 |
| Кирилл Симонов |
| |
Далеко на Востоке
В 1939 году на Халхин-Гол вслед за военными ехали литераторы: Ставский, Лапин, Хацревин (все погибнут на Отечественной), Славин… Ортенбергу, редактировавшему в Монголии газету «Героическая красноармейская», нужен был поэт - кто сказал, что музы молчат, когда говорят пушки? Главпур РККА предложил кандидатуру юного Симонова, уже напечатавшего романтические стихи об Испании, поэмы «Ледовое побоище» и «Суворов».
«Назначение именно на Дальний Восток, особенно после прошлогодних хасанских событий, было… пределом того, чего мог желать для себя человек, избравший военное дело своей профессией», - под этими мыслями своего героя подписался бы тогда и сам молодой поэт.
В августе 1939-го он селится в юрте «войлочного городка» Тамцаг-Булака. Первое впечатление о войне: трофейные японские книги, бумаги, фото, на которых - родные, Фудзи, сакура… «Всё это целым слоем лежало на полу, и проходившие к столу… шагали по всему этому туда и обратно… Впечатление большой машины, большого и безжалостного хода событий», - вспоминал Симонов.
Здесь он получает пистолет ТТ, который еще не умел ни разбирать, ни чистить. Попадает под бомбежку: «Испугался, заметался, попал не в щель, а в какую-то воронку»… Впервые видит убитых: «Проснулся до рассвета и увидел, что устроился неудачно: то, что я принял за кочку, были ноги полузасыпанного землей японского солдата». Участвует во взятии высоты Песчаной. «Я никогда потом не видел такого количества трупов в окопах», - писал позже Симонов, уже успевший побывать на всех фронтах Отечественной.
В его стихах той поры слышны киплинговские интонации (он и раньше перекладывал Киплинга на русский). Потом он разлюбит военную романтику Киплинга: «Всё это в 41-м году вдруг показалось далеким, маленьким и нарочито напряженным, похожим на ломающийся мальчишеский бас».
В 1940-м выходят новые «халхин-гольские» циклы, поэма «Далеко на Востоке»… Монгольские впечатления - в «испанской» пьесе «Парень из нашего города» и романе «Товарищи по оружию», написанном в начале 50-х о Халхин-Голе (только потом Симонов возьмется за «Живых и мёртвых»).
Герои Симонова - пассионарии, готовые выполнять задачи Союза в любой точке мира. Как Луконин из «Парня…», который учит французский и английский и говорит: «Иностранные языки - всё еще может случиться, они еще могут перестать быть иностранными… Когда я смотрю на карту, мне почему-то нравится только та часть ее, которая покрыта красным цветом».
Халхин-Гол был боевым крещением военкора Симонова. Он навсегда стал заложником военной темы, и Дальний Восток тоже его не отпускал. Не случись Монголии - Симонов всё равно добрался бы сюда. Как раз перед Халхин-Голом он собирался на Камчатку, писал стихи о восточном фронте Крымской войны: «А крепость Петропавловск-на-Камчатке погружена в привычный мирный сон…»
А вот что он писал еще в 1937-м, даже до Хасана:
Потом на седьмом пограничном знаке
Отрывисто тявкал чужой пулемет -
Желтые люди в мундирах хаки
Кричали «банзай», бежали вперед…
Это было не пророчество - скорее прогноз. В 30-е Дальний Восток был не провинцией, а передним краем. Кипело строительство, рождались города. Ждали войну с Японией, в 1931-м занявшей Маньчжурию. Гайдар писал в Хабаровске дышащую тревогой «Военную тайну». На восток ехали писатели - от Пришвина до Фадеева, режиссеры - от Довженко до братьев Васильевых. «Дальний Восток - больше, чем Европа. Ты будешь сидеть где-нибудь в Посьете, а он в Борзе, и будет от тебя до него как от Норвегии до Португалии», - говорит один из героев Симонова. «Целый материк!» - это тоже о нём, о Дальнем.
Товарищи по оружию
Романист Симонов начался с «Товарищей по оружию». Свежее были впечатления другой войны - Великой Отечественной, но было важно зафиксировать и Халхин-Гол, ныне полузабытый (любопытно, что позже тот конфликт найдет отражение и в «Хрониках Заводной Птицы» Харуки Мураками).
О романе можно спорить, но вот что очевидно: он сохранил нам атмосферу той войны. И это сегодня ценнее собственно «товарищей по оружию» (название звучит гибридом Ремарка и Хемингуэя). Роман во многом основан на записках Симонова (взять, например, сцену обмена пленными и трупами). Поэтому книга порой откровенно публицистична, по-газетному хроникальна.
Это роман «геополитический», как книги Юлиана Семёнова о Штирлице («В Токио считали, что Москва в конце концов отступит. Свидетельств этому… было более чем достаточно: и продажа КВЖД, и уступки в переговорах по рыболовным участкам, и терпение, проявленное Наркоминделом при обсуждении вопроса об островах на среднем течении Амура…»).
И в то же время - насыщенный живыми деталями: «За три дня марша в бригаде уже десять человек пострадало от тепловых ударов. Один башенный стрелок умер… и был похоронен в степи… Травянистая пустыня сменялась то солончаками, то полосами сыпучих барханов. Песок был всюду: хрустел на зубах, забирался в нос, царапал горло… Буксовали гусеницы, перегревались моторы, раскаленный воздух струился над башнями».
Характерен взгляд Симонова на врага: японцы жестоки, но храбры. В отличие от немцев («Если дорог тебе твой дом…»), о японцах Симонов отзывался с уважением:
…Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр - тем больше наша слава.
Среди персонажей романа - комкор Жуков, не названный по фамилии, еще только входящий в силу: «Он волновался, и было бы глупо скрывать это от себя». Маршальская звезда Жукова взошла именно на Халхин-Голе.
Признание в любви
В 1946 году Симонов - в разгромленной Японии (а в декабре 1945-го по пути задержался во Владивостоке, встречался с моряками). Ехал освещать Токийский процесс, а получилось открытие Японии: уважительное, внимательное, даже трепетное (кстати, отчим Симонова Александр Иванишев принимал участие в Русско-японской войне - еще той, первой). Симонов пишет «Рассказы о японском искусстве» - уже не победитель, а очарованный странник.
Едет в Хиросиму: «Ожидаемый загадочный ужас превратился в страшной силы удар, который рассыпал всё, что было некрепко, и оставил то, что крепче - деревья, столбы, камень, бетон…» В Нагасаки увидел замерший завод «Мицубиси»: «Стояли верстаки с тисками; в тисках была зажата то одна, то другая работа, какая-нибудь шайба, болт, наполовину обпиленный… Всё это жило, работало, вертелось - все эти станки и приводы трансмиссий; и люди стояли у всех станков и тисков… И вдруг - удар, и они все умерли».
В 1949 году Симонов, корреспондент «Правды», - в Китае. Там как раз завершается Гражданская, учреждается КНР, к власти приходит Мао.
В 1967-м - в Приморье. В ныне покойном «Дальиздате» выходит книжечка очерков «Признание в любви». «Может быть, я когда-нибудь еще напишу книжку о Дальнем Востоке, а пока мне остается только признаться в любви с первого взгляда к этому краю, где с особенной остротой вспоминаешь о молодости… Это такой край, где хочется начинать жизнь», - пишет уже немолодой Симонов. Во Владивостоке его поразило коленопреклонение в День Победы - традицию ввели в 1965 году первый секретарь крайкома КПСС Василий Чернышёв и командующий ТОФ Николай Амелько (очерк «Город встает на одно колено…»).
В 1969-м, в период боев на Даманском, Симонов вновь приезжает в Приморье. А потом еще будет цикл «Вьетнам, зима семидесятого…» - демобилизации для него не было.
В 1975-м Симонов с женой и дочкой еще раз увидит Дальний Восток - на этот раз с его полярного бока, с борта лесовоза «Комилес».
Именно во Владивостоке Симонов после войны отыскал того самого «Сына артиллериста». Прототипом героя поэмы - Лёньки, вызвавшего огонь на себя, - был лейтенант Иван Лоскутов (Симонов услышал эту историю в 1941-м на Севере). Лоскутов выжил, в 1945-м участвовал в освобождении Кореи, после войны служил во Владивостоке на Тихоокеанском флоте. Его именем названа улица в районе Емара. На вечер в честь 100-летия Симонова, прошедший на днях в краевой библиотеке имени Горького, пришли родственники Лоскутова: невестка Татьяна Павловна и правнук - тоже Иван Алексеевич.
Другое неожиданное пересечение: в архиве Симонова нашли бумаги Арсеньева. Приморский писатель Трофим Борисов в 1936 году получил их от вдовы Арсеньева Маргариты, вскоре репрессированной. В 1960 году дочери покойного Борисова переслали папку (в ней были, например, воспоминания Арсеньева о его первом владивостокском тайфуне 1900 года) именно Симонову.
И сын писателя - режиссер и правозащитник Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности, - не раз приезжал во Владивосток; и внук Евгений занялся экологией Амурского региона…
Гонорар за свое «Признание в любви» Симонов перевел на сооружение памятника Арсеньеву и Дерсу. Так что фигуры Капитана и Гольда, глядящие на город Арсеньев с Увальной сопки, - это память и о Симонове.
Василий Авченко,
«Новая газета во Владивостоке», №315, 26.11.15
