Главный редактор выходящей в Хабаровском крае газеты «Мое побережье» Татьяна Седых рассказывает о тюремных лошадях, авторитетах-богомольцах, радиоактивной ветоши и других особенностях местной жизни.
Родилась я в порту Москальво, это самая северная точка Сахалина. В 11 лет со мной случился несчастный случай. Местные врачи не позволили родителям вывезти меня на Большую землю, в провинциальной больнице мне ампутировали ногу, и только благодаря родителям, которые воспитывали меня в спартанских условиях, я научилась пользоваться протезом, как домашними тапочками. Утром надела, вечером — сняла. Через боль, через мучения научилась ходить на лыжах, бегала на коньках и даже пыталась играть в баскетбол. В 15 лет я написала письмо в газету «Молодой дальневосточник»: мечтаю быть журналистом, но родители не разрешили мне поступать на журфак. В душе надеялась, что из газеты мне ответят, дескать, да, можно и нужно быть журналистом, и мама разрешит. Вместо этого мне написали, что родители мои правы, и профессий на свете очень много. Я очень долго плакала. После школы выучилась на швею-мотористку и закройщицу. Потом вышла замуж, долго ездила с мужем по гарнизонам, пока в начале 1990-х годов не оказалась в Хабаровском крае — в поселке Ванино. И очень скоро устроилась сначала внештатным, а потом штатным корреспондентом в местную газету «Восход».
Первое население Ванино появилось здесь задолго до сталинских репрессий, но прославились эти края пересылкой и песней «Я помню тот Ванинский порт». Во времена Сталина через Ванино прошли тысячи заключенных — частично их отправляли на Колыму, а многие отбывали срок в лагерях на побережье. В 1940-е здесь была открыта ИК-1, так называемая «единица». Колония действует до сих пор, в ней сидели и сидят «полосатики» — рецидивисты.
Я довольно часто ездила по делам из поселка Ванино в город Советская Гавань и обратно. И в какой-то момент заметила, что в одно и то же время по трассе идет конь серой масти, который везет тележку, груженную тяжелыми бочками. Возницы нет, лошадь идет сама по себе, но по строго определенному маршруту. Я решила написать про эту лошадь, стала за ней наблюдать. Выяснила, что лошадь подходит к воротам ИК-5 — колонии, расположенной недалеко от Советской Гавани. Неподалеку от колонии есть ферма. Так вот, конь возил сюда отходы из колонии. Звали коня Колькой, ему было двадцать с лишним лет, и он был даже не серым, а уже седым. Он прекрасно знал дорогу и прекрасно проходил все режимные процедуры: на выходе из колонии Кольку полностью обыскивали, загружали отходами, и он вольно шел по дороге. В общем, я посвятила все свое время Колькиному пути, и на моих глазах произошел такой случай: видимо, как-то Кольку неправильно загрузили, и повозку стащило в кювет. Она потянула за собой коня, он рухнул, как подкошенный, и стал задыхаться — повод стянул ему шею. Я бросилась на помощь Кольке, прибежал конвойный. Общими силами Кольку спасли. После этого случая мне разрешили вход в ИК-5, я познакомилась с начальником зоны. Все заключенные Кольку страшно любили, ухаживали за ним. Оказывается, раньше рядом с колонией находилась военная часть, которую потом расформировали, а Кольку оставили в наследство. Такой вечный зек, Колька. Сейчас его уже нет — умер, а его фотографию, вырезанную из газеты, заключенные вставили в рамочку и повесили в зоне.
Среди моих статей для «Восхода», которые цензурировала районная администрация, была статья о том, как квартиры пенсионеров попадают в руки соцработников. Одна из журналисток тайком взяла в корректорской еще не опубликованный материал и вынесла из редакции, чтобы показать чиновникам. И тогда я, по наивности, написала в край. Приехала комиссия в лице одной чиновницы, которая меня же и обвинила, мол, нечего писать, все по закону. Такая нехорошая, скользкая тема, но моя попытка придать эти факты гласности помогла — массовые «наследства» остановились. Разбираясь с жалобами пенсионеров, я наживала себе все больше врагов со стороны чиновников. От редактора потребовали, чтобы он меня уволил — спасибо, отстоял. А по одному из подобных дел, которое разбиралось в суде, я проходила в качестве свидетеля, и судья мне сказала: «Вот если бы такие журналисты, как вы, не лезли бы не в свое дело, то и суду бы спокойно жилось!»
Потом главного редактора газеты «Восход», Владимира Тихонова, уволили. Очень скоро я столкнулась со странными вещами: мой материал могли переписать, а то и вовсе не поставить. Я ушла. Некоторое время работала в частной газете, а в 2004 году открыла собственную — «Мое побережье». На самом деле, открыть свою газету очень просто: надо было заплатить регистрационный взнос в 500 рублей, оформить документы, и пиши сколько хочешь, а главное — что хочешь.
Мой дом сожгли в начале 2004 года вместе с первым тиражом газеты. Было так: в типографии отпечатали десять тысяч экземпляров, мы сфальцевали газеты, часть разложили у меня дома, часть погрузили в машину. Тогда в своем обращении к читателем я написала и о невозможности работать в «Восходе» из-за цензуры. Все сгорело — и тираж, и машина, и весь мой архив. Дом подожгли в четыре часа утра, когда мы с дочерью спали. Я расцениваю этот поджог как покушение на жизнь — если б нас с дочкой не разбудили вовремя соседи, то мы бы точно задохнулись и сгорели. Надо ли говорить, что дело о поджогах до сих пор не раскрыто, и новое жилье нам никто так и не предоставил.
У нас в редакции работают пять человек, и все — с ограниченными физическими возможностями. Наполняю информацией газету я сама. Андрей, инвалид-афганец, ездит на машине в Советскую Гавань и возит из местной типографии брикеты с газетой. Лена и Оксана — они на инвалидности с детства — фальцуют газету. В бухгалтерии молодой парень Максим, инвалид по слуху с детства. Кого-то еще принять на работу у меня просто нет возможности — мы живем очень скромно.
В 2006 году у меня возник серьезный конфликт с руководителем района Богданом Мусяновичем. Я написала материал о грядущем создании так называемой межселенной территории. Получилась такая история: законодательное собрание Хабаровского края решило поделить территорию Ванино на две зоны, жилую и промышленную. В итоге все терминалы и порт отделялись от поселка, и было совершенно непонятно, как ему выживать — откуда ему брать дотации, с кого собирать налоги, кроме мелких торговых точек. На самом деле, это разделение противоречит федеральному закону, и было создано в угоду предпринимателям, которые хотят полностью выдоить наше побережье. Через наш порт гонят огромное количество угля, мазута и прочего сырья. А поселки ничего не имеют, не развиваются, новые дома не строят уже много лет. Наша однопутная железная дорога 1947 года — единственная артерия, связывающая нас с Хабаровском, — забита товарными вагонами, груженными тем самым углем. Из-за этого у нас отменили два пассажирских поезда, остался всего один. Я не знаю, сколько километров я прошла по улицам Ванино с диктофоном, опрашивая молодежь, ветеранов, людей, работавших в порту, и все они возмущались этим разделением, о котором их даже никто не спросил. Я написала свой материал, и у нас тут же начались проблемы: газету перестали принимать в торговых точках. Люди, которые ее разносили по киоскам, возвращались в редакцию в слезах: им говорили, что «Мое побережье» брать не будут, «поскольку поступило распоряжение». После того как я при помощи коллег подняла шум, газету стали брать обратно. Но до сих пор не все ее берут: есть одна предпринимательница, Карасева, очень богатая. Она покупает магазин за магазином, очень многое ей сейчас принадлежит. И как только она покупает магазин, из него сразу же исчезает наша газета.
Как-то раз ко мне обратился местный батюшка, отец Александр. Он рассказал, что в церковь на Пасху ворвался местный авторитет и два часа прямо на глазах прихожан кидался куличами и яйцами, плевал на иконы, жевал свечи, хватал за грудки и крыл матом всех, кто попадался на его пути. За два часа к церкви было стянуто четыре экипажа, восемь милиционеров, но они только говорили: «Пошумит и успокоится». Отец Александр чуть не плакал, когда мне об этом рассказывал: «Я же сам вызывал милицию! А они пальцем о палец не ударили!» Авторитета скрутили только после того, как, покуролесив в церкви, он поехал в шашлычную и там подрался с милиционером.
В 2011 году на одном из судов, пришедших в Ванино из Японии, был выявлен повышенный уровень радиации. На палубе и в каютах уровень фона в норме, в машинном отделении — превышение в три раза. Главный санитарный врач Геннадий Онищенко тогда заявил, что судно поставлено на карантинную стоянку. Но тут к нам в редакцию обратился въедливый читатель: «А куда дели радиоактивные предметы? За борт выбросили? Или на территории Ванинского района теперь будет могильник?» Я, не раздумывая, решила пойти в порт. Надежды попасть на судно, где карантин, дезактивация и спецслужбы, у меня не было никакой. Но оказалось, что нужное судно — теплоход «Сергей Данилов» — спокойненько стояло у стенки причала, попасть на него было довольно-таки легко, не было ни кордонов, ни вахтенных, ни вачманов (вахтенный на корабле. — Esquire). Над судном весело развевался флаг иностранного государства. Как я потом выяснила, было оно частное, но кто владелец, узнать не удалось. Меня спокойно принял капитан. Спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, а дезактивацию уже провели?». И он, представьте, ответил, что не знает, что это такое — дезактивация. Он даже не знал, куда дели «фонивший» предмет. В результате моего расследования выяснилось, что опасные предметы — а исходило излучение от ведра с ветошью и фильтра на турбине двигателя в машинном отделении — на берег не сгружались, а тут же на судне были помещены в спецконтейнер. В районной администрации Ванино мне сказали, что его сгрузят на берег, пригласят специалистов из Хабаровска и под строгим контролем уничтожат. Потом от этой идеи почему-то отказались. В итоге, как объяснили мне таможенники, 26 марта 2011 года теплоход покинул порт Ванино и вывез радиоактивные отходы в саркофаге с территории РФ. А вот где судно от них избавилось — большой вопрос. После того как я написала свой репортаж, меня вызвал капитан порта Николай Татаринов. Затащил в службу безопасности, и там мне устроили допрос с пристрастием: дескать, вы шпионка, есть ли у вас вообще пропуск в порт, вы рушите имидж нашего предприятия, мы вас засудим. Но в суд на меня так никто и не подал.
У нас в поселке живет очень много людей, отдавших этой стране все и ничего не получивших взамен. Властям на них плевать. Я делала материал про ветерана Павла Иванченко, который шесть с лишним лет жил без света. Отключили его из-за того, что дом снабжается электричеством от железнодорожной линии. Никого не волновало, что вся улица Встречная, на которой находится дом, была подключена к железнодорожной линии еще советскими властями. Иванченко подал иск в суд, выиграл, но электричество в доме появилось только после моего материала, который был опубликован год спустя. Вскоре после публикации кто-то убил его корову. Дед очень переживал и через некоторое время умер. В ночь после похорон его дом сожгли. Его вдова и дочь едва спаслись. Расследовать преступления не стали: у нас, как и везде, нет следствия, и никому ничего не надо.
Раньше, если я писала о каких-нибудь житейских проблемах людей в администрацию, мне могли ответить: «Это вам в вашу газету задают вопрос, вот вы и отвечайте». Сейчас такого уже нет, но решение некоторых вопросов приходится пробивать — и гораздо эффективнее это получается на краевом уровне. Так недавно было с жалобой семьи Яшиных — их сын Игорь погиб в Татарском проливе во время кораблекрушения, а тело было обнаружено на берегу аж в Японии. Почти год, несмотря на обращения в МИД, доставкой тела моряка в Россию никто не занимался. Родители позвонили мне, а я уже через два дня поговорила с губернатором Шпортом, и вопрос вскоре был решен.
Когда мой дом сожгли и против меня совершили еще несколько преступлений, я обратилась за помощью к депутату и журналисту Борису Резнику (тогда — зампред комитета по информационной политике Госдумы от фракции «Единая Россия». — Esquire). Он лишь прислал отписку в две строки через помощника: мол, преступников установить не удалось. И все, больше никакого интереса, хотя дважды в свите губернатора он потом бывал в Ванине. А мне, как воздух, нужна была информационная поддержка. Я просила помощи у коллег. Ведь для меня эти годы были действительно страшными: в квартиру, где я жила, врывались незнакомые люди, мне постоянно угрожали по телефону, в 2007 году меня чуть не сбила машина — сейчас у меня проблемы с позвоночником и стали отниматься ноги, поэтому и хожу с тросточкой или костылями. Из столичных журналистов мне не помог никто, понимаете? Но на журналистов, ни на столичных, ни на местных, я сейчас уже не обижаюсь. Мне их очень жаль.
В основном я пишу о проблемах частных людей и счастлива, когда мне удается им помочь. А власти мной недовольны, считают, что писать вообще ничего не надо. Глава района говорил про меня: «Седых — враг района. Она выносит сор из избы, она позорит район, ухудшает его имидж!» Такая, знаете, установка — нужно улучшать имидж района и края. В общем, никто не болеет, не умирает, все довольны и счастливы.
Записала Светлана Рейтер.
«Esquire», 09.07.12
В качестве иллюстраций использованы фотографии, в разное время публиковавшиеся в газете «Мое побережье»
