Спустя несколько лет после окончания института меня призвали на офицерские сборы. Выброшенный из жизни месяц надо было чем-то заполнить. Тогда я себе купил нетбук, чтобы заниматься своей работой, взял книги. В общем, постарался сделать всё так, чтобы не потерять время даром.
 
На территории воинской части под Хабаровском нас расселили по палаткам. Каждый день нам проводили лекции, водили в столовую, один раз на стрельбище, всячески старались занять наше время. В промежутках я занимался своими делами. Вообще, старался максимально с пользой провести этот месяц с конца апреля по конец мая.
 
За чертой города я хорошо отдохнул. На выходные нас отпускали по домам, и я уезжал в город на велосипеде. В понедельник утром возвращался на нём же в воинскую часть.
 
Я рассказываю об этом периоде, поскольку накопилось достаточно информации для переосмысления многих событий. Мне запомнился один молодой офицер. Он был внимательным и вежливым со всеми. Он совсем не походил на военного - скорее на молодого учителя в военной форме, полный энтузиазма и желания что-то вложить в головы вверенных ему подопечных.
 
Но все эти подопечные, то есть мы, были возрастом от двадцати с копейками до за пятьдесят, выдернутые из привычной жизни, не горели особым желанием воспринимать что-либо. Людей согнали принудительно. Лично я был настроен на свои дела. Чем занимались остальные? Я пронаблюдал всё от начала и до конца. Люди были самые разные: от простых шофёров и рабочих до офицеров запаса с высшим образованием, офисных работников и прочих.
 
Один 33-летний в первый же день напился как свинья. Это было начало. Предстоял целый месяц безделья.
 
В жизни бывают разные непредвиденные ситуации: слёг в больницу, угодил в КПЗ, застрял на неделю в далёком населённом пункте в непогоду, ожидая транспорта, да ещё без связи остался - весь график ломается, все дела сдвигаются, и надо чему-то посвятить себя всё предстоящее время. Нередко этот срок бывает неопределённый. У многих людей на этот счёт вообще нет соображений, хотя это самое время переосмыслить свою жизнь.
 
И вот обстоятельства заставили. Не больничная палата, не глухие стены камеры, не занесённый пургой посёлок, а всего лишь палатка с печкой-буржуйкой на свежей весенней травке. Есть возможность погулять по территории части. Бесплатно кормят. Не нравится - купи доширак и пряников в местном магазинчике. Ещё на выходные отпускают. Месяц потерпи.
 
Как они там измаялись, бедняги! Приходилось постоянно слушать возмущения и нытьё от многих взрослых мужиков. Начались пьянки и разные безобразия. Многие стали планировать супружеские измены, завели всякие пошлые разговоры - ничего их не смущало.
 
В большой палатке, в которой днём проводились лекции, я сидел за своими делами по вечерам и старался отстраниться от всевозможной дури, которой страдал остальной народ. Военные смотрели на всё искоса, понимая, что это неизбежно и не лечится. Для военных важно было только, чтобы все находились на территории, и никакого ЧП не случилось. Для наблюдения за порядком и заготовки дров выделяли дневальных из срочников.
 
"Дневальный!" - растягивая слоги, мычал пьяный голос из палатки. Дневальный подчиняется только своему старшему начальству, но ничего не мог поделать, когда его погнали за водкой косые мужики, не имеющие к армии никакого отношения. Вынужденные прохлаждаться в палатках, нагрузившись мясом и алкоголем, они начинали наглеть, и инцидент с дневальным уже попахивал дедовщиной. Наутро они получили выговор от офицеров. Но управы на них не было. Самое большее, что им светило - исключение со сборов.
 
На этих сборах исключили только одного за прогулы. Это означает, что его привлекут на следующие сборы, которые будут проходить летом. С остальными приходилось действовать только увещеваниями, которые мало помогали.
 
Фактически отдувался только один офицер, самый интеллигентный из всех. В самом начале он делал обход палаток, следил за армейским порядком, заправкой постелей, интересовался, всё ли в хорошо. Со всеми общался и хотел договориться по-хорошему. Мне этот офицер очень импонировал. И если бы я где-то провинился, мне бы было стыдно перед ним. Но чувство стыда, похоже, атрофировалось у многих.
 
В каждой палатке размещалось в среднем по 4 человека, но в нашей было всего двое. Сначала нас было трое, но третий почти сразу комиссовался. Я остался со своим соседом, который совсем недавно выпустился из института. С ним мы проводили время за философскими беседами, пока остальные квасили и занимались всякой ерундой. Вообще, народ изначально распределился по типажам что ли. Уже сразу было понятно, кто с кем будет.
 
В каждой палатке топили буржуйку. Ежедневно назначали истопника. Поскольку нас в палатке было всего двое, мы решили вообще не топить печь, за что нашу палатку прозвали склепом и берлогой. Ложились спать, не раздеваясь. Нас устраивало. Я просыпался раньше всех от холода и бежал на пробежку по территории части. Мой сосед спал долго под несколькими одеялами. Но к середине мая уже было сносно.
 
В конце сборов нашу палатку признали образцовой, потому что мы не задавали головняков офицерам. И это невзирая на мой внешний вид - "рашн хиппи", как сперва окрестили. Один раз только мой напарник зачем-то напился в соседней палатке. Наутро он был в грязном непотребном виде, за что над ним потом глумились: пить не умеет, много из себя строит.
 
Такой был контингент. Хотя были и адекватные. Двое людей возрастом за 50 уезжали на ночь домой на своей машине, избавляя себя от необходимости лицезреть, как другие с ума сходят.
 
Кому какое дело, какие тут собрались люди? Если формальности соблюдены, чего ещё надо? Но был один человек, которого волновало, кроме формальностей, всё остальное. Он не мог смириться с неприглядной картиной. Хотя приставной прапорщик созерцал ровно - ему было даже по приколу.
Офицер собирает внеочередную лекцию и начинает зачитывать положения армейского устава. С передней парты, куда посадили двух нерадивых, раздаётся недовольное бурчание. Все замолкают. Офицер останавливается и строго смотрит. Невнятное бурчание продолжается, из которого не понятно ничего, кроме обрывков матерных слов.
 
- Боровик! - обращается офицер к сидящему перед ним.
- Я! - отвечает человек с фамилией Боровик, тот самый, который напился в первый день сборов.
- Встаньте.
Боровик поднимается. Прокатываются смешки по аудитории.
- Со своей женой вы также разговариваете?
Смешки усиливаются. Глядя на испитое лицо Боровика, кто-то недоумевал: "У него ещё жена есть?" Виновник отвечал офицеру:
- Нет.
- Садитесь, Боровик.
 
Ещё несколько секунд офицер смотрит на сидящих перед ним и продолжает чтение устава.
 
Есть ли нужда в зачитывании длинного свода армейских заповедей гражданским лицам? Отнимать только свободное время. Но молодой офицер сейчас понимает, что дело не в уставе в этот момент. Он сейчас занимается тем, что воспитывает взрослых людей, как отстающих школьников, усадив их за парты. Его волнует не столько дисциплина в армии, с которой эти люди распрощаются через пару недель. Его волнует гражданское общество, в которое эти люди скоро вернутся. Чтобы повлиять на них, он использует свои полномочия, пока ещё есть время на сборах. Тем самым он исполняет свой гражданский долг, который может быть начертан только на совести человека, но не прописан ни в каком уставе.
 
За чтением нудного талмуда молодой офицер забрал у мобилизованных на сборы всё оставшееся послеобеденное время до самого ужина. Он решил, что лучше сделать вот так, чем позволить заниматься всякой ерундой всем этим гражданам, которых ничему не научила ни школа, ни жизнь.
 
К концу сборов народ порядком уже устал. Даже пить устал. Собирались по вечерам в лекционной палатке, смотрели телевизор и фильмы на дисках. Много просто общались. Относились к сборам уже как к поездке в санаторий.
 
Помню, шла реклама чего-то, в которой говорила известная певица Лолита Милявская. В рекламном ролике, глядя с телеэкрана, Лолита сказала: "Я каждый день пашу, как лошадь." На мужское сообщество мобилизованных эти слова подействовали хлеще пошлого анекдота. Смех разразился такой, что пробивало на слезу. Добавил прапорщик, обращаясь прямо в телевизор: "Ты и есть лошадь!!!"
 
Другой раз кто-то приволок гитару и неумело пытался петь Розенбаума. Я напросился в палатку, откуда звучали струны, попросил гитару и стал петь из репертуара Nazareth. Кому-то понравилось, а кто-то хотел песен на русском. В этой палатке находился Боровик, которого один любитель раздавать обидные клички прозвал мухомором. Он стал признаваться мне: "Знаешь, мне 33 года, возраст Христа, и я очень боюсь умереть." Что ему ответить? Иди и больше не пей?
 
Во время сборов после первой увольнительной я привёз из дома диски с документальными фильмами, которые накачал с интернета. Я предлагал их к просмотру всем, чтобы потом обсудить. Я много тогда смотрел фильмы, которые наводят на размышления. Но самое сложное размышление, которое я не могу разрешить до сих пор, навеял мне тот самый офицер. Однажды он с налётом грусти сказал:
 
- Куда всё катится?
- То есть?
- Ну, то есть почему всё стало так среди людей? Почему все жмутся по своим углам, и каждый пытается что-то себе прихватить, сцапать, закрыться и держаться подальше от всех? Почему стало такое отношение друг к другу?
 
Не поспоришь с этим. Буквально недавно мой сосед по палатке рассказывал, что мечтает жить в замке, который бы окружал ров с акулами. У меня нет ответа, почему так. Это условия сегодняшней задачи, которую всем нам предстоит решить.
 
После окончания сборов я однажды встречал этого офицера в городе. Он приятно улыбнулся, спросил, как у меня дела. Это был красивый человек.
 
Вспоминая сборы, я начинаю понимать, что всё безобразное по идее должно вызывать возмущение, однако нравственный упадок со стороны очень похож на комедию. Но только разумный, глядя на это, не улыбнётся ни разу. Этот офицер улыбался самим людям, но не их поступкам. Из всех людей на сборах он, пожалуй, был единственный, кто производил впечатление человека, которому не всё равно. Остальные либо смирились, либо уже сами считали происходящее нормой.