Дарья со своим папой Михаилом Асламовым.
Дарья со своим папой Михаилом Асламовым.
Первый раз мой папа, Михаил Феофанович Асламов, замечательный поэт, умер на моих глазах 6 мая 2018 года в приемной московской 81-й городской больницы от инфаркта миокарда. Тогда он приехал из Хабаровска на День Победы. И надо сказать, ему страшно повезло. Трое врачей, как бойцы на передовую, немедленно бросились к нему со всей аппаратурой, успев прокричать мне: «Выйдите!». Медсестра вытолкала меня за дверь, но я влезла на каталку и через крошечное окошко наблюдала борьбу между жизнью и смертью моего дорогого человека.
 
Когда он воскрес после клинической смерти, меня впустили внутрь, и молодой врач сказал: «Поцелуйте папочку! Мы везем его на операцию. Сердце после инфаркта можно восстановить в течение четырех часов. Мы должны успеть. Мы вас позовем».
 
Я помню, как курила в крошечном садике. А уже через сорок минут меня позвали и показали живого, слабо улыбающегося папу. На второй день он уже буйствовал в реанимации, требуя сигарет (он курит с 1943 года, когда тринадцатилетним пацаном ушел на военный завод делать снаряды, за что в семнадцать лет получил сталинскую медаль «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны – прим. Д.А.). Через шесть дней еще одна операция, и он на удивление быстро пошел на поправку. Через два месяца сердце восстановилось до нормы.
 
Боже, как за него боролась вся Москва! Низкий поклон всем врачам 81-й больницы, которые носились с ним, как с малым дитем. Это казалось чудом. Стоял месяц май. Он вышел на своих ногах из больницы и долго ждал меня в садике, где просто пьянел от пышной сирени, пока я носилась с документами. Это была жизнь!
 
Уже через три дня мы ели молодого ягненка, пили вино и рвали черешни прямо с дерева в хорватском ресторане.
 
«Ну, разве не прекрасен этот сад?!» - воскликнула я.
 
Он строго посмотрел на меня и сказал: «Самый прекрасный сад – в 81-й московской больнице имени писателя Вересаева. Там мне спасли жизнь».
 
А потом был месяц в санатории чудесного Переделкина. И врачи осторожно говорили мне: «Тьфу-тьфу-тьфу! Сердце восстанавливается отлично! Давление в норме. Легкие в порядке, почки и печень работают, сахарного диабета нет. Есть умеренная ишемия мозга, но в его возрасте это у всех. Он у вас еще повоюет».
 
Москва подарила ему пять месяцев жизни. А потом случилось 10 октября в Хабаровске. Внучка Полина, студентка четвертого курса медицинского хабаровского университета, зашла за ним в четыре часа, чтобы отвести на плановый осмотр к врачу. Вся квартира была в дыму. Потом услышала слабый крик отца: «Полина! Помоги! Воды!». Он стоял в туалете, мучась рвотными позывами.
 
Она распахнула все окна и нашла источник дыма. Позже все выяснилось: папа поставил на конфорку кастрюльку с яйцами и по ошибке вместо плиты включил электрическую духовку, где валялись старые кастрюли и сковородки (два вентиля рядом, даже я иногда ошибаюсь). А потом прилег на кровать и заснул. Проснулся от дыма и заметался по квартире. Он не смог открыть оконные рамы. Руки у него переломанные: дважды падал зимой в хабаровский гололед, и они плохо срослись. Местные хирурги говорили ему: а зачем вам нормальные руки в вашем возрасте?! Действительно, зачем руки писателю?!
 
Поля, как будущий медик, немедленно вызвала скорую и уложила его на кровать в проветренной комнате. Скорая приехала, и папа даже поднялся ей на встречу. Легкие у него свистели так, что и безо всякого стетоскопа было слышно. Ему немедленно вкололи преднизалон и эуфилин для облегчения дыхания, дали кислород. Но не вкололи самого главного: ацизол (противоядие против угарного газа, которое снижает смертность при отравлении в два раза!) Позже хабаровские медики по секрету признавались мне, что скорой помощи часто самим приходится на свои деньги покупать(!) лекарства, чтобы спасти больных, так что вполне возможно, что у скорой просто не было нужного препарата. А мы удивляемся, чего это наши люди так бегут с Дальнего Востока. Люди здесь до ужаса боятся попасть в городскую больницу. Уж лучше дома отмучиться.
 
Ни одна ближайшая больница не согласилась принять ветерана войны на девяностом году жизни. Невыгодно. Повышает показатели смертности. Зачем им старики?! А ведь ему требовалась реанимация и немедленное переливание крови.
 
Его увезли в самый дальний конец города, в 10-ую городскую больницу - врата ада, где пахнет нищетой, страхом и смертью. Только на дорогу было потеряно драгоценное время! И больница не захотела его принимать! Вышел важный токсиколог и заявил:
 
«Кого это вы тут мне привезли? Кожа должна быть алой при отравлении, а он совсем белый». Что за бездарность? Кожа алая в ПЕРВЫЕ минуты отравления, иногда в первый час, но не спустя несколько часов, когда человек становится белым, как полотно.
 
«Да подождите, - заволновались немолодые врачи скорой помощи. – Мы нашли его в задымленном помещении. Он отравился. Ему надо в реанимацию. Он ветеран войны!» Токсиколог даже не стал слушать: «Везите его в терапию».
 
Опять потерянное время! Пустая палата. Папа все еще был в сознании, но беспокойно дергался и сломал катетер в руке. Медсестра посмотрела и сказала: «Сломал катетер? Ну, и хрен с ним!» И ушла.
 
Его внучка Полина сидела с ним сорок минут, ожидая врача! Давление падало. Но сердце, его «московское сердце», сделанное на совесть, билось до конца, как настоящий солдат. Все кардиограммы с момента приезда «скорой» были отличными. Потом Полину выгнали: «Уже вечер! Чего ты тут сидишь? Иди отсюда».
 
Когда Полина добралась до дома, ей позвонили и сухо сообщили, что Михаил Асламов умер. В справке о смерти указали причину: «ЗАСТАРЕЛАЯ сердечная недостаточность» (это для врачей. Они поймут). И ни слова об отравлении угарным газом.
 
Выписной эпикриз мне в больнице отказались выдать. Только через прокуратуру. Что ж, я пойду в прокуратуру! Я весь белый свет обойду, но убийство должно быть наказано. Поймите! Это не частный случай. После принятия пенсионной реформы стало ясно, что государству пенсионеры не нужны. Они стоят дорого, и нас будут убивать поодиночке. Чтоб не путались под ногами. Мы «не впишемся» в рынок.
 
За день до смерти я разговаривала с папой. Он был в отличном настроении. Давление 130 на 80. Говорил, что скоро выйдет после больничного на работу (он был бессменным председателем местного Союза писателей больше тридцати лет). Его ждали люди. Перед смертью он улыбнулся.
 
P.S. Каждый год 9 мая папа получал торжественные открытки от администрации города как ветеран: «Мы перед Вами, Михаил Феофанович, в неоплатном долгу!» У него было изумительное чувство юмора. «Ну, и когда же они оплатят долг?» - иронизировал он. Оплатили. Вот таким страшным образом.
 
Вот его последнее стихотворение, написанное за месяц до смерти:
 
Глубокой ночью скован санаторий,
И сладко спят – аж слюньки по губе! –
Болезные различных категорий
И просто – духом павшие в борьбе.
 
Да, с духом проще: можно и собраться,
Пока не обозначены враги.
Вот с Богом бы чуть-чуть
поторговаться
И выставить бы что-то на торги.
 
Судьбу?..А что?! Мы тоже не скупые
На мелочевку можно и вино…
Гонцы от Бога – бабочки слепые
Колотятся опять в мое окно.
 
Июнь 2018 г.
Москва – санаторий Переделкино.

 
Дарья Асламова,
Комсомольская правда, 18.10.18
https://hab.kp.ru/daily/26896.4/3940239/