно молодые (мне было тогда 25 лет), а главное — физически крепкие и выносливые. Несмотря на то что до того никто из нас подобным трудом не занимался, мы успешно справились с задачей. Из трюма мы погружали багаж в сети и с помощью крана опускали его на пришвартовавшиеся к нам катера. На катерах багаж принимали такие же беженцы, как и мы, только прибывшие сюда раньше нас. В них трудно было признать недавних горожан: черные от загара, без рубашек, в потрепанных шортах, в нелепых соломенных шляпах. После выгрузки багажа огромные десантные катера, вмещавшие каждый по несколько десятков человек, доставили нас на берег.
Высадившись, я поначалу не мог осмыслить реальности окружавшей меня обстановки, уж слишком она была непривычной: тропическая жара в феврале, коралловый берег, джунгли, среди которых высились стройные кокосовые пальмы с длинными и причудливыми листьями на кронах. Однако, несмотря на вызванный соприкосновением с экзотической действительностью шок, я, как и все приехавшие со мной, должен был немедленно приступить к устройству новой жизни на новом месте. Отыскав свои вещи в куче выгруженного на берег багажа, я с помощью моего близкого друга, Геннадия Шуйского, потащил их к своему будущему пристанищу — старой палатке.
Первые дни мы провели в очередях — ждали, когда подойдет наше время заполнять подробные анкеты для филиппинской таможни, иммиграционных властей, разведывательных и контрразведывательных органов. Помимо ответов на вопросы, касавшиеся нас самих, мы должны были сообщить, что мы знаем о наших родственниках в СССР — если таковые имелись. Кроме того, каждого тубабаовца взвешивали, фотографировали, измеряли его рост и снимали отпечатки пальцев (4).
В лагере соблюдался комендантский час: в будние дни мы должны были быть в своих палатках к десяти часам вечера, а в субботу и воскресенье — к одиннадцати. Свободно перемещаться мы могли в пределах территории лагеря, но иногда по специальным пропускам филиппинской службы безопасности нам дозволялось совершать небольшими группами однодневные экскурсии в ближайший городок Гьюан (5). Посторонним вход в лагерь был ограничен, но сразу за лагерем местным торговцам разрешили открыть кафе-ресторан, магазинчики и лотки.
Примечания:
1. Эта цифра взята мной из письма-рапорта скаутмастера А.Н. Князева на английском языке от 7 мая 1949 г., адресованного старшему русскому скауту, Олегу Ивановичу Пантюхову, проживавшему в США. Письмо-рапорт содержится в папке документов о Тубабао, которые, как я уже указал, мне передала вдова А.Н. Князева, Евгения Иосифовна, в январе 1996 г. Во всех последующих ссылках на документы, находящиеся в этой папке, я буду указывать: Папка Князева.
2. См.: Алексеев В. Воспоминания о Тубабао // Русская жизнь. Сан-Франциско, 1995. 13 сент.
3. См.: Memorandum from Scm. A.N. Kniazeff to Camp Director J.F. Fennell. February 14, 1949. (Папка Князева.
4. См.: PI Gov't Working with IRO to Aid Samar Refugees // North China Daily News (далее сокращенно — NCDN). February 16, 1949. Ксерокопии вырезок из «NCDN» и других газет, включая русскоязычные, издававшиеся в Сан-Франциско, мне предоставила О.М. Бакич, которая их получила от Патриции Полански, библиографа по России Гамильтонской библиотеки Гавайского университета.
5. См. об этом также: Lorenzo. Letter to the Editor of the NCDN // NCDN. April 21, 1949.
Что писали об эвакуации
Эвакуации русских беженцев из Шанхая на Тубабао довольно много внимания уделила издававшаяся в Шанхае ежедневная престижная английская газета «North China Daily News», которая, как и другие англоязычные источники, по отношению к русским эмигрантам часто пользовалась термином «белые русские». Следует также отметить, что «North China Daily News», подобно другим англо- и русскоязычным периодическим изданиям, ошибочно называла беженский лагерь на Филиппинах «Самаром». Произошла эта ошибка потому, что почтовым адресом тубабаовского лагеря был почтамт в городке Гьюан, который находился на острове Самар, соединенном с Тубабао небольшим мостом.
Одним из ранних упоминаний предполагавшейся эвакуации русских беженцев из Шанхая было опубликованное «North China Daily News» сообщение агентства «Associated Press» из Женевы от 26 января 1949 года. В этом сообщении, озаглавленном «Эвакуировать местных белых русских», говорилось:
Исполнительный комитет Международной беженской организации решил в среду — вопреки китайским возражениям — эвакуировать шесть тысяч белых русских беженцев, находящихся в Шанхае. Многие беженцы выражают опасение за свою безопасность под властью наступающих коммунистических армий.
Представитель Китая, доктор By Нан-ю, утверждал, что белым русским опасность со стороны коммунистов не грозит и потому их надлежит оставить в Китае. Он сказал, что нет никаких сообщений о преследованиях белых русских, уже находящихся в пределах контролируемой коммунистами территории.
Беженцы будут перевезены на временное поселение на филиппинский остров Самар, где останутся до расселения на постоянное жительство (1).
В передовой статье, комментировавшей это сообщение, «North China Daily News» высказала крайнее недоумение по поводу заявления представителя националистического Китая в Женеве. Я же, на основании виденного и слышанного перед моим отъездом из Шанхая на Тубабао, расцениваю заявление доктора By Нан-ю как попытку успокоить китайское население Шанхая: там боялись, что отъезд русских эмигрантов из Шанхая грозит банкротством мелким китайским предприятиям — гастрономам, галантерейным магазинам, прачечным-химчисткам и другим, обслуживавшим русских эмигрантов. Кроме того, массовый исход русских эмигрантов из Шанхая предопределял неизбежность захвата города китайскими коммунистами и этим подрывал поддержку местным населением китайских националистов. Хочу также отметить, что своим утверждением, что «белым русским опасность со стороны коммунистов не грозит и потому их надлежит оставить в Китае» (курсив мой. — Н.М.), доктор By Нан-ю дал понять, что, пользуясь беззащитностью русских эмигрантов в Китае, китайские националисты считали себя вправе насильственно удерживать их в Шанхае. Такого замечания доктор By Нан-ю не посмел бы сделать в отношении находившихся в Шанхае англичан, американцев, французов и лиц других национальностей, чьи интересы защищались их дипломатическими представительствами.
Поначалу, после эвакуации первых групп беженцев из Шанхая на Тубабао, сведений от них не поступало потому, что филиппинские власти наложили цензуру на письма и газетные репортажи с Тубабао и потребовали, чтобы вся корреспонденция прибывших велась на английском языке. Лишь 10 февраля 1949 года «North China Daily News» опубликовала полученное с опозданием первое сообщение Макса Розентуля, своего бывшего сотрудника, теперь беженца, который прибыл самолетом с первой партией эвакуированных из Шанхая на Тубабао 19 января. Розентуль писал свой репортаж осторожно, с оглядкой на цензора, но сумел дать достаточно правдивую картину жизни в лагере, сообщив, что мужчины работают посменно бригадами, а женщины заняты на кухнях, что все живут в палатках, рассчитанных на двух, четырех или двенадцать человек, а больница, офисы и складские помещения размещены в сборных бараках из гофрированного железа. Он также отметил, что первым двум группам, прибывшим самолетами, пришлось очень тяжело, но что жить стало легче с приходом 24 января судна «Хва-льен», доставившего койки, москитные сетки, пищевые продукты, столовые приборы, электрогенераторы, котлы для кипячения воды и палатки. Свой репортаж Розентуль закончил упоминанием о продолжавшейся нехватке ручных и шанцевых инструментов, пресной воды и электроэнергии (2).
За два дня до появления в «North China Daily News» сообщения Розентуля в другой шанхайской англоязычной газете была опубликована статья, сопровождавшаяся четырьмя снимками тубабаовского лагеря, отражавшими его палаточный быт и примитивные условия жизни. Статья основывалась на беседе с неуказанным сотрудником ИРО в Шанхае, и в ней, помимо прочего, говорилось: «Жители лагеря относятся к трудностям и лишениям подобно пионерам, осваивавшим американский Запад. Проблем много, но энтузиазм и стойкость побеждают» (3). Статья вызвала возмущенное письмо в редакцию «North China Daily News» за подписью «Самарка», обвинявшее ИРО в некомпетентности и утверждавшее на основе имевшейся у автора информации, что лагерь не благоустроен, что он не располагает надлежащей медицинской помощью и медикаментами и что приехавшие болеют дизентерией и другими тропическими заболеваниями. «ИРО была создана для нас, беженцев, — заключила свое письмо «Самарка», — и долг ИРО состоит в том, чтобы служить нам, а не в том, чтобы превращать нас в «пионеров» Дальнего Востока» (4).
В следующей передовой статье «North China Daily News» возразила «Самарке», указав, в частности, на то, что положение беженцев на Тубабао лучше положения граждан стран западных союзников, интернированных японцами в Шанхае во время Второй мировой войны, и что ИРО «не может устраивать им послеобеденный чай или предоставлять им изысканную фарфоровую посуду, из которой пить его» (5). В ответ на передовую статью последовало второе письмо «Самарки», утверждавшей, что газета неправильно истолковала ее слова, а также письмо видного французского адвоката и шанхайского старожила, Поля Премэ, хорошо знавшего русскую эмигрантскую колонию Шанхая. В своем письме Премэ выступил в защиту русских эмигрантов-беженцев и подверг критике эвакуацию на Тубабао. Привожу полный текст его письма в русском переводе:
Сэр! Не отрицая неотрицаемые трудности положения белых русских на Самаре, Вы в недавней передовой попытались пособить их горю и, возможно, вместе с тем отвлечь внимание общественности от неприятного вопроса. Ваш ответ «Самарке» был суровым.
Вы, конечно, совершенно правы, замечая иронически, что ИРО не может устраивать самарцам послеобеденный чай или предоставлять им изысканную фарфоровую посуду, из которой пить его; но ведь никто из беженцев на Самаре не думал и не думает об этом, ибо они давно продали, даже меньше чем за кусок хлеба, свой фарфор и другие домашние вещи. Но неужели они действительно не правы, стараясь обратить внимание наций, взявших на себя заботу о них, на нехватку воды, на дизентерию и тропические болезни, на недостаток медицинской помощи на Самаре?
Когда вы сравниваете самарцев (или самаритян) с союзными гражданами, интернированными японцами, такое сравнение далеко не безупречно. Союзные граждане, будучи гражданами стран, находившихся в состоянии войны с Японией, были ее врагами. Это и послужило международной причиной их интернирования. Но разве белые русские — враги Америки, Англии, Франции или Китая? Напротив, считается, что они «имеют право на помощь ИРО и находятся под юридической защитой Объединенных Наций» (см. паспорт ИРО). Вместо одного паспорта они как бы имеют коллективный паспорт всех Объединенных Наций. С международной точки зрения, они должны пользоваться защитой и помощью всех наций. Неужели же можно поверить таким образом, что, имея так много могучих покровителей, они все же должны жить в палатках, плохо питаться, не иметь возможности свободно переписываться и получать деньги из-за границы? Неужели мир так тесен, что Объединенные Нации во главе со щедрой Америкой не смогли найти для этих людей лучшего места, чем эта необитаемая земля? И как объяснить, что они не могут пользоваться на Самаре такой же свободой и привилегиями, которые им предоставляли китайцы в течение столь многих лет без ограничений?
Прошу Эмигрантский комитет (имеется в виду Российская эмигрантская ассоциация. — Н.М.) и ИРО не рассматривать это письмо как полемический выпад. В написании его мной руководило желание встать в последний раз на защиту людей, которым я так часто оказывал, быть может, слабую, но всегда искреннюю помощь.
Доктор Поль Премэ
Шанхай, 17 февраля 1949 г. (6)
Я, проживший почти два года в лагере на Тубабао, во многом согласен с мнением доктора Премэ, хотя и не забываю, что без помощи ИРО и филиппинского правительства мне не удалось бы своевременно выбраться из Шанхая и построить новую и благополучную жизнь в свободной стране — Америке.
Письмо Премэ встретило отклик не только в Шанхае, но и в Сан-Франциско, где, переведенное на русский язык с небольшими сокращениями, оно было опубликовано в одной из местных русскоязычных газет. Сотрудник этой газеты, сообщивший о письме Премэ и переведший его, получил вырезку из «North China Daily News» с письмом Премэ от своего знакомого из Шанхая, недоумевавшего по поводу распространения в США радужных сведений о Тубабао (7). Эти радужные сведения, поступавшие с Тубабао, были обусловлены, видимо, боязнью цензуры, или опасением повредить эвакуации, или же обеими этими причинами.
В провале эвакуации русских беженцев из Шанхая были кровно заинтересованы местные советские круги, распространявшие тревожные слухи о положении на Тубабао. Шанхайская просоветская газета «Новости дня», редактором и издателем которой был Василий Чиликин, бывший русский эмигрант, ставший советским гражданином, неоднократно писала о неприятностях, ожидавших беженцев на Филиппинах. В одной из статей на эту тему говорилось, что беженцев разделят на Тубабао на три категории, в первой из которых будут беженцы из Прибалтики, во второй — русские эмигранты, а в третьей — бывшие советские граждане. Последние, по словам газеты, окажутся под неусыпным надзором филиппинских жандармов, в то время как все население лагеря подвергнется «окатоличиванию» — утверждение, которое газета пыталась, видимо, связать с эвакуированным в первой группе беженцев на Тубабао католическим священником византийского обряда отцом Андреем Урусовым (8).
Помимо запугивания русских эмигрантов мнимыми или истинными трудностями на Тубабао, местные советские круги решили присвоить имущество эмигрантской больницы Шанхая на том основании, что оно принадлежало русскому Православному братству и потому должно быть передано русской Православной миссии в Китае, которая к тому времени перешла в юрисдикцию Московского Патриархата. Советская сторона предъявила иск по этому делу в китайский суд, который не успел вынести решения до занятия Шанхая китайской Красной армией, вследствие чего вывезти имущество больницы русского Православного братства на Тубабао не удалось (9).
Тем временем 4 февраля 1949 года на Филиппины срочно вылетел председатель Российской эмигрантской ассоциации Шанхая Григорий Кириллович Бологов. ИРО сочла присутствие Бологова на Тубабао необходимым для оказания ИРО и филиппинским властям содействия в деле организации лагеря и дальнейшего расселения русских эмигрантов из Китая. Перед отъездом из Шанхая Г.К. Бологов сделал следующее заявление, опубликованное газетой «North China Daily News»:
В соответствии с решением исполнительного комитета РЭА (Российской эмигрантской ассоциации. — Н.М.) и в ответ на повторные предложения ИРО, я вынужден немедленно выехать на остров Тубабао.
Мне очень тяжело сообщать вам эту новость и еще тяжелее расставаться с вами, но мой долг и ваши интересы требуют, чтобы этот шаг был сделан на пользу всей общины.
На время моего отсутствия мой заместитель, господин Федуленко, будет исполняющим обязанности председателя, в то время как члены комитета, господа В.Н. Диго, Я.П. Гордеев, В.В. Красовский и В.А. Рейер, секретарь комитета и достаточный штат опытных и надежных сотрудников останутся в канцелярии Ассоциации и различных ее отделах с тем, чтобы обеспечить успешное завершение текущей эвакуации.
Я буду поддерживать связь с вами, внимательно следить за происходящими здесь событиями и защищать ваши интересы. Трудные проблемы ждут меня там. Необходимо заново наладить внутреннюю общественную жизнь лагеря. Порядок и образцовая дисциплина должны соблюдаться в лагере российскими эмигрантами. Полное сотрудничество с представителями ИРО и местных властей должно быть обеспечено. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы содействовать успешному окончанию этой эвакуации.
Предварительная работа здесь закончена, и я имею полное основание заверить вас, что эвакуация будет скоро завершена.
Прошу вас соблюдать спокойствие и строгую дисциплину и помогать в этом трудном деле в интересах всех нас.
Жду с нетерпением нашей скорой и радостной встречи.
Да хранит всех вас Господь и благословит ваш трудный, благородный и честный путь (10).
Поскольку речь зашла о Бологове, позволю себе сказать о нем несколько слов. Григорий Кириллович Бологов вышел из народа и был казачьим офицером в годы гражданской войны. Человек небольшого роста и не очень импозантной внешности, он был умным, порядочным и смелым. Обладая политическим чутьем и дипломатическими способностями, он был к тому же хорошим оратором. В 1946 году русские эмигранты Шанхая большинством голосов избрали его в полном соответствии с общепринятой демократической практикой председателем Российской эмигрантской ассоциации города. В речи к избирателям, произнесенной с искренностью и подъемом, он обещал отстаивать интересы русских эмигрантов-шанхайцев, выразив уверенность в том, что они останутся убежденными антикоммунистами и преодолеют стоявшие на их пути трудности. В память запало его драматическое заявление: «Нас можно согнуть, но нельзя сломать», которым он закончил речь.
Благодаря упорной работе, организационным способностям, терпению, такту и гибкости, Бологову удалось справиться с эвакуацией русских эмигрантов из Шанхая, уменьшить неудобства их пребывания на Тубабао и содействовать их переселению на постоянное жительство в другие страны.
В приведенном выше заявлении Бологов говорит, что вынужден срочно выехать из Шанхая на Тубабао «в ответ на повторные предложения ИРО». Эти «повторные предложения ИРО» были вызваны, по всей вероятности, инцидентом с Константином Клюге, назначенным Российской эмигрантской ассоциацией Шанхая начальником группы беженцев, ехавших на Филиппины первым рейсом парохода «Хва-льен». По прибытии на Тубабао Клюге отказался высаживать вверенных ему пассажиров, особенно женщин и детей, в проливной дождь. В ответ на отказ Клюге Филиппинский чиновник, приказавший ему высадить пассажиров, временно прекратил выгрузку багажа, не пустил Клюге на Тубабао и отправил его в Манилу. Когда в Шанхае стало известно об инциденте с Клюге, Бологое выразил опасение, что эвакуацию могут прекратить. Поэтому во избежание дальнейших осложнений он подчеркнул в своем заявлении необходимость обеспечить в тубабаовском лагере «полное сотрудничество с представителями ИРО и местных властей». Через несколько недель после описанного случая Клюге разрешили поселиться в лагере (11).
Примечания:
1.То Evacuate Local White Russians (АР, Geneva) // NCDN. January 16, 1949. Пер. с англ. автора.
2.См.: Rosentool M. Conditions in Samar Refugee Camp Described // NCDN. February 10, 1949.
3.Daily Flights of Refugee Planes Start, February 8, 1949 (статья из англоязычной газеты; источник неизвестен). Пер. с англ. автора.
4.Samarian. Refugees or Pioneers?: Letter to the Editor of the NCDN // NCDN. February 10, 1949. Пер. с англ. автора.
5.A Complaint: Editorial // NCDN. February 14, 1949.
6.Pгеmet P. Samar: Letter to the Editor of the NCDN // NCDN. February 17, 1949. Пер. заимствован из: «Вести из Шанхая о русских беженцах, увезенных на филиппинский остров Самар» (статья из русскоязычной газеты, издававшейся в Сан-Франциско; источник неизвестен). Здесь и далее орфография и пунктуация цитируемых документов сохранена. — Ред.
7.См.: Вести из Шанхая о русских беженцах, увезенных на филиппинский остров Самар.
8.См.: J.P. Two Thousand Soviet Papers Returned // NCDN. January 28, 1949.
9.См.: ЗИП. Русские в Шанхае, 1 апреля 1949 г. (статья из русскоязычной газеты, издававшейся в Сан-Франциско; источник неизвестен).
10.G.K. Bologoff Summoned to Samar by IRO // NCDN. February 15, 1949. Пер. с англ. автора.
О вылете Бологова из Шанхая на Филиппины 4 февраля см.: Половина русских выехало: Положение в Шанхае, 11 февраля 1949 г. (статья из русскоязычной газеты, издававшейся в Сан-Франциско; источник неизвестен).
11.Я присутствовал на встрече с Бологовым в Русском офицерском собрании в Шанхае, когда он рассказывал об инциденте с Клюге. О том, что Клюге разрешили поселиться в лагере, см.: 400 Shanghai Evacuees Due Manila February 25 (АР, Manila) // NCDN. February 19, 1949.
Строительство, быт и население «палаточного города»
Когда наша группа беженцев прибыла на Тубабао, там уже в основном была сформирована лагерная администрация ИРО. 9 февраля 1949 года к исполнению своих обязанностей приступил первый начальник лагеря американец Дж. -Ф. Феннелл, под руководством которого работала канцелярия, расположившаяся в одном из бараков административного центра лагеря. В состав канцелярии вошли: финансовый отдел под ведением американца Е. Паппа, медицинский отдел во главе с доктором китайцем Ханом, отдел снабжения под ведением другого китайца, Цунга, и отдел технический, возглавляемый Олегом Мирамом. Все вышеназванные лица, за исключением Мирама, были назначены на свои должности Главным управлением ИРО в Женеве, а инженер и русский эмигрант Мирам был приглашен на работу в администрацию ИРО уже в самом лагере. Он прилетел из Шанхая на Тубабао 19 января 1949 года во главе первой группы беженцев, состоявшей из сорока восьми мужчин — инженеров, техников и квалифицированных рабочих. На следующий день по прибытии группа Мирама пополнилась переброшенными самолетом пятьюдесятью беженцами, в числе которых, в отличие от первой группы, были также женщины и дети.
Эти две группы беженцев очутились в диких джунглях, где не было ни жилья, ни дорог, ни кухонь, ни туалетов, ни душей, ни электричества, ни достаточного запаса питьевой воды, ни других необходимых для нормального существования условий. Работа первых двух прилетевших на Тубабао групп заключалась в том, чтобы как-то обеспечить собственное существование и подготовиться к поселению четырехсот девяносто двух беженцев с парохода «Хва-льен», который должен был прибыть на остров первым рейсом 24 января (1).
Возвращаясь к вопросу о служащих ИРО в лагере, хочу отметить, что, помимо Мирама, со временем в канцелярии ИРО появилось еще несколько работников-беженцев, в числе которых были Фрида Блаш, И.И. Преловский, Мозес Кац и другие (2). Главное управление ИРО в Женеве направило в лагерь дополнительных сотрудников, среди которых одну из самых ключевых позиций занимал швейцарец Эрик Боген, заведовавший отделом расселения беженцев. Все сотрудники ИРО получали месячное жалованье.
На всех мужчин в лагере распространялась трудовая повинность, женщины занимались домашним хозяйством, работали посменно на общих кухнях, служили в различных офисах в качестве машинисток и секретарей, были медсестрами в больнице. Сначала все работали безвозмездно, но позднее стали получать небольшое денежное вознаграждение, которое уходило на покрытие мелких расходов. Все рабочие места были в той или иной степени связаны с обслуживанием обитателей лагеря.
Администрация ИРО на Тубабао разделила лагерь на районы, и в окончательном виде в нем насчитывалось четырнадцать районов, в каждом из которых в момент наибольшей населенности лагеря проживало в среднем более трехсот человек. Районы были не равны по площади из-за различных топографических условий и обозначались номерами в зависимости от времени их образования, то есть прибывшие в самом начале жили, как правило, в первом районе, а прибывшие под конец — в четырнадцатом. Во главе каждого района стоял назначенный администрацией лагеря «районный», через него населению передавались все распоряжения, исходившие от начальника лагеря (3).
Три района — четвертый, восьмой и одиннадцатый — в дополнение к своему цифровому обозначению стали соответственно называться «скаутский», «президентский» и «музыкантский». Как и следует из его названия, большинство населения «скаутского» района состояло из скаутов (членов молодежной организации для мальчиков и девочек) и их семей. В «президентском» районе жил с семьей председатель Российской эмигрантской ассоциации Шанхая Г. К. Бологов и его ближайшие сотрудники, там же располагалась в большей палатке канцелярия ассоциации. В «музыкантском» районе жили главным образом музыканты с семьями.
Для охраны порядка в лагере была создана собственная полиция, состоявшая преимущественно из мужчин среднего возраста, многие из которых были бывшими воспитанниками кадетских корпусов или служащими в полиции иностранных концессий Шанхая. Полицейские носили защитного цвета шорты и рубашки с короткими рукавами американского военного образца. На левом рукаве рубашки была красная повязка. Головным убором им служил тропический шлем, тоже цвета хаки. Американские военные ботинки завершали наряд полицейских. При полицейском участке имелась маленькая тюрьма, а для разбора тяжб лагерников был создан третейский суд (4).
Тропическая жара на Тубабао сменялась тропическими ливнями, а иногда на остров обрушивались тайфуны, одному из которых лагерная поэтесса Ольга Скопиченко посвятила следующие строфы:
Океан клокотал и ворчал. Поднималась пучина морская
На борьбу с небесами, и рваные тучи неслись
Бурным вихрем по небу. И водную ширь поднимая,
Страшный желтый буран уносился в свинцовую высь.
Как преддверие... первые, черные, рваные тучи
Надвигались откуда-то с юга на звездную высь,
Пальмы чуть трепетали в предчувствии гроз неминучих,
Джунгли будто бы крепче, грознее, теснее сплелись.
Налетел. Поднял бурное море на остров с размаху,
Бросил хлесткие, злые, колючие струи дождя.
Кроны пальм, как огромные метлы, мотались со страху.
Ветер рвал и крутил, никого, ничего не щадя (5).
На Тубабао нужно было приспосабливаться не только к тропическому климату и растительности, надо было защищаться от тварей: ядовитых змей, скорпионов, многоножек-сколопендр и множества москитов. Ночи на Тубабао были, к счастью, прохладные, но спать по ночам без москитной сетки было невозможно, а укусы ядовитых змей, скорпионов и многоножек были чреваты иногда серьезными последствиями. Помню, как мой сосед по двухместной палатке Владимир Краковцев ночью во сне случайно высунул левую руку из-под москитной сетки и его ужалила сколопендра. Пролежав несколько дней в больнице, он выписался, хотя был сильно ослаблен, и вскоре умер от инфаркта. Смерть Краковцева наступила внезапно, солнечным утром: он лежал на своей койке, а я сидел на своей — расстояние между койками шага два, — вдруг он приподнялся, пристально взглянул на меня, глубоко вздохнул, дернулся, стал бледно-лиловым и с омертвевшими глазами повалился навзничь.
Мне посчастливилось избежать укусов змей, скорпионов и многоножек, но, подобно многим другим, я не избежал москитной лихорадки, бросавшей меня то в жар, то в холод в течение нескольких суток. Потребовалось немало времени на восстановление подорванных лихорадкой сил.
Как упоминалось выше, лагерным жильем были палатки различных размеров — двухместные, четырехместные, двенадцатиместные, двадцатиместные. В них ютились мужчины, женщины, дети, старики — все обитатели лагеря, численность которых в момент их наибольшего скопления достигала пяти тысяч четырехсот семидесяти человек (6). Недаром Тубабао мы прозвали «палаточным городом».
Палатки и походные койки, которыми ИРО обеспечивала обитателей лагеря, остались у американской армии после войны. Подержанные палатки кое-где подгнили и потому протекали, однако достаточный запас брезента позволял либо сооружать «двойную крышу», то есть вешать над палаткой кусок брезента, либо же просто латать ее. Устанавливать палатки поручалось физически крепким мужчинам — и это была последняя стадия работы по обеспечению прибывших жильем. Перед тем как ставить палатки, нужно было расчистить джунгли на предназначенных для того делянках. Расчисткой джунглей тоже занимались физически сильные мужчины, и один их них, доктор А. Кумановский, так описал эту весьма тяжелую работу:
Мы начали вырубать заросли джунглей и все это сжигать. Наличие крепкой, клейкой, красной глины, прикрывающей камни и кораллы, основу острова, мешало быстрому продвижению и утомляло в хождении и работе по очистке дорог, мест для палаток и канавок вокруг них, дабы отвести воду, обильно льющуюся с неба днем и ночью. Улучшение двигалось весьма медленно и стало заметным только к концу четвертого месяца нашего пребывания здесь (7).
Мужчинам также приходилось рыть прямоугольные двухметровые ямы для отхожих мест — отдельно для мужчин и женщин. Ямы они покрывали привезенными, уже готовыми, деревянными щитами (2 х 3 м) с вырезанными в них круглыми отверстиями. По углам каждой ямы устанавливали деревянные столбы, которые затем обтягивали сверху и со всех четырех сторон брезентом. Когда отхожие ямы наполнялись, их зарывали и копали новые.
Строительным материалом для кухонь, кипятилок и других строений тоже служили доски, столбы и брезент. В каждом из четырнадцати районов лагеря были два отхожих места (для мужчин и женщин), кухня, кипятилка и кладовая для хранения продуктов. Вот как выглядела кухня моего седьмого района: выровненный прямоугольный участок земли, застланный досками, по углам четырехметровые столбы с брезентовым навесом — защита от солнца и дождя. Под навесом шесть больших керосиновых печей, весьма вместительные котлы и кастрюли, другая кухонная утварь — все это американская армия передала ИРО за ненадобностью. На этой кухне ежедневно готовили обед и ужин на триста с лишним человек, живших в районе. Каждый день на кухне работало несколько женщин — главная повариха и ее помощницы. Они чистили картофель, заготавливали другие необходимые для приготовления еды продукты, делили готовую пищу на порции и раздавали ее обитателям района. Кроме главной поварихи и ее помощниц, на кухне ежедневно работало трое мужчин: один из них зажигал печи и регулировал огонь в них, в то время как двое других, прозванных в шутку «кухонными мужиками», переносили большие котлы с горячим супом и кастрюли со вторым блюдом и сладким, а также выполняли другую работу, требовавшую физических усилий. Три смены, каждая в том же составе, дежурили на кухне седьмого района раз в три дня.
Кухня седьмого района, на которой я одно время работал «кухонным мужиком», получала ежедневно свежий хлеб на всех жителей района и около пятнадцати килограммов свежего мяса (вместе с костями). Такого количества мяса было явно недостаточно для индивидуальных мясных порций на триста с лишним жителей нашего района, и поэтому из мяса с костями, картофеля и консервированных овощей варили суп. Оставшиеся после раздачи супа вываренные кости с кусочками мяса в награду за хорошую работу давали помогавшим на кухне мужчинам, и те с удовольствием их обгладывали и обсасывали. Второе блюдо варили из сухих продуктов (чаще всего макарон) и каких-нибудь консервов; иногда на сладкое выдавали рисовую кашу с изюмом. Ужин был повторением того же обеда. Завтрака же вообще не полагалось, но время от времени мы получали добавочные пайки — банки с какими-нибудь консервами. Поначалу нас часто, на обед и на ужин, кормили консервным продуктом под названием «хаш» — перемолотым мясом с овощами и ломтиками картофеля. Хаш снискал себе дурную славу, и его перестали выдавать после того, как на одной скаутской беседе у костра была разыграна юмореска под названием «Похороны хаша». Комментируя это событие, скаутмастер А.Н. Князев писал:
Для того, чтобы понять, почему состоялись «Похороны», следует вспомнить, что хашем лагерников кормили довольно продолжительное время; некоторые банки с ним были распухшими, и продукт в них был испорчен, поэтому наши «Ди Пи» (по-английски сокращение слов «displaced persons», в переводе на русский — «перемещенные лица») часто болели... После «Похорон хаша» начальник лагеря, капитан Дж.Л. Комбс, присутствовавший на беседе у костра, выдачу хаша прекратил, и лагерники вздохнули свободнее, появились свежие продукты (8).
Никто на Тубабао не голодал, но пища вкусной не была и не отличалась питательностью, что особенно остро ощущали дети и подростки. Чтобы накормить детей чем-то получше и повкуснее, матери по возможности готовили для них на примусах еду из добавочных пайков или купленных с филиппинских лотков продуктов. В тропиках ощущается большая потребность в чем-нибудь остром, и потому одной из самых популярных пряностей в лагере был острый американский соус Tabasco, которым счастливчики, получавшие его в посылках из США, сдабривали еду. Необходимо также подчеркнуть, что работавшие на кухнях хозяйки всячески старались извлечь максимум из отпускаемых им скудных пищевых запасов, а в нашем районе они особенно отличились на Пасху, сумев каким-то чудом обеспечить маленьким куличом каждого.
Во время раздачи обеда и ужина перед кухней стояли очереди — каждый со своей посудой, чаще всего с пустыми консервными банками, которые можно было получить на кухне. В конце рабочего дня «кухонные мужики» мыли котлы, кастрюли, печи, скребли пол, чтобы все было чистым для следующей смены.
Сырая вода была не пригодна для питья, и потому в каждом районе была своя кипятилка. Наша примыкала к кухне — такой же навес, только гораздо меньше. Там стоял целый ряд больших котлов для кипячения воды, которая доставлялась (а позже качалась по трубам) из речки у подножия холма на окраине нашего района. Поначалу изрядно потрепанный армейский грузовик (который также служил для сбора мусора) привозил к речке пустые канистры и «водовозов», дежуривших в данный день на разных лагерных кипятилках. Из речки водовозы заполняли водой канистры, передавали их по цепи на грузовик, который затем доставлял и канистры, и водовозов к их районным кипятилкам. Количество воды было лимитировано, и каждая кипятилка получала лишь предназначенное ей число канистр. Воду заливали в котлы, и когда она закипала, заведующий кипятилкой бил в железку, извещая жителей района: «Получайте кипяток!» Сразу же у кипятилки образовывалась длинная очередь, всем была нужна кипяченая вода.
Через какое-то время мы собственными силами проложили от речки водопроводные трубы и стали по ним качать воду в лагерь. Отпала надобность в водовозах — экономия труда! Мы стали обеспечены не только питьевой водой, но и водой для умывания, стирки и других нужд. До этого, чтобы «принять душ», нужно было зачерпнуть ведром воды в речке, а затем, укрывшись в джунглях и намылившись, окатить себя из этого ведра холодной и мутной водой. Можно было помыться и в океане, но тогда необходимо было надеть тапочки или что-нибудь подобное, чтобы не порезать ноги о кораллы на берегу и на дне океана. Со временем, и особенно после установки водопровода, некоторые строили недалеко от своих палаток маленькие купальни или «души», отгороженные брезентом, прикрепленным к деревянным столбикам. Таким образом, вместо того чтобы ходить в джунгли или на океан, можно было вымыться поблизости. А в тропиках, разумеется, мыться нужно было часто. Вода, конечно, была необходима и для стирки белья — естественно, вручную.
Из-за климата и трудностей хранения одежды в надлежащих условиях наши костюмы и платья нередко покрывались плесенью и расползались. Портилась и кожаная городская обувь. Из-за частых дождей и глинистой почвы, в лучшем случае посыпанной галькой, наиболее практичной обувью были деревянные колодки, которые умельцы мастерили сами. А практичной повседневной одеждой и для мужчин, и для женщин были легкие рубашки с короткими рукавами и шорты.
Вскоре после возникновения лагеря группа наших электриков построила электростанцию и провела электричество по всему лагерю, даже в каждую палатку, а другая бригада специалистов организовала больницу. Вот что о больнице, о ее персонале и о режиме там записал А.Н. Князев 7 июля 1949 года:
Госпиталь ИРО на Тубабао был основан в первые же дни по приезде первых групп беженцев из Шанхая. Состав госпитальных работников следующий: главный врач доктор Н.А. Смирнов, его помощник и заместитель доктор П.И. Алексеенко (внутренние и детские болезни), доктор Дадай-Дадаевский (внутренние, венерические и накожные болезни), доктор В.Г. Захаров (хирургические, женские и акушерство), доктор А.А. Михеев (внутренние и детские), доктор А.А. Оглезнев (хирургические и внутренние), доктор К.А. Промтова (внутренние и детские), доктор К.В. Хохлачкин (хирургические, женские и акушерство). Старшей сестрой госпиталя является П.С. Шарапова, ее помощницей А.А. Богомолова и хирургической сестрой С.П. Хлуднева. Палатными сестрами работают: Апрелова, Булгарина, Виноградова, Емельянова, Золотовская, Кафарская, Конкина, Малюшкина, Мейерг, Мезенцова, Ломаковская, Паршутто, Петрова, Писарева, Пташинская, Петухова, Скуева, Цитович и Язычкова. В госпитале в городе Гьюане — сестра Плотникова. В госпитале также работают санитарами: Краюхин, Марков и Романовский, а санитарками: Ильина, Маркова, Скробутова, Чернова и Чиркова. Хозяйственный аппарат находится в руках И.Д. Данилова, у него в канцелярии работают: Р.П. Кандалинцев (бухгалтер), X. Ин (машинистка) и клерк А.К. Ларионов. Заведующим кладовой кухни Рачков, поваром Светлов и его помощниками Марцинкевич и Пинигин. Кастеляншей госпиталя Иванова и ее помощницей Букина. Госпиталь занимает отдельный барак, разделенный перегородками на три отделения: женскую, мужскую палаты и приемное помещение, включающее аптеку, канцелярию и отделение для гинекологических больных и для массажа. Массажисткой работает г-жа Головина. Госпитальное помещение с трудом вмещает 40 коек, которые всегда заняты больными — отсюда страшная теснота, между кроватями узкий проход, куда с трудом можно протиснуться. Кровати походные с москитниками. Больничный день начинается в 6 часов утра измерением температуры и пульса поголовно у всех больных. Около 7 часов дается завтрак — каша, кофе, молоко, иногда какао. С 8 часов утра и до 5 вечера больных обходят врачи в сопровождении дежурных сестер. Обед подается после полудни. С 2-х до 4-х часов дня к больным допускаются посетители. На обед даются два блюда и сладкое. Около 5-ти часов подается ужин, также из двух блюд и сладкого. Жизнь замирает в госпитале к 8–9 часам вечера. Заботы сестер продолжаются всю ночь. Со дня открытия госпиталя до 1-го июня через госпиталь прошло 439 человек (9).
Филиппинская служба безопасности имела постоянное представительство на территории лагеря. Помимо наблюдения за лагерниками, это представительство играло роль промежуточной инстанции при доставке и отправке лагерной корреспонденции. Каждое утро вооруженный пистолетом офицер филиппинской службы безопасности на джипе препровождал начальника почты (одного из беженцев, назначенного на эту должность местной администрацией ИРО) на почтамт, находившийся в городке Гьюан на острове Самар. Только в присутствии этого офицера начальнику лагерной почты выдавали поступившую корреспонденцию. Отправляемую корреспонденцию начальник лагерной почты сдавал каждый вечер после закрытия почтовой конторы, служившей пунктом выдачи и приема почты беженцев, в представительство филиппинской службы безопасности; там ее подвергали цензуре и после этого отправляли по назначению. Как говорилось выше, поначалу вся исходящая из лагеря корреспонденция должна была вестись только на английском языке, но позднее нам разрешили писать письма и по-русски.
Несмотря на то что главной целью сотрудников филиппинской службы безопасности был надзор за обитателями лагеря, филиппинцы не злоупотребляли своей властью и держались по отношению к нам весьма корректно. В лагере не было видно ни проволочных заграждений, ни вооруженных охранников.
Как уже отмечалось, подавляющим большинством населения лагеря были русские эмигранты. Среди них оказалось и некоторое количество бывших советских граждан-эмигрантов, добровольно получивших советские паспорта после Второй мировой войны под наплывом патриотических чувств, появившихся в эмигрантской среде вследствие нападения фашистской Германии на Советский Союз. В решении некоторых перейти в советское гражданство также сыграли роль бесправие и тяжелое материальное положение многих русских эмигрантов в Китае, а также бесперспективность их дальнейшего пребывания там. Однако просоветские настроения стали испаряться после репатриации в СССР первых групп эмигрантов. А произошло это в большой степени потому, что, невзирая на советскую цензуру, в Шанхай просочились письма от репатриантов, в которых они в завуалированной форме советовали своим родным и друзьям, оставшимся в Шанхае, не следовать их примеру. Из-за этого и из-за наступления китайской Красной армии на Шанхай многие, получившие советские паспорта, от них отказались и присоединились к эвакуировавшимся на Тубабао.
В тубабаовском лагере, помимо русских, находились представители ряда других национальностей. Согласно дневниковой записи А.Н. Князева от 28 апреля 1949 года, к тому времени в лагере проживало: пять австрийцев, семьдесят пять армян, один болгарин, двадцать четыре чеха, сорок один эстонец, двадцать венгров, сорок пять латышей, тридцать литовцев, шесть немцев, сто шестьдесят поляков, семнадцать румын, пять сирийцев, семьдесят тюрко-татар, семьдесят два украинца, двенадцать югославов, два британца, три итальянца и один француз (10).
Большинству русских лагерников было меньше пятидесяти лет, и в пределах этой возрастной категории значительный процент приходился на детей и подростков обоего пола. По своей социальной и географической принадлежности русские тубабаовцы были разнородны. Хотя почти все представители старшего поколения родились в России, многие из них были уроженцами Сибири или русского Дальнего Востока, в числе которых было немалое количество казаков. Были и люди дворянского происхождения, выходцы из духовенства, мещане и разночинцы, а потомков родовитых семей было мало. В составе дальневосточной эмиграции были офицеры, участники Первой мировой и Гражданской войн, а также бывшие воспитанники кадетских корпусов. На Тубабао оказалось довольно много русской молодежи, родившейся в эмиграции, главным образом в Харбине или в Шанхае. Коренные харбинцы были, как правило, старше своих родившихся в Шанхае соотечественников, были более русскими по духу и лучше знали русский язык и культуру, потому что учились в русских учебных заведениях Харбина. Родившиеся же в Шанхае лучше владели английским и французским языками, потому что многие из них учились в английских и французских школах. По своему образованию и бытовому укладу родившиеся в Тяньцзине и Циндао приближались к своим шанхайским ровесникам. Людей с законченным высшим образованием среди лиц, родившихся за пределами России, было сравнительно немного. Это обстоятельство объясняется тем, что многим получить высшее образование в Китае помешало неимение средств на оплату учебы в престижных иностранных высших учебных заведениях и постоянная необходимость искать заработок. Людей с законченным высшим образованием было немного и среди родившихся в России тубабаовцев. Российская смута в сильной степени препятствовала его получению.
В числе русских на Тубабао было несколько десятков человек — мужчин, женщин и детей — выходцев из северо-западной китайской провинции Синьцзян. Они были протестантами, в большинстве — баптистами, отличались строгими нравами — не пили, не курили — и держались особняком. В свободное от лагерной трудовой повинности время они подрабатывали стрижкой волос, починкой часов и другими занятиями.
Примитивные условия лагерной жизни и скученность — все у всех были постоянно на виду — плохо действовали на настроение и поведение: распространялись злостные слухи и сплетни, случались пьянство и дрязги. Помню случай, насколько мне известно, единственный в нашем районе, когда один лагерник пырнул другого ножом. Было несколько случаев проституции. Ходили упорные слухи о множестве доносов друг на друга, которые направлялись филиппинским властям и консульской миссии США, прибывшей в лагерь в 1950 году для выдачи виз апробированным на въезд в Соединенные Штаты лицам.
Статистических данных о смертности и рождаемости на Тубабао у меня нет, но, насколько помнится, смертность в лагере была невысокой, а рождаемость — очень низкой.
Первое время, несмотря на трудности лагерной жизни, настроение у лагерников было приподнятое, потому что они были рады выбраться из Китая и считали, что их пребывание на Тубабао — как говорилось официально — ограничится четырьмя месяцами, после чего они надеялись переселиться в США. Но надежды на быстрый переезд в США не оправдались, и многие решили ехать в другие страны. По мере их отъезда настроение у остающихся падало, ибо время шло, а перспективы на лучшее будущее не появлялись. Примером упадочного настроения у лагерников в это время может служить следующая дневниковая запись А.Н. Князева от 10 ноября 1949 года:
Скоро год, как мы покинули Шанхай, чтобы не попасть в лапы коммунистов. Филиппины согласились нас принять на четыре месяца. ИРО воспользовалась этим предложением — зная об этом, мы предполагали, что срок нашего пребывания будет максимум четыре месяца. Но прошли четыре месяца, за ними еще четыре, а мы все еще здесь и все еще в неведении — когда и куда. В лагере сейчас более трех тысяч человек, которые влачат свое существование в условиях, оставляющих желать много лучшего: частые дожди, чередуемые с горячими лучами тропического солнца, и следуемые затем сырые прохладные ночи вызывают разного рода желудочные и накожные заболевания; хроническое недоедание, скученная жизнь в протекающих палатках, а главное — томительное ожидание и неизвестность будущего — все это подрывает физические и духовные силы лагерников, и, естественно, возникает ропот и протестующие голоса, направленные против некоторых членов администрации и служащих ИРО, а иногда и против выборного начальства (11).
Примечания:
1.См.: Русские на Филиппинах (статья из русскоязычной газеты, издававшейся в Сан-Франциско; источник неизвестен).
2.См.: Кумановский А. Камп на острове Тубабао, Филиппины // Русская жизнь. Сан-Франциско, 1975. 18 дек. (Папка Князева).
3.См.: Алексеев В. Воспоминания о Тубабао // Русская жизнь. Сан-Франциско, 1995. 13 сент.
4.См.: Сведения из дневника А.Н. Князева. (Папка Князева).
5.Скопиченко О. Тайфун // Дружеская встреча тубабаовцев 30-11-1975. Сан-Франциско, 1975. С.1.
6.В сохранившемся фрагменте статьи из русскоязычной газеты, издававшейся в Сан-Франциско (источник и заголовок статьи неизвестны), говорится: «На о. Тубабао к 14-му апреля всего поселилось 5074 человека». К этой цифре я добавил 400 человек, т.е. численность последней группы беженцев, прибывшей на Тубабао на пароходе «Хейвен» 20 мая 1949 г. (см.: Сведения из дневника А.Н. Князева; Папка Князева.
7.Кумановский А. Камп на острове Тубабао, Филиппины // Русская жизнь. Сан-Франциско, 1975. 18 дек. (Папка Князева.
8.Из тубабаовского дневника скм. А.Н. Князева, начальника организации НОРС на острове Тубабао, Филиппины // Дружеская встреча тубабаовцев 30-11-1975. Сан-Франциско, 1975. С.З.
9.Сведения из дневника А.Н. Князева. (Папка Князева).
10.См. там же.
11.См. там же.
