Помнится, заезжал в Хабаровск Александр Исаевич Солженицын. Что ты! Горожане ликовали. Изгнанный сын вернулся. Пророк России. Тогда это было популярно в народе.  

Александр Солженицын

Сегодня имя Солженицына подзабыли, но мы предлагаем вам вспомнить об этом человеке и взглянуть на его биографию с оборотной стороны, куда еще никто не заглядывал. «СМИ не желают писать правду о стукаче Солженицыне», - под таким заголовком поместил недавно материал на своих Интернет-страницах журнал «Компромат.RU»…

«Я не желаю, чтобы имя моего отца упоминалось рядом с именем подонка Солженицына! Избранный на должность «всероссийского мессии» Александр Солженицын свою «карьеру» начал с того, что на бумаге «создал» контрреволюционную группу, в которую записал себя, свою жену и своих друзей», — слова Николая Виткевича - сына, отца которого, капитана Н. Виткевича арестовали по доносу Солженицына.

«Затмение ума» на всю оставшуюся жизнь

Цитата из Солженицына: «Из тюремной протяженности, оглядываясь потом на свое следствие, я не имел оснований им гордиться. Я, конечно, мог держаться тверже и извернуться находчивей. Затмение ума и упадок духа сопутствовали мне в первые недели...».

…Капитана Советской Армии Николая Виткевича арестовали прямо на фронте 22 апреля 1945 года под Берлином. Особисты в качестве доказательств вины и антисоветской сущности боевого офицера предъявили ему переписку с его давним (еще со школьных времен) другом Александром Солженицыным.

Их развело в начале войны — один оборонял столицу в окопах, а другой - Солженицын, был признан годным к нестроевой, но потом тоже оказался на фронте. В 1943 году их части объединили в составе 3-й армии, и они встретились вновь. Естественно, что ходили друг к другу в гости, рассуждали, спорили — о политике, о вождях, о причинах военной катастрофы 1941 года.

«Мы до того пересмотрели все устоявшиеся тогда оценки, что иначе как «бараном» Верховного и не называли. Впрочем, это было не самой крепкой его характеристикой», — говорил Николай Виткевич своему сыну. Весной 1944-го их разбросало по разным фронтам, друзья продолжили свои споры уже в эпистолярной форме. Результат этой переписки — 10 лет по статье 58.10 УК СССР.

Следователь Балдасов показывал капитану Виткевичу собственноручные показания Солженицына на следствии. Николай Виткевич вспоминал: «Смысл показаний моего давнего друга сводился к тому, что Виткевич, Симонян (их третий школьный друг), Решетовская (жена Солженицына) по сговору с каким-то Власовым сколотили преступную группу, которая давно и регулярно занимается клеветой на руководителей партии и правительства».

Да и Кирилла Симоняна, который впоследствии был руководителем ряда московских клиник, известным ученым в 1952 году вызывал следователь и предложил почитать увесистую тетрадку в 52 страницы, которые были исписаны столь знакомым ему почерком друга. На каждой странице фолиантика доказывалось, что он, Симонян, с детства был настроен антисоветски, духовно и политически разлагал друзей и особенно Саню Солженицына.

«Сданная» Солженицыным собственная жена Наталья Решетовская уже после войны рассказала, кто такой этот Власов. Оказывается, Солженицын заложил на допросе своего случайного попутчика, некоего моряка, с которым ехал в поезде…

Когда много лет спустя профессор Симонян выступил с открытой критикой на Солженицына, тот в ответ публично сожалел в строках «Архипелага»: «Ах, жаль, что тебя тогда не посадили! Сколько ты потерял!» (том 1, гл. 3). А в интервью 1992 года Солженицын даже выразил сожаление, что следствие провели так халатно, ибо при желании по его записям «можно было всех рассчитать, можно было еще пять человек посадить из нашего дивизиона. Ну а следователю лень было читать, дураку»…

Николай Виткевич отправился по этапу на десять лет в Воркуту, куда только с этапа не доехали 150 из 1000 заключенных, а Солженицына без особого нажима завербовали - просто позвали и спросили: Можешь? - Могу! — скромно и без тени смущения ответил будущий Нобелевский лауреат и дал подписку о сотрудничестве. За это ему, очевидно, как стукачу-руководителю, дали восемь лет, которые он отсидел сначала в Бутырской тюрьме в удобной камере, из которой даже мог заказывать книги из Ленинской библиотеки, а потом — в подмосковной «шарашке».

…Они потом встретились после войны. Николай Виткевич не держал на Солженицына особого зла. Но и относиться к нему, как к нормальному человеку, тоже не мог.

Экибастузский донос

Наиболее известный «подвиг» Солженицына-стукача — так называемый «экибастузский донос», который помог властям жестоко подавить в самом зародыше восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан).

Поскольку социализм — это учет и контроль, то все бумаги, которые когда-либо попадали в архивы госбезопасности, бережно там сохранялись (и сохраняются поныне). Уж больно хорош документ, позволяющий держать на хорошем крючке лауреата Нобелевской премии и совесть русской нации. Причем документик КГБ мудро решило не держать у себя и не подвергать публичной огласке (первое — неэффективно, второе — смахивает на провокацию). Добрые дяди из комитета разрешили ознакомиться с ним и скопировать двум журналистам — чеху Томашу Ржезачу (этот вроде бы из Восточного блока) и немцу Франку Арнау (представителю вероятного противника из блока НАТО). И тот, и другой не преминули воспользоваться щедрым подарком КГБ.

--------------------------------------

Вот его полный и точный текст:

«Сов. секретно. Донесение с/о (секретный осведомитель) от 20/1 - 52 г.

В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель встретил меня у пошивочной мастерской и полузагадочно сказал: «Ну, все, скоро сбудутся пророчества гимна, кто был ничем, тот станет всем!».

Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Коверченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из 2, 8 и 10 бараков должны разбиться на 4 группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать «своих». Далее разговор дословно:

«Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их кум для отвода глаз тоже в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!». Затем Мегель рассказал, что 3 и 4 группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне.

Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля «а полячишка-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!».

Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами. Ветров 20. 1. 52».

----------------------------------------

На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».

Несмотря на то, что текст ветровского доноса сравнительно невелик, он дает выразительный материал для размышлений: в нем отчетливо узнается не только почерк Солженицына, но и некоторые устойчивые особенности его письма, литературной манеры, хотя и представлены здесь эти особенности порой буквально крупицами.

Например, одна из отчетливых особенностей языка Солженицына состоит в сильной тяге к сокращенному соединению слов. Он не напишет «хозяйственный двор» или «строительный участок», а непременно — как в «Архипелаге»: «хоздвор», «стройучасток». Или даже: «концемартовская амнистия», «цемзавод» (цементный завод), «замдир» (заместитель директора). Некоторые из этих словесных образований сущие уродцы, но привязанность к таким уродцам нашла место и в доносе, где мы встречаем слово «военлет» — военный летчик.

   Другая особенность солженицынского письма состоит в большой любви к назойливому подчеркиванию тех или иных слов и целых выражений. На небольшом пространстве доноса обнаружила себя и эта особенность: в середине текста подчеркнуто «всех знаем!», а в конце — «обезопасить меня от расправы уголовников».

Еще одна вполне очевидная особенность — злоупотребление запятыми. Александр Исаевич охотно ставит их там, где можно бы и не ставить, а порой даже и в таких случаях, где ставить совсем не следует, не полагается. Такое же пристрастие видим и в доносе. Там в первой фразе взяты в запятые слова «по вашему заданию», в четвертой — «в основном».

   Иные совпадения точны до буквальности. Так, у Ветрова читаем: «Это предположение подтверждается и словами Мегеля «а полячишка-то, вроде умнее всех хочет быть!..». Во-первых, запятая здесь ни к чему, но интересно то, в какой простецкой манере вставлена прямая речь Мегеля: она даже начата не с большой буквы. Точно такую же упрощенность видим и у Солженицына в «Архипелаге». Ну, хотя бы: «Кто-то крикнул сзади: «а нам нужна — свобода!..».

   Или вот слово «краснопогонники». В доносе оно запросто вложено в уста Ивана Мегеля. Мы неоднократно встречаем это слово и подобные ему хотя бы в том же «Архипелаге» - «Эти «краснопогонники», «регулярные солдаты» (т. 3, с. 72)... «Наверху краснопогонники спрашивают фамилию» (т. 3, с. 194)... «Командование ввело в женскую зону «чернопогонников» — солдат стройбата...».

  А взять такие, допустим, обороты речи, вложенные опять-таки в уста Мегелю: «Их кум в штрафник затолкал», «вторая группа в это время давит службы». Подчеркнутые слова в подобных контекстах опять-таки часто встречаются в книгах Солженицына. Хотя бы: «Пришли хлопцы к паханам, сели поговорить о жизни и сказали им так: «Если будете нас давить — мы вас перережем»... «Нам, тридцать пять лет давимым» (т. 3. с. 309).

Несмотря на обстоятельность проделанного выше анализа, надо сказать, что в подлинном авторстве доноса, несколько загадочным образом попавшего в руки Арнау, во время его посещения Москвы. Больше всего убеждает даже не идентичность почерков, особенностей манеры письма и других характерных частностей, а идентичность «почерков» иных — психологических, нравственных — при совершении им клеветническо-доносительских деяний на всем протяжении его жизни.

   Вспомним такую особенность «почерка» Ветрова, как обстоятельность и широта, с коими он давал показания против всех ближайших друзей юности — никого не забыл! — и даже против случайного вагонного знакомца Власова, а на Симоняна не поленился накатать аж 52 страницы!

   Подобная же картина и в его доносе от 20 января 1952 года: назвал и срок бунта (22 января), и имена руководителей (Малкуш, Коверченко, Романович), и чем вооружились (ножи, доски, металлические трубки), и в каких бараках основные силы (во 2, 8 и 10), и каков план действий (разбиться на четыре группы и начать выступление одновременно), и что именно предстоит делать каждой группе в отдельности, и не забыл даже такую деталь, как отключение запасного движка!

Следствием того доноса стал, естественно, расстрел всей вышепоименованной группы заключенных 22 января 1952 года, после которого «Ветров», он же Солженицын, был упрятан в лагерный лазарет, а затем переведен в другой лагерь…

Солженицын серьезно приукрасил свою биографию. Он рассказывал об ужасах советских лагерей, а сам отделался довольно легко — получил по тем временам буквально неестественно малый срок по совокупности двух статей, из которой 58.11 (создание антисоветской группы) была погрозней, чем простое 58.10 «без конфискации имущества и лишения наград».

Многие табу со времен мессианства Солженицына сняты, и уже не считается дурным тоном говорить о том, что «всероссийский мессия» был не столько идейным борцом с Советской властью, а ее идейным союзником — проще говоря, сотрудничал со следствием по полной программе.