 |
| Л. Кугушев |
|
|
Позже он неоднократно подтверждал словом и делом, что вполне лоялен ко всякого рода проявлениям низменного в людях, облеченных руководить на тех или иных высотах общественной лестницы. Я пытался убедить, что ни журналист, ни писатель, ни поэт, каковым он был по духу, не имеют права писать оторванные от жизни произведения. Видимо, для него не это главное, а то, чтобы быть одинаково добрым ко всем людям — злодеям и ангелам. Это и есть божье проявление в человеке, при котором всеобъемлющее чувство любви превыше земных сквозняков жизни.
Становление в строй
А начиналась его жизнь под строгим присмотром отца — Бориса Георгиевича Кугушева, князя по роду (в советские времена это всячески скрывалось), человека военного, сломавшего не одну войну, уготовившего и сыну судьбу офицера. Семнадцатилетний Леонид поступил в военное училище. До обеда плац, после обеда тоже. На завтрак, обед и ужин кислая капуста с чаем. Вонь гуталина в казарме и непоказная строгость преподавателей. Через день — на ремень, через два — на кухню. Тревога среди ночи — с карабином и рюкзаком за плечами он бежал со всеми в густую сутемень, падая, чертыхаясь, подымался, снова рвал жилы — мчался вперед на невидимого врага. Где-то здесь в одну из дождливых и темных ночей не совпало движение юной поэтической души (перо он уже попробовал) с желанием командира учебной роты. Все, стоп! Нужно было принимать решение: служить дальше или к черту из армии. И Леонид бросил службу, не пошел по стопам отца. Он ушел из училища, два года отслужил в армии, а по возвращении много учился, в том числе в высшей партийной школе, по окончании которой можно было попасть во власть на теплое местечко и выбиваться в первые секретари какого-нибудь района. Однако отец далеко не отпустил его, а взял работать к себе на радио.
Это сейчас пролезет какой-нибудь прохиндей во власть, а потом тащит за собой всю свою родню. А в 60 — 70 годы прошлого столетия такой родственничек должен был во что бы то ни стало доказать, что он тоже чего-то стоит, а не просто ходит за зарплатой. Редактор иновещания Борис Георгиевич Кугушев и непосредственные начальники гоняли Леонида до седьмого пота. Здесь его душа не возникала: быть корреспондентом на радио — это тоже творческая работа, поэзии в ней хватало. Днем он делал репортажи с новостроек, из заводских цехов, ночью крапал стишки. Чуть позже Леонид Кугушев перевелся в военную окружную газету «Суворовский натиск». Гены все же говорили в нем.
В советское время напечататься было очень даже не просто. Газеты и журналы, словно сговорившись, никогда не чествовали молодых да начинающих. Листки со стихами должны были полежать под сукном у редактора, пожелтеть до цвета лимона, а сам стихотворец тем временем старился до горбатого состояния. Только тогда редактор поднимал усталые глаза на очередного мученика и говорил сокровенную фразу: «Ваши стихи хороши, но вы, мил человек, не прошли по конкурсу. Идите, идите уже». Понимал ли такой человек, что может погубить, сломав хребет начинающему поэту? Задумывался ли очередной строгий судья о строках Пастернака: «Талантам надо помогать, а бездари пробьются сами»? Каждый редактор казался Леониду богом, а все, что он делал, изрекал, — великим и вечным. Вот эту свою наивную чистоту он сохранил до последнего своего вздоха.
Спросите у князя
Начитанность Леонида иногда ставила в тупик даже тех, кто имел образование в сфере литературы и русского языка. У него консультировались молодые журналисты по многим вопросам. Нередко можно было услышать: «Да вон спросите у князя». Кстати, он никогда не кичился своим титулом, доставшимся от отца, который в свою очередь стал князем благодаря далекому предку из XIII века — татарину Кугушу.
Однако знания знаниями, а практическое их применение не всегда бывало ровным и гладким. Он переживал по этому поводу. Леонид боролся, как мог, со словом. Он месяцами вынашивал в душе задумку, давая ей обрастать новыми картинками, и, конечно, понимал, что в поэзии слова-образы не пустой звук. И когда не получалось, рук не опускал, а одергивал себя:
О Боже мой, какая слякоть
В душе и стихотворной речи!
Мужчина, перестаньте плакать,
Неужто вам заняться нечем?
Да-да, он был эмоционален и сатиричен к самому себе в некоторых своих стихах, а в жизни спокоен, нетороплив, умен. О том, что Кугушев в редакции (последнее место работы — газета «Приамурские ведомости»), можно было узнать по запаху табака. Обычно он, прежде чем писать очередной материал в номер, выпивал чашку крепкого кофе, выкуривал трубку. Табак покупал дорогой и душистый, говорил со мной о теме будущей статьи. Его юмор всегда бывал мягок и тонок. И даже когда он подначивал кого-нибудь, это не было обидно.
Лет пять назад, когда меня приняли в члены Союза писателей России, он спросил:
— А вот скажи мне, свет Валентин, что дает тебе это?
— Так похоронят из здания местного отделения Союза писателей, — отвечал я серьезно.
— Тебе хорошо, повезло, — не менее серьезно говорил он. — Сегодня это страшный почет. Цветы принесут… Но ты-то, ты-то напишешь обо мне некролог?
— Леня, лень чернила разводить. Да понимаешь, и перо куда-то задевалось.
Его уже точила болезнь, желудок побаливал, и худоба, когда человеку за шестьдесят, только подчеркивала, что пора серьезно заняться здоровьем. А он только покуривал да за кружкой пива читал стихи, согревая всех теплом своей души. Ни он, ни коллеги не знали, что звонок с того света уже был. И он еще верил в будущее, писал:
На сердце грусть, прозрачная тревога
И ожиданье — вот он поворот,
Засветится унылая дорога,
И чудо из чудес произойдет.
Физики и лирики
Многие из коллег говорили, что Леонид Кугушев не по-журналистски исполняет материал. Редактура его статей сводилась всегда к одному и тому же — правке слов-образов на более точные публицистические понятия. А за его статьями всегда стояла картинка. В газетных статьях это не поощряется. Но человек мыслил образами, за что же его ругать? Его душевные публикации, кстати, вносили некую живость в газетную серость, грешащую во все времена трескотней избитых выражений и слов-мертвецов. Его ругали за неточности, но кто знал, что для лирика, каковым был Леонид Кугушев, точность в изображении того или иного материала необязательна. Главное, преломить собственную душу так, чтобы и читатель проникся, запереживал, приобщился. «Разве это не важно?» — спрашивал он у меня. Я-то понимал, но требования журналистики жесткие: убрать из статьи «телячьи нежности биллетристики». Лишь в стихах он оставался самим собой:
Улыбнулась зорька ясная,
Солнца луч сверкнул в окне.
Мы с тобой к нему причастные
В этой зыбкой тишине.
Наши судьбы перевенчаны
Той далекою весной,
Моя ласковая женщина,
Огонек в судьбе ночной…
Этот и другие стихи он посвящал одной женщине — своей жене Любови Герасимовне. И в редакции его чувства уважали. Но если обратить внимание на выражения в приведенных здесь стихах «унылая дорога», «в судьбе ночной», он, конечно, понимал, что в нашей стране народ еще долго будет беспросветно жить, потому что чиновники как воровали, так и воруют.
— Одна надежда на Бога. Уж он-то когда-то расставит точки над «i», — говорил Леонид Кугушев в одной из наших бесед.
А я пошутил:
— Наконец и до тебя снизошло четкое понимание материальности мира.
Да словно Бог толкнул его к медицине. Последнее, что писал Леонид Борисович для газеты «Приамурские ведомости», были статьи о людях в белых халатах. Однако медицина его не спасла, ему было сказано, что не операбелен: метастазы из желудка проникли в легкие.
— Дожить бы до семидесяти лет, — сказал Леонид две недели назад, когда пришел в редакцию, наверное, чтобы сказать всем свое последнее «прости».
17 июня снова делалась газета «Приамурские ведомости», и всяк занимался тем, чем положено, а Леонид тихо и мужественно ушел от нас навсегда. И не закрыл дверцу в собственную душу, остались его стихи:
Мы с тобой два пилигрима
В догорающий закат.
Годы вьются струйкой дыма,
Впереди костры горят.
А вот еще одно стихотворение, кусающее до боли сердце:
Когда уйду, вы вспомните меня,
В тумане угасающего дня.
Сверкнет вам имя ласковой звездой.
На том и счеты кончены со мной.
Вас новые заботы обовьют,
С другим разделите надежду и уют.
Но, может, иногда под Новый год
К вам прошлое доверчиво войдет.
Случайным словом, музыкой щемящей
Оно заставит вспомнить обо мне.
И вы поймете, каждый уходящий
Навечно остается на земле.
Еще остались фотографии и книга, в которой вся родословная князя Кугуша. Это наше достояние. Это достояние страны. Однако, несмотря на его высокий титул, так и хочется, как бывало раньше, по-дружески сказать: «Эх, Ленька, Ленька…».
Валентин Никитин,
«Приамурские ведомости», № 91, 24.06.11
Фото: Константин Пронякин.
 |
| Л. Кугушев |
|
|
 |
| Л. Кугушев |
|
|
 |
| Л. Кугушев |
|
|
 |
| Л. Кугушев |
|
|
 |
| Л. Кугушев |
|
|
